Алексей Синицын - Искусство скуки

• Название: Искусство скуки
• Автор: Алексей Синицын
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-00071-108-8

Мне больно смотреть на свои старые детские фотографии. Потому, что я ничем, совсем ничем не могу помочь тому маленькому мальчику с худенькими ножками, который смотрит на меня с них. А ведь он не просто смотрит на меня, он чего-то от меня ждёт, о чём-то меня спрашивает, потому, что его наивное настоящее пытается, хоть одним глазком, заглянуть в будущее, приоткрыть его и что-то там увидеть. И вот, я теперь и есть его будущее! Но что я могу сказать ему? И именно поэтому я имею полное право не любить своего прошлого, за то, что оно держит его, этого мальчика, там, у себя, взаперти, и я не могу вытащить его оттуда. Ты понимаешь, о чём я? Нет ничего глупее и циничнее рекомендации вспоминать в своём прошлом «что-нибудь хорошее и приятное». Вспомните, наверняка что-то такое было, – говорят в таких случаях, – обязательно было! Пусть так, пусть было… Разве в этом дело? Я не могу простить своему прошлому того, что оно никогда не отпустит ко мне того мальчика со старых детских фотографий, с мёртвым зайцем на руках. И, что мне теперь до каких-то моих минувших «мгновений счастья». Разве, речь обо мне???

Вот видишь, сколько я уже наговорил тебе лишнего и эмоционального, и это я ещё так и не открывал твоего письма…

---

Однажды, скрипач решился показать ему маленькую серенаду, которую сочинил ещё в юности, едва только начав пробовать свои силы в композиции. Кристиан невероятно волновался, долго настраивал инструмент, нервно шевелил пальцами левой руки, уговаривал Цвингли немного подождать: «сейчас, сейчас…», осыпая воздух стремительными арпеджио. Наконец всё было готово, и он, самозабвенно прикрыв глаза, заиграл простую, но очень чистую и трогательную мелодию. Кровь в теле скрипача зажурчала, заструилась весенними ручейками, прокладывая себе многочисленные маленькие русла, где-то под его верхними веками начали медленно проплывать облака. А, сквозь грязную, серую, жижистую кашу растаявшего на мостовых снега, начала прорастать трава…

Когда Кристиан закончил играть, и открыл глаза, его друг сидел, не шелохнувшись, будто даже окаменел. Скрипач забеспокоился: «Цвингли, ты жив?!». Он быстро взял птичку на руки, и она встрепенула свои пёстрые крылышки, и слегка повернула голову. «Ну, слава Богу! А то, я так перепугался за тебя. Я вдруг подумал… Прости! Ты так мало ешь, почти ничего не пьёшь, а ведь из-за меня тебе приходится тратить столько сил». Щегол весело чирикнул. «Ну, вот и хорошо. А про эту серенаду забудь. Я и сам знаю, что она, не более чем баловство, детская забава. Сегодня мы с тобой будем исполнять твоего любимого Гайдна. Вот это настоящая великая музыка!».

Ну, мог он хотя бы взять трубку? Это же так просто – взять трубку. Агнетта стояла в телефонной будке, облокотившись на прозрачную стенку, трубка безвольно болталась в её руке. «Чёрт, ещё сапоги начали промокать». Она не знала, что делать дальше. Мир безжалостно мстил ей за её зимние подглядывания, мстил, как он умеет, своим холодным равнодушием и его отсутстующим молчанием. За те десять минут, что она простояла в будке, никто даже к ней не приблизился, не захотел воспользоваться телефоном, не поторопил. И это в шестом часу вечера! Никто не повернул головы в её сторону, все идут, как заведённые и смотрят прямо перед собой. «Зомби!». Нужно было ещё позвонить в Турагентство, но теперь этот звонок вообще казался бессмысленным. На Новый год она подарила Сержу электробритву, боже, каким пошлым этот подарок выглядел в её глазах теперь. Я сама во всём виновата, – думала Агнетта, вываливаясь из телефонной будки на улицу, – ещё эти дурацкие сапоги! Сапоги ей, в качестве ответного подарка преподнёс Серж.

«А, ничего, всё оно к лучшему!» – думала она, оказавшись в муравьином потоке, тянущимся вдоль проезжей части в сторону Площади Всех Несуразностей, куда теперь направлялась она. И в голове опять зазвучало на полную громкость: «The winner takes it all. The loser standing small…». Я сама вся сплошная несуразность! И ты тоже несуразность. Что ты мне, мир, можешь сделать? Чем удивить? Что ты можешь сделать с тем бездомным стариком в клетчатом пончо? Всё, что ты мог, ты уже с ним сделал. Агнетта остановилась посреди улицы и громко засмеялась. Ты не убьёшь меня, пока мы с тобой играем в эту увлекательную игру. И я знаю, что тебе нравится в неё играть, хоть ты и не показываешь виду. Какой-то мужчина чуть не налетел на неё сзади, и потом долго ещё недовольно оборачивался. «Ёхоууу!» – крикнула ему Агнетта, и помахала рукой.

– Ну, где ты ходишь? Уже десять минут седьмого. – Роберт легко пожурил её за задержку.

– С каких это пор, красивым женщинам запрещено опаздывать?

– С тех самых, когда они решили стать литературными агентами, и работать с весьма нервными и капризными субъектами.

– Попрошу не обобщать, насчёт капризных субъектов.

– Ладно, идём. Скрипач со своей чудо-птицей уже пришёл, я его видел. Вон, видишь, народ уже собирается, – он указал в сторону площади, – будем надеяться, что играть ещё не начинали.

– Ты так говоришь, «играть ещё не начинали», как будто мы идём на концерт симфонического оркестра.

– В некотором смысле, это так. – Загадочно усмехнулся Роберт. – Так, как наш уговор?

– Насчёт гальюна?

– Какого ещё гальюна?

– Ну, в смысле «Галлиона»…

– Я и не подозревал, что ты, оказывается, едкая и саркастическая особа. Хотя, знаю тебя, кажется, тысячу лет. – Он немного сощурился.

– Вынуждаете, да ещё ноги промокли. – Пояснила Агнетта, старательно вышагивая по воображаемой линии, которую она чертила взглядом перед собой.

– Ничего, мы не долго, а потом с меня горячительное. Ещё не хватало, чтобы ты простудилась, и твоя болезнь стала камнем преткновения на пути революции в литературе!

– Эгоист и графоман.

– Знаешь, это с твоей стороны весьма непрофессионально. Такого нельзя говорить даже в шутку.

Народу собралось действительно немало. Поэтому, подойти близко не удалось. Скрипач стоял окружённый разношёрстной публикой. И Агнетта наблюдала издалека, то и дело, отклоняя голову чуть в сторону, чтобы не заслоняли видимость, как он о чём-то ласково разговаривал с небольшой закорючкой, сидящей на его плече, легко поглаживая её своими длинными пальцами, занятыми смычком. Многие в передних рядах почему-то довольно громко смеялись. Это, наверное, из-за его клоунских ботинок, предположила Агнетта. Она заметила, что Роберт немного нервничает, перетаптывается, поглядывая, то на неё, то на скрипача. Она вопросительно вскинула брови, но он всем своим видом давал понять, что волноваться не о чем.

Наконец скрипач выпрямился, поднял смычок вверх, прося у публики внимания, взмахнул рукой, и…

Агнетта хорошо помнила, как с размаху заехала своей дамской сумочкой Роберту в ухо. Как он назвал её после этого сумасшедшей дурой и истеричкой. И что-то ещё кричал ей вслед. Помнила, этот смех публики, капающий, словно липкий бараний жир на мостовую. И ещё счастливое лицо скрипача с блаженной улыбкой на лице, который, совершенно искренне верил, что его маленький друг, творивший вместе с ним этот мир заново, был настоящей живой птицей, а не механической игрушкой.

Contrapunkt № 4

Мальчик сокрушённо, в который раз, рассматривал в зеркало свои зубы, закидывая и поворачивая под разными углами тёмную, курчавую голову. Только с большой натяжкой можно было сказать, что все они были объединены неким композиционным единством. Мальчик ходил в художественную студию и хорошо знал, что это такое, композиционное единство, эх, лучше бы не знал… Каждый зуб в его широком рту жил своей собственной и, надо сказать, весьма эгоистичной жизнью. Один был большой и квадратный, как старая монгольская монета, изображение которой он видел в красочном иллюстрированном альбоме, посвящённом археологическим находкам. Он был передним. Другой, его сосед, имел вытянутую прямоугольную форму и никак не хотел существовать в одной плоскости с квадратным. К тому же, они смотрели в разные стороны, как будто испытывали взаимное отвращение. А уж возле клыков происходило вообще нечто невообразимое. Зубы теснились, как зловещие острые скалы, какие рисуют на иллюстрациях к книжкам фэнтези, чтобы передать мрачную атмосферу существования какого-нибудь чёрного мага. Зубы наползали друг на друга, теснились, возвышались над себе подобными, устремлялись вкривь и вкось, как будто боролись за место под солнцем, которого во рту мальчика сроду не бывало, или просто хотели разбежаться кто куда.

– Шариф, ну, что ты там копаешься, в школу опоздаешь. – Голос матери, донесшийся из-за двери, заставил его отвлечься от изучения удивительного и неприглядного мира собственных зубов.

Он быстро повозил зубной щёткой во рту, – за такими уродцами даже ухаживать, как следует, не хотелось, – сплюнул серовато-белую пену в, начавшую ржаветь ещё до его рождения раковину, и ещё раз взглянул на себя в заляпанное капельками пасты зеркало. Так-то, парень он что надо: бронзовая кожа, правильные черты лица, большие выразительные карие глаза, да и фигурой, ростом вроде вышел. Мальчик согнул в локте правую руку, чтобы ещё раз убедиться, бицепс у него ничуть не меньше, чем у Хабиба, а ведь Хабиб на целых полтора года старше его, и ходит он не в художественную студию, а в самую настоящую секцию бокса!

– Иду, мам!

На завтрак его ждала тёплая кукурузная каша и большая кружка козьего молока, а ещё фигурные булочки из слоёного теста. Мать пекла их в огромном количестве, изобретая для них самые причудливые формы, и они всегда свежие и душистые присутствовали на столе.

– Шариф, отец тобой очень недоволен. – Мать лепила очередную партию булочек и разговаривала с ним, едва заметно повернув голову. – Я понимаю, что в твоём возрасте все мальчишки балуются и выдумывают, но…

– Я опаздываю, мам. – Мальчик быстро запихнул в себя одну ложку тёплой кукурузной каши, сделал торопливый глоток козьего молока, и, схватив пару мягких, тёплых булочек выбежал из-за стола, подбирая на ходу школьную сумку.

– Шариф!

– Я тебя люблю! – Её сын уже нёсся по улице.

«Отец тобой очень недоволен» – тоже мне, новость. Он и сам это прекрасно знал. Можно подумать, он, Шариф, был доволен собой! Никогда не был. Мальчик никак не мог понять, почему недовольство им, исходящее от отца должно занимать какое-то особое место в ряду самых разнообразных бесконечных недовольств, обрушивающихся, как град камней ежедневно на его тёмную, курчавую голову?