Катрин Гюннек - Модистка королевы

• Название: Модистка королевы
• Автор: Катрин Гюннек
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-8189-0569-1

Блеск и великолепие старой Франции, придворные интриги, великосветские балы и, конечно же, прекрасные незнакомки! Ослепительные улыбки, невероятные драгоценности и влекущие наряды. За всем этим стоит она. Модистка королевы! От этой женщины зависела судьба Франции, да что там Франция, от нее зависел сам король!

История уникальной женщины, законодательницы моды при дворе Людовика XVI, потрясающей модистки и верной подруги королевы Марии-Антуанетты.

Настоящий французский шик в романе Катрин Гюннек «Модистка королевы»!

Агентство CIP РГБ

---

Над нашими головами сгустились тучи. Мне грозила опасность не больше и не меньше, чем всем остальным.

Финансовые затруднения вынудили меня проделать еще одно путешествие. Я колесила по дорогам в надежде получить неоплаченные долги или новые заказы. Был ли у меня выбор?

В июле моя дорожная карета взяла курс на Германию. Я, Аде и две мои мастерицы направлялись в Кобленц, город, в который нас часто приглашали и где мы уже не раз бывали. Там развлекался и веселился цвет французской нации, бывшие подданные Марии-Антуанетты. Какие они устраивали вечеринки и праздники! Я была потрясена. Там щеголял новый двор, и делал это с такой элегантностью, что даже на меня она произвела впечатление.

Я не могу ничего отрицать — это была моя работа. Мадам де Кайлю, мадам д’Отишам, герцогиня де Гиш, мадам де Поластрон, мадам де Пулпри, мадам де Валикур, принцесса де Монако… они все делали у меня заказы. Должно быть, именно тогда они вдруг воспылали любовью к ярко-красному атласу. Они обожали носить эти пылающие платья, как говорили, «а-ля Кобленц». Как будто нам и без того не хватало цвета крови…

По дороге в Бонн я видела, как они безмятежно прогуливались, будто на Елисейских Полях, какие устраивали приемы. В кафе дю Соваж, в кафе Трех Корон. Их жизнь протекала спокойно и размеренно между кофе со сливками и шампанским. Как же я ненавидела их за это! Может, таким образом они пытались забыться? Но как же легко им это удавалось!

Я же думала, что в один прекрасный день все это окупится. Не следует забывать, что аристократия должна не только обладать благородством и достоинством, но и нести долю ответственности. Многие из них удрали трусливо, как кролики, почуяв опасность. Я не упрекаю их в бегстве, позднее я ведь и сама удрала. Но неужели они действительно напрочь лишены сердца и разума? Неужели нельзя было придумать, находясь в Кобленце или где бы то ни было, как освободить наших монархов? Нужно было спасать их — кто старался это сделать? Конечно, я не знала всех секретов, но подозреваю, что многие имели возможности и способность организовать побег.

Я не великий политик, в этой области я скорее полная невежда. Я переживала события, не понимая их и не переставая спрашивать себя, о чем думали сильные мира сего? Если они сбежали, так для того, чтобы все сделать лучше, они готовят ответный удар! Вот в какое заблуждение ввела меня моя наивность! А австрийцы, что делали они, когда буря обрушилась на их принцессу? Я до сих пор задаюсь этим вопросом.

Я сбывала товар, зарабатывала какие-то деньги, и той зимой Париж снова принадлежал мне. После моих поездок, я знаю, языки начинали злословить с новой силой:

— Эта Бертен не меняется! — говорили они. — Ее тряпки опять на вес золота.

— Не считая того, что она сбыла с рук по хорошей цене кучу залежалого товара!

Почему они насмехались надо мной? Разве я хоть один раз принудила их покупать? Я не заставляла их силой даже платить долги, оплаты которых дожидаюсь до сих пор.

Вернувшись в Тюильри, я встретилась с мадам Антуанеттой. Она в ожидании смотрела сквозь грязные стекла старого дворца.

Мадам Лебрен убежала, но оставалась мадам Валлайе и ее большие мягкие бархатистые цветы…

— Цветы, которые, кажется, сходят с полотна, чем дальше от него отходишь, — говорила Мадам.

Анна Валлайе и я часто пересекались. Не только в Тюильри. Я высоко ценила эту женщину, думаю, она относилась ко мне так же. Она была тихой, спокойной. Придворные дамы говорили, что она холодна и равнодушна, а я видела в ее дистанции элегантность. Я знала, что она глубоко преданна нашей королеве.

Старый дворец обставили заново. Из Версаля перевезли часть мебели, ковры, посуду и зеркало. Отныне в нем отражался лик другой женщины.

Прекрасная королева осталась в прошлом, ее место заняла женщина средних лет с седеющими волосами, с горькой складкой у рта, с глазами, полными страха. Она вздрагивала от малейшего шума. В Варенне страх не покидал ее.

Нужно заметить, что тюремщики и сторожа звезд с неба не хватали. Однажды караульный из сада принял фрукты, которые свалились ему на голову, за булыжники, которыми его якобы стали забрасывать. Началась такая перестрелка! В другой раз, рассказала мне Мадам, один из мужчин во сне так страшно закричал, что поверг всех в ужас. Началась суматоха, драка и всеобщая паника! Таких примеров было много.

Мы никогда еще не были так близки.

Маска королевы соскользнула, все больше я чувствовала в ней женщину.

Я рассказывала ей новости из Германии. Последняя причуда Поластрон[128], красный цвет «а-ля Кобленц», все эти пустяки, которые освобождают голову и прогоняют хандру. Однажды утром ее глаза сияли ярче обычного.

— Верите ли вы в вещие сны, моя дорогая Роза?

— При условии, что они приятные, — ответила я.

— Мне приснились вы. Вы принесли мне ленты всех цветов. Те, что я держала в руках, стали черными. Я с ужасом бросила их обратно в вашу коробку. Я заплакала, и вы тоже.

Мадам Антуанетта обладала хорошей интуицией, но ее предчувствия не прибавили нам оптимизма. А затем она заявила, что это она приносит несчастья. Мы и сами были готовы в это поверить, когда Тюильри попал в осаду.

Какая резня! Повсюду трупы и море крови! Будто камни старого замка плакали красными слезами. Повсюду летали предметы туалета: чепцы, шляпки, юбки, все это было затоптано, порвано на куски. Некоторое время спустя я увидела рядом с их апартаментами белую куртку, расшитую королевскими шелковыми маргаритками. Она чудесным образом избежала бойни. Как и королевская семья.

Весной они продали королевскую мебель и одежды. В конце концов, это все, что у них осталось. Процесс длился шесть месяцев, и результат был самый ничтожный. Были только перепродавцы, мучимые любопытством, и толпы зевак, которые смотрели, но ничего не покупали. С этого момента то, что они называли своим правительством, взяло на себя расходы на одежду «семьи Капет».

Я часто вспоминаю те дни. Не понимаю, почему память выбирает самые пустяки. Ленты «народ», трехцветные пояса, кокарда де Вестрис, рокамбол[129]. Я помню все эти красные зонтики, гражданские веера, их гнусные гравюры, их песни, напечатанные на складчатой бумаге…

Зачем загромождать себя этими воспоминаниями, зачем еще об этом рассказывать?

Иногда я говорю себе, что это для чего-то нужно. Возможно, приятные воспоминания перекрывают все остальные, чтобы они нас не мучили? Но память, хорошая девочка, иногда засыпает ненадолго, забывая стереть все плохое — то, что стремится поглотить нас.

Глава 23

Как прошли те годы? «Жить — это всегда выживать», — часто говорила Мадам. Но как мы могли?

Мне вспоминаются вещи, не имеющие никакого значения… У нас появилась привычка держаться подальше от окон, сидеть по углам слабо освещенных комнат. Мы старались не выходить на улицу. Мы боялись черного цвета и маленьких детей. Я до сих пор помню тяжелые взгляды, полные страха и злобы. Я вижу все эти глаза. Я помню, как они были печальны и красны от слез.

Если бы меня попросили описать ту эпоху, я бы просто сказала, что она была красной.

И только лишь в Эпинее мы могли немного отдышаться. Париж угнетал, и целые лавины анонимных писем ежедневно повергали нас в ужас. Даже славные соседи стали проявлять враждебность. Они грубили мне, пророча тысячи бед. Мне не очень-то верилось, чтобы они меня когда-нибудь сильно любили…

С Аде и мальчиками мы часто уезжали с улицы Ришелье на улицу дю Бор де Ло. Если это представлялось возможным! Было много заграждений. Париж часто закрывался над нами, будто захлопывалась ловушка. Тогда мы возвращались в бутик, и, несчастные, продолжали жаться к стенам.

Последние из оставшихся дворян только что эмигрировали. Мадам Антуанетта утверждала, что все вернется на круги своя, но ее глаза говорили об обратном. На что ей оставалось надеяться? И что делали для нее дворы Европы? Что делала ее собственная семья?

Она осталась одна со своим Луи, лишенная всего, подавленная. Они находили утешение в географии или в кусочке жареного цыпленка. Думаю, они ели для того же, для чего другие пьют, — чтобы забыться.

Помню, королева тогда еще принимала визиты. Она часто виделась с Мирабо. И со многими другими, ни лиц, ни имен которых я не знаю. Я помню Антуана Барнава, а еще Мерси и Ферзена, всегда такого преданного. Я знала, когда он приходит: воздух наполнялся пряным ароматом его духов.

Моя жизнь проходила в поездках и в магазине, я была вынуждена играть роль бродячей торговки. Аде и мои племянники уже давно опустили руки. А я держалась.

— Подайте мне чернильницу и перо! — часто просила я.

Я продолжала напоминать о себе должникам. Племянница принца Потемкина, мадам де Скавронски, ответила мне одной из первых. Дорогая графиня. Она прислала мне более двух тысяч пятисот ливров и вложила в письмо гравюру. Это был не прекрасный вид Неаполя, где она тогда проживала, не серое изображение Везувия. Это был портрет русского принца в красивой униформе…