Юн Линдквист - Музыка Бенгта Карлссона, убийцы

• Название: Музыка Бенгта Карлссона, убийцы
• Автор: Юн Линдквист
• Издательство: АСТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-090642-0

Вдовый отец с сыном переехал в одинокий дом среди леса. Дом оказался дешевым. Очень дешевым. Потому что его предыдущий владелец, музыкант, плохо кончил…

---

Наверняка она бы нашла способ ограничить время, которое Робин проводит за игрой, смогла бы его отвлечь. Я не мог.

Способны ли люди общаться и взаимодействовать, если живут на разных планетах? Вот я жарю сосиски и добавляю мускатный орех в пюре, а Робин в это время отбивается от мутантов с помощью огнемета. Сможем ли мы вообще когда-либо встретиться?

Я постучался к нему в дверь и сказал, что ужин готов. Робин попросил еще пять минут, чтобы закончить раунд. Я сел за кухонный стол и, сложив руки на коленях, слушал звуки боя. Посмотрев на блюдо с дымящимся пюре, я почувствовал себя невыносимо одиноким.

Робин появился ровно через пять минут. Пока мы ели, я спросил, как прошел день в школе, он ответил «Хорошо», без дальнейших комментариев. Я спросил, как идет его игра; оказалось, что тоже хорошо. Все было хорошо. Мне казалось, что пюре у меня во рту становится все больше, и чувствовал, как перекрывает горло. Стоило громадных усилий проглотить его.

Когда мы закончили, я спросил у Робина, нравится ли ему играть в «Монополию». Он взглянул на меня так, словно я неудачно пошутил, и исчез в своей комнате. Я начал мыть посуду.

Едва я положил последнюю тарелку в сушку, как вновь раздались знакомые ноты. Теперь я прислушался к ним спокойно и решил, что они напоминают мне голоса. Неужели я ошибся прошлым вечером, когда отключили свет? Неужели это было всего лишь пианино? Звуки становились то громче, то тише, и это действительно напоминало голоса. Страшные голоса.

У меня опустились руки, но, не позволяя себе впасть во вчерашнее состояние, я сжал кулаки, подошел к двери Робина и распахнул ее настежь.

Мальчик сидел за пианино, по его щекам текли слезы. На подставке для нот лежал пожелтевший кусок бумаги. Робин взял последнюю ноту и посмотрел на меня широко распахнутыми глазами.

— Что ты делаешь? — спросил я. — Что за музыку ты играешь?

Робин, не отрываясь, смотрел на клочок бумаги, трепетавший на сквозняке от полуоткрытого окна. Когда я подошел его закрыть, то увидел на подоконнике комки земли. Робин за моей спиной сыграл еще две ноты, и я закричал:

— Прекрати! Прекрати играть!

Он оторвал руки от клавиш, и я захлопнул крышку. Робин вскочил, деревянная табуретка с оглушительным грохотом покатилась по полу. Наши взгляды встретились. Его детские глаза были чистыми и ясными. Он прошептал:

— Я не хочу играть, папочка. Я не хочу играть.

Я опустился на колени, и он упал в мои объятья, шепча сквозь слезы:

— Я не хочу играть, папочка. Сделай так, чтобы мне не нужно было больше играть.

За его подрагивающими плечами я видел бумажку, лежащую на пианино. На ней были ноты, написанные чьей-то рукой. Многие перечеркнуты, некоторые — вписаны или едва видны, из-за темно-коричневых пятен. Наверное, их писали в течение очень долгого времени: карандашом, шариковой ручкой, фломастером…

Я погладил Робина по голове и сидел с ним, пока он не успокоился. Я взял его голову в ладони и взглянул в глаза.

— Робин, дорогой мой мальчик. Где ты взял эту бумажку?

Его голос охрип от слез, и он посмотрел на стену над своей кроватью:

— Нашел за обоями.

Обои рядом с кроватью отстали от стены и в некоторых местах порвались, наверняка Робин ковырял их, когда лежал в постели. Я кивнул на дыру и спросил:

— Там?

— Да. Он писал записки.

— Кто?

— Убийца. Давай выпьем горячего шоколада?

Мы не стали доставать печенье, ведь после ужина прошло совсем немного времени. Пока мы сидели за столом и пили шоколад, взгляд Робина был куда более открытым, чем в течение нескольких последних месяцев. Он смотрел мне в глаза и не отводил взгляд. Это было непривычно, я не знал, что сказать, и просто радовался чувству устанавливающегося между нами контакта. Я наслаждался, но все-таки нам было нужно поговорить о том, что случилось.

— Этот убийца… — спросил я, — ты знаешь, как его зовут?

Робин покачал головой.

— А откуда ты узнал, что он убийца?

Робин прикусил губу, раздумывая, можно ли ему это говорить или нет. Стрельнув глазами в сторону своей комнаты, он прошептал:

— Мне рассказали дети.

— Дети? Какие дети?

— Которых он убил.

Я должен был сказать: «О чем ты говоришь? Это же полный бред!» или «Вот видишь, к чему приводит увлечение компьютерными играми?» Но я сказал совсем не это — потому что…

мертвец разговаривает с тобой с помощью записок.

…потому что знал: в нашем доме происходит что-то, чего нет в книге «Хорошие советы для родителей». Я посмотрел на Робина так, чтобы он понял — я отношусь к нему с полной серьезностью, и попросил:

— Расскажи мне об этих детях. Сколько их?

— Двое. Они очень маленькие.

— Как они выглядят?

— Я не знаю.

— Но ты же их видел, да?

Робин снова покачал головой, опустил глаза к столу и сказал:

— На них нельзя смотреть. Если посмотришь, они заберут твои глаза, — и он с тревогой взглянул в сторону своей комнаты. — Я не знаю, можно ли тебе о них рассказывать?

— Но они с тобой говорят?

— М-м… Можно сегодня ночью я посплю в твоей комнате?

— Конечно, можно. Но сперва мы с тобой кое-что сделаем.

Я зашел в комнату Робина и взял пожелтевший лист бумаги с нотами. После всего, что рассказал сын, у меня появилось нехорошее предчувствие, я стоял с этим листком и физически ощущал, что от него исходит какая-то сила. Я пробежал глазами по беспорядочно написанным нотам, пятнам и складкам, и понял, что это зло.

Как я уже говорил, я не знал нотной грамоты; наверное, эти ноты были написаны особым образом, или причина таилась в руке или руках, которые их писали. Возможно, этот язык проникал сквозь барьеры сознания, минуя разум.

Что бы там ни было, требовалось сделать одну-единственную вещь. Я принес листок на кухню, скомкал и бросил в камин. Робин, сидя на стуле, наблюдал, как я поджигаю спичку и подношу к бумаге.

Должен признать, что рука моя в этот момент немного дрожала. Уверенность, что в этом кусочке бумаги заключено зло, была столь сильной, что я боялся, как бы не произошло что-нибудь ужасное, когда пламя займется. Но бумага просто сгорела. Маленький желтый огонек занялся, вспыхнул, через десять секунд от бумажки остались лишь черные хлопья, и тяга довершила дело, втянув их в дымоход.

Вздохнув от облегчения, я покачал головой, удивляясь собственным фантазиям. Чего, собственно, я ждал — голубых вспышек, или демона, вылетающего из камина и мечущегося по кухне? Я, как фокусник, демонстрирующий, что предмет действительно исчез, широко развел руки.

— Вот, — сказал я, — тебе больше не нужно играть эти ноты.

Я посмотрел на Робина, но на его лице не было никакого облегчения. Вместо этого на его глазах набухли слезы, он постучал пальцами по вискам и прошептал:

— Но я помню их, папочка. Я все помню.

Есть одна пословица, которую я не могу слышать: нет худа без добра. Например, смерть Аннели. Можно думать, пока голова не взорвется, но так и не придумаешь, что хорошего она нам принесла. А атомные бомбы, сброшенные на Японию? Конечно, в результате сложных причинно-следственных связей они сделали Японию лидером в производстве электроники, но скажите это тем, кого бомбы превратили в пыль, поставьте биржевые котировки против изуродованных радиацией детишек. И удачи вам.

Возможно, моя речь бессвязна. Но я хотел сказать, что нашел зерно истины в этой отвратительной пословице. Чуть позже вечером мы с Робином сыграли в «Монополию». Он не хотел возвращаться в свою комнату и предпочел сидеть при уютном и безопасном свете лампы на кухне, двигая маленькую машинку по незнакомым улицам Стокгольма.

За окном бушевал ветер, и я разжег камин. Игральные кости стучали по доске, тихо шуршали новенькие банкноты, переходившие из рук в руки, мы что-то бормотали, вскрикивали от радости или огорчения. Это были чудесные моменты.

К половине одиннадцатого из-за того, что Робин скупил Центрум и Норрмальмсторг с прилегающими отелями, я оказался полным банкротом. Когда мы собирали пластмассовые фишки и бумажки, Робин радостно сказал:

— Это было весело!

Я разложил матрас на полу, а Робин лег в мою кровать. Как обычно, я поставил будильник на семь утра и выключил все лампы, оставив только ночник. Я долго лежал, разглядывая темные причудливые тени на потолке, пока не начали слипаться глаза. Но вдруг из кровати донесся голос Робина:

— Пап?

Я оперся на локоть, чтобы лучше его видеть. Его глаза были широко раскрыты, как у маленького ребенка:

— Да?

— Я больше не хочу играть на пианино.

— Не хочешь. Я понял.

— И не хочу, чтобы оно у нас было.

— Хорошо, мы от него избавимся.

Робин кивнул, свернулся калачиком и закрыл глаза. Я лежал и смотрел на сына. Второй раз за день я подумал: несмотря ни на что, все еще будет хорошо.