Михаил Воробьёв - Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир

• Название: Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир
• Автор: Михаил Воробьёв
• Издательство: Наука
• Жанр: История
• Год: 1980

Книга представляет собой первую в советском японоведении попытку фундаментального, комплексного анализа истории Японии в III–VII вв. В ней рассматриваются основные аспекты этнической, социально-экономической и культурной — истории населения Японских островов того периода. Автор подробно исследует сложный процесс возникновения феодальной государственности и классической культуры Японии.

---

Феодальное направление, известное в Европе благодаря работам Мацуока Хисао, относит упрочение феодальных отношений в Японии к XII в., а по Мацуока Хисао — даже к XVI в.[19].

Масса работ посвящена частным, но важным вопросам истории Японии этого времени. Мысль о том, что VII век явился поворотным пунктом в истории древней Японии, так как открыл эпоху создания аппарата управления государства Ямато, постепенно вошла в научный обиход с конца второй мировой войны.

Седьмой век, на который приходятся правление Суйко, реформы Тайка и гражданская смута года дзинсин (672), — один из самых бурных и ярких периодов раннесредневёковой истории Японии. Изучение «системы 12 рангов» — важной части политической системы правления Суйко (начало VII в.) — показало, что японская система отличалась от китайской [20]. Нисидзима Садао утверждал, что в начале VII в. Ямато представляло собой, в противовес корейским царствам, небольшой замкнутый мир[21]. Против этого возражает Иноуэ Хидэо, разработавший схему параллельного развития древнего общества у народов Восточной Маньчжурии, Кореи и Японии, находившихся в контакте [Inoue, 1974].

Прежде считалось, что реформы Тайка — это начало реализации китайской «системы гражданских и уголовных узаконений» («люйлин», яп. «рицурё»), но все шире распространяется мнение, что решающая фаза в процессе эволюции «рицурё» приходится не на годы тайка (645–649), а на время после смуты года дзинсин (672)[22]. Ряд исследований подтвердил сравнительно позднее приложение на практике части мероприятий, являющихся составной частью реформ Тайка.

Развитие процесса реформ, начавшегося в середине VII в. и закончившегося установлением системы «рицурё» в начале VIII в., сопровождалось централизацией режима Ямато. Однако историки спорят о том, можно ли ее рассматривать как процесс установления самодержавной власти императора [Seki, 1959]. Свидетельством развернувшейся дискуссии служат сборники, слегка варьирующие в своих заголовках выражение: «Спорные вопросы японской истории». В одном из таких сборников десятилетней давности к «спорным вопросам» отнесены такие: когда и откуда пришли японцы? что такое Ематай? было ли древнее японское государство рабовладельческим? когда утвердился феодализм? [Нихонси-но сотэн, 1963][23].

Послевоенная западноевропейская и американская литература по государственному и общественному устройству Японии III–VII вв. не так уж бедна. Идея существования в стране рабовладельческой формации, да еще чуть ли не до X в., столь популярная в Японии, не нашла сочувствия за ее пределами. Лишь единичные исследователи на Западе и в США признают существование в Японии самостоятельного рабовладельческого этапа [Joiion de Longrais, 1958, с. 279]. В противоположность этому вопрос о японском феодализме обсуждается на страницах научных журналов [Hall, 1962], сборников и даже монографий [Duus, 1969]. Хотя вопрос о феодализме в Японии и решается в этих работах положительно, а в ряде случаев, как, например, в работах Э. О. Рейшауэра, Япония и Англия провозглашаются единственными типично феодальными странами, но время его становления выносится за пределы III–VII вв., поэтому практическое значение этих работ для нашей книги снижается. Исключение составляет лишь книга П. Дуза. В ней автор расширяет рамки феодального периода: от VI до середины XIX в.

Из работ общего характера для нашей темы представляют несомненный интерес следующие. Дж. В. Холл предложил тонкий анализ наименее ясного вопроса — развития второстепенных, периферийных центров, в частности Киби (в пров. Бидзэн), и взаимоотношений этой периферии с центром, т. е. с Ямато [Hall, 1966]. Не менее важен первый том трехтомной «Истории Японии» Г. Б. Сансома, в котором автор начинает изложение с описания географической и этнической среды и переходит к подробной характеристике режима Ямато, реформ Тайка и т. п. ['Sansom, 1958]. Государственному аппарату Японии, в том числе раннему, посвящена сводка А. Гонтье [Gonthier, 1956]. К редким сравнительно- историческим исследованиям принадлежит труд Ф. Жёна де Лонгре [Joiion de Longrais, 1958]. В нем отдельные темы (поместья, феодализм, социальная структура, брак) рассматриваются на материале Европы и Японии, в том числе и VII в. Одна из последних по времени сводок по истории Японии — университетский курс — стремится выделить вехи в истории страны. Однако это стремление основывается на приверженности к таким традиционным воззрениям, которые давно оставлены в европейско-американской историографии [Seth, 1969].

Р. Дж. Миллер в 1953 г. защитил диссертацию (неопубликованную), посвященную дезинтеграции системы удзи как социально-политической силы в древней Японии и присвоению верховной власти кланами тэнно (царским) и Сога в ходе военного и экономического развития страны. Новейшая монография этого автора ограничена VII в. и посвящена одной проблеме: клановым званиям — кабанэ [Miller, 1974; ср. Kiley, 1977; Мещеряков, 1978]. Используя приемы графического и частотного анализов, автор выяснил конкретное место носителей различных, званий в японском обществе до и после 645 г. и показал, как эти звания, формально, казалось бы, ставшие после реформ пережитком, были использованы для укрепления нового режима — создания вокруг него слоя вельмож и служилых.

При всей неравномерности изучения японской истории и неравноценности последних изданий европейские и американские востоковеды внесли немалый вклад в разработку сложных проблем древней и раннесредневековой истории Японских островов.

В послевоенный период при обсуждении вопросов древней истории Японии все громче звучит голос корейских историков (см. [Рю Хакку, 1975]). Критической переоценке подвергаются те разделы японской истории, которые связаны с историей Кореи, как-то: корейско-японские отношения, японские походы в Корею, японские «владения» на Корейском полуострове (Мимана). Резкой критике подверглись ряд источников и их интерпретация [24]. Утверждают, что эстампажи, сделанные в Корее с погребальной стелы когурёского короля Квангэтхоя-вана еще в прошлом веке и являющиеся важнейшим источником по корейско-японским отношениям в древности, неточны или даже фальсифицированы. А именно эта стела и «Нихонги» создают базу для традиционной японской версии этих отношений [Rih Jin Hi, 1974]. Другие идут дальше, утверждая, что и соответствующие главы «Нихонги» ненадежны, и поскольку корейские и китайские источники молчат о таких заметных событиях, как японские вторжения в Корею в древности, создание японских владений в Корее, то и сами эти события не имели места или даже содержат в себе противоположный смысл. Так, японский миф о «нисхождении» на Японские острова народа тэнсон (букв, «внуков, или потомков Неба») перетолковывается как переселение на архипелаг людей из южнокорейского племенного образования Кара где-то во II–III вв. [Ким Сокхён, 1965], сведения из «Вэй чжи» о сношениях Ематай с хан в Южной Корее объясняются как переселение части ханей в Японию [Лим Чонсан, 1965]. Объявляется позднейшей выдумкой предание о походе японской царицы Дзингу в Силлу [Цой Килсон, 1963]. Некоторые клановые и племенные объединения в Ямато провозглашаются корейскими по происхождению [Ким Сокхён, 1963] или преимущественно пэкчийскими [Лим Чонсан, 1966]. В таком же духе пересматриваются некоторые факты внешнеполитической деятельности японского «регента» Сётоку-тайси [Лим Чонсан, 1967 (I)], реформы Тайка, особенно в части грядущих за ними отношений между Ямато и Пэкче [Лим Чонсан, 1967 (II)].

Надо сказать, что критические замечания по указанным выше вопросам раздаются не только в КНДР. Именно Ли Чинхи, проживающий в Японии, является застрельщиком широкой дискуссии, развернувшейся в этой стране по вопросу о стеле Квангэтхо-вана. Его критику сделанных японскими офицерами эстампажей поддержали некоторые историки Южной Кореи. Даже в полуофициальной многотомной «Истории Кореи», созданной Сеульским университетом в 1960 г., отмечается, что в традиционной версии проблемы Мимана много неясного [Хан гук са, 1960, с. 378].

Нужно также отметить выход в свет в Пхеньяне монографий, посвященных рассмотрению всего круга проблём, связанных со стелой Квангэтхо-вана (издание включает новую публикацию источника, комментарий и исследование [Пак Сихён, 1966]), с ранними корейско-японскими отношениями [Ким Сокхён, 1966], с категорией зависимого населения Кореи [Лим Консан, 1963].

Японские ученые в массе своей признают обоснованность критического подхода к источникам обеих стран, но категорические выводы корейских коллег считают опрометчивыми, чрезмерными.

Ученые КНР в последние десятилетия обнаружили меньше интереса к проблемам древней истории Японии, чем их корейские коллеги. Это и понятно: в этот период китайская история была менее тесно связана с японской, чем корейская. В нескольких статьях, разбирающих сношения между и Японией в древности, настойчиво подчеркивается дружественный и взаимовыгодный характер этих связей [Хэ Чанцюнь, 1965; Шао Сюньчжэн, 1955].