Юрий Тупицын - В дебрях Даль-Гея

• Название: В дебрях Даль-Гея
• Автор: Юрий Тупицын
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: 5-218-00219-4

Романы из цикла «Даль-Гей» переносят читателя в далекое будущее, в прекрасный мир, населенный честными, благородными и отважными людьми. Человечество, осваивая просторы дальнего космоса, встречает другие разумные гуманоидные расы. Законы инопланетной цивилизации подчас противоречат обычаям землян. Назревает конфликт Но разумные существа, даже рожденные на разных планетах, всегда могут найти общий язык…

---

Иван еще и еще раз взвешивал про себя, в какой мере можно будет доверять информации Андрея Дзю, если он захочет в конце концов ею поделиться. Лобов обсуждал эту животрепещущую для себя проблему не только с Яном Кирсипуу. Прежде чем посетить психолога, он советовался с Климом и Алексеем, побывал в Совете космонавтов и в штабе дальнего космофлота. Результаты этих усилий были неутешительны. Единодушия не было даже в экипаже «Торнадо». Клим Ждан потенциально доверял Андрею Дзю, потому что верил в силу своей интуиции, которая, правду сказать, подводила его не столь уж часто. Кронин, как и всегда, был осторожен. Он, в общем-то, разделял официальную точку зрения службы безопасности космофлота, которая считала, что полагаться на информацию старого космонавта без проверки ее по другим каналам было бы не совсем разумно, а может быть, и рискованно. Помимо забывчивости и провалов памяти по прошлому, настораживали личностные перемены в облике Андрея Дзю, которые не могли не броситься в глаза и Лобову. Как, например, объяснить, что такой высокообразованный человек, каким был Дзю, вдруг заговорил на языке подчеркнутого просторечья — с характерными словечками и оборотами староуральского диалекта?

На этот счет у психологов были разные, по-своему убедительно обоснованные мнения. Но наиболее распространенное, разделявшееся и штабом дальнего космофлота, сводилось, в принципе, к тому, что у Андрея Дзю произошла активизация древней, так называемой родовой, или генетической памяти, которая у психически нормального человека заторможена, создавая лишь слабый, эмоциональный фон при восприятии действительности. Лишь во сне иногда снимаются эти тормоза! И тогда человек видит странные, увлекательные и пугающие сны: он видит пейзажи, города, человеческие лица, никогда не виденные им наяву и в то же время до боли знакомые. У Андрея же Дзю родовая память отчасти растормаживалась и во время бодрствования. Отсюда — староуральские акценты его речи, отсюда смешение настоящего с близким и давним прошлым. Именно это и заставляло психологов сомневаться в полной психической полноценности Андрея Дзю, подрывая доверие к достоверности его информации.

Лобову было отрадно узнать, что Ян Кирсипуу, мнение которого он ценил очень высоко, общепринятой точки зрения на психическое состояние Андрея Дзю не разделял. Кирсипуу считал, что старый хитрован и теперь хитрит, только на новый лад. Маску уральского деда Дзю надел специально. Старику живется скучновато, вот он и затеял приглянувшуюся ему игру. К тому же маска нарочитой простоватости позволяла ему легко уходить от ответов на те вопросы, на которые он не хотел или не мог отвечать. Кирсипуу был убежден, что за пределами провалов памяти, когда старый космонавт порою терялся в различиях между сном, грезой и явью, Андрей Дзю был вполне нормальным человеком с острым умом и цепкой еще памятью. Но он хитрит! Он относится к уиктянским моноцитам, как к своим братьям, а может быть, и детям. Старый космонавт боится за их судьбу. И какие-то ключи для установления доверительных контактов с ними хранит при себе.

— У тебя есть жена, Иван Лобов? — вдруг спросил Дзю.

Иван надолго задумался, прежде чем ответить.

— Есть.

— А дети?

— Детей нет.

— Что так?

Лобов хотел было спросить — разве вы сами не знаете? Но, спохватившись, пояснил:

— Детей теперь рожают либо в молодости, в начале жизни, живут для детей, либо уже после сорока, когда дело жизни положено и можно передохнуть.

— Поздновато — после сорока! А как быть? У меня вот не было ни жены, ни детей. Все клал, как ты говоришь, дело своей жизни. А как положил и оглянулся, — уже старик! И само дело это — будто в тумане: что видно, что еще угадываешь, когда поднатужишься, а что и совсем кануло, будто и не было его никогда. — Приглядываясь к Лобову, старый космонавт спросил: — Ты замечал, Иван Лобов, что маленькие дети похожи друг на друга? Когда совсем маленькие, так и не поймешь мальчик ли, девочка, замечал?

Иван кивнул.

— Вот и старики похожи друг на друга. Не так сильно, как дети, но похожи. Может, только гении да подлецы сильно разнятся от других, да сколько их, гениев-то да подлецов? А так — похожи! Выцветает человек к старости, выветривается. Видел статуи из песчаника, веками стоявшие под ветром пустынь? Сглажены у них черты, выдуты, потому и трудно отличить одну от другой. Так и человек, сглаживается под ветром жизни, выцветает. И мир, что видит он вокруг, выцветает в его глазах, черно-белым каким-то становится, хотя и видишь его краски. Краски, а не настоящий, живой цвет, как в детстве и юности! И мир из-за этого кажется ненастоящим. Будто не жизнь видишь, а представление в театре, где декорации сляпали кое-как. И чувствуешь, скоро занавес закроется, погаснут софиты и воцарится вечный мрак! — Андрей Дзю присмотрелся к Лобову и улыбнулся самыми кончиками губ. — Страшно?

— Страшновато, — подтвердил Иван.

— Вот! Когда не настоящая жизнь, а театр, так не страшно, а страшновато. Раз театр, то представление должно когда-нибудь закончиться. Обязательно! Актеры устанут, декорации поломаются. Любопытно, какой конец у представления. Какой уж тут страх! Хотя, чего зря говорить, — страшновато!

Старик проницательно взглянул на Лобова:

— Ты ведь по Уикту пришел ко мне, Иван Лобов?

— Так, Андрей Андреевич.

— И ты туда же! Всем нужна Уикта. — Дзю задумался, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. — Знаешь, Иван Лобов, первый раз мир показался мне ненастоящим, похожим на театр не здесь, а на Уикте. Как наваждение! И полет по рукаву Ориона, и крылатая Галактика, и сама Уикта со своими лугами, лесами и зверями, — все казалось мне представлением и театральными декорациями. И с той поры я не могу избавиться от этого чувства! Порой кажется, что я и не на Земле вовсе, а по-прежнему на Уикте. Прилет спасателей на «Спике», возвращение на Землю, лечение — все это сон. А беседка, дом и все остальное — декорации, сделанные моими друзьями-моноцитами, чтобы легче жилось на покое, когда пользы от меня никакой! Может быть, ты — вовсе и не Иван Лобов, а Тук или Добрыня, принявшие твой облик, чтобы немножко развлечь меня. Понимаешь теперь, командир «Торнадо», почему мне не страшно, а только страшновато да и любопытно думать о том, что представление скоро окончится, упадет занавес и наступит темнота?

— Понимаю, — сдержанно сказал Иван.

Он не стал говорить Андрею Дзю, что нечто подобное испытывает каждый впечатлительный, а стало быть и незаурядный космонавт, побывавший на чужих планетах, похожих на Землю. Находясь там, порою трудно отделаться от навязчивой мысли, что все происходящее с тобою сейчас — всего лишь сон, который грезится тебе в родном доме. А вернувшись на Землю, иногда ловишь себя на пугающей мысли — не сон ли то, что ты видел на Орнитерре или планете Шутников?

— Там, на Уикте, я еще не был стар, — продолжал Дзю. Говорят, я был болен, хотя и не догадывался об этом. Почему же не догадывался? Догадывался! Если бы я не владел искусством догадки, разве бы я сидел сейчас перед тобой, командир, когда мне три года осталось до ста лет? Догадывался, но ничего не мог с собой поделать. И когда Пламен вывалил передо мной ворох уиктянских загадок, не выдержал и рассказал ему о своих мыслях, о ландшафтных декорациях вокруг нас, о животных-марионетках, управляемых не то злодеем, не то насмешником.

Старый космонавт перехватил удивленный взгляд Лобова и тихонько засмеялся.

— Ты думал, что это фантазии Пламена? Все так думали и думают! Я не стал разубеждать: сил для этого нужно много, а толку — никакого. Да и как не старайся, всех не переубедишь.

Андрей Дзю умолк, улыбка медленно сошла с его лица, будто угасла.

— Пламен был настоящий космонавт — отважный и добрый. И специалист отменный! Вот осторожности ему не хватало. Это не беда, не всем осторожность дана от рождения. К иным она приходит с годами. Не учел я тогда, что этих лет у Пламена маловато! Выложил я ему все свои бредни, в которые и сам-то по-настоящему не верил. Уж очень мне хотелось, чтобы он не замыкался в биологическом профессионализме, а сделал первый шаг в сторону мудрости. Без нее нельзя стать первопроходцем! Я любил Пламена как сына и прочил его себе на смену. А Пламен обеспокоился. Ему хотелось завтра же доказать мне, что мои бредни — это бредни! И что у квазиполиков-животных мозг совмещен с централизованным генотипом, а нервная система — с генетической системой, по которой к каждой псевдоклетке и подается необходимая доза наследственной информации. Сходство чужих планет с Землей завораживает, ты это хорошо знаешь, сынок. Заворожила Уикта Пламена! Забыл он о том, что это не Земля и что всякий новый шаг по этой планете грозит неожиданностями, которые человеку знать еще не дано. Э, да что говорить об этом!