Исаак Розенталь - Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

• Название: Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время
• Автор: Исаак Розенталь
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-86004-049-0

В книге исследуется одна из наиболее скандальных и загадочных страниц революционного движения в России. Судьба полицейского агента и видного большевика Р. В. Малиновского рассматривается на фоне важнейших событий XX века, в связи с представлениями современников о соотношении политики и нравственности. Выясняются причины распространения провокаторства, особенности психологии провокаторов, преемственность между царской охранкой и органами ВЧК. Книга основывается на ранее недоступных историкам архивных документах.

---

Выдвигалось предположение, что настоящая его фамилия, имя и отчество — Генрих Георгиевич Эвальд[131]. Скорей всего, это предположение возникло в связи с тем, что сразу после своего избрания депутатом Государственной думы Малиновский направился во Владимирскую губернию, в село Зуево, чтобы встретиться с также избранным в Думу Ф.Н.Самойловым, и по приезде предъявил годовой паспорт на имя томского мещанина Генриха Эрнестовича (!) Эйвальдта (!). Фамилия явно не польская. Дело в том, что паспорт этот был фальшивым, выданным Малиновскому накануне поездки в Московском охранном отделении, так как поездка осуществлялась конспиративно, по партийной линии, о чем Малиновский, конечно, сообщил своим хозяевам[132]. Соответствующий навык у него был: по чужому, но не фальшивому паспорту своего приятеля П.Сицинского он ездил на Пражскую конференцию.

С другой стороны, то, что Малиновский все-таки настоящая его фамилия, как будто бы явствует из упомянутых выше документальных данных о старшем его брате, имя, отчество и фамилия которого — Сигизмунд-Казимир Вацлавов Малиновский; родом он был, как и Роман, из Гостынского уезда Варшавской губернии. Вплоть до первой мировой войны Роман переписывался с братом. «…От Сигизмунда нет писем целый год», — сообщал он жене 12 декабря 1915 г.[133]. Правда, в записи поройинских показаний Малиновского есть несколько загадочная фраза: поступая в Казанский университет (напомним, это было в 1895 г.), Сигиз-мунд получил паспорт «на основании разных документов без справок по месту рождения. В книгах сказано: разыскивается». Значит ли это, что и Сигизмунд жил не под своей фамилией, что и он не Малиновский? Но как объяснить в таком случае совпадение данных в украденном у случайного попутчика паспорте Рома-па с данными в паспорте Сигизмунда? Или и кражу паспорта (даже если не было убийства) нужно отнести всецело на счет плохой памяти Зиновьева?

Партийное следствие в этой поистине фантасмагорической ситуации не разобралось. Приступая 15 (28) мая 1914 г. в Порой и не к первому допросу Малиновского, Ленин спросил прежде всего о его имени; Малиновский отвечать отказался до «поездки на место для проверки», с чем комиссия почему-то согласилась, решив сначала «выслушать все данные о семейном положении Р.Малиновского и затем потребовать объявления фамилии»[134]. Сама постановка этого вопроса в начале следствия, очевидно, была вызвана тем, что члены следственной комиссии Ленин и Зиновьев вспомнили сказанное Малиновским на Пражской конференции о проживании по чужому паспорту. Но, если судить по протоколам, а они велись очень подробно, комиссия к этой теме больше не возвращалась.

Последнее расследование должно было поставить все точки над і. Малиновский свои письменные показания, адресованные «Всероссийскому народному трибуналу РСФСР», начал с того момента биографии, когда он остался сиротой, и ничего не сказал на этот раз о том, где и в какой семье родился, а следователь, обвинитель и судьи не проявили к его происхождению ни малейшего интереса. Можно, однако, предположить, что, поскольку вопрос о настоящем имени вообще не был задан, они обратили внимание на те места в письменных и устных показаниях Малиновского, где давалась еще одна версия объяснения, по-видимому, их удовлетворившая.

Теперь он утверждал, что вся история с «тяжким преступлением» и с «чужим паспортом» — вымысел: на Пражской конференции «…я Ленину, Григорию, Каменеву создал легенду, что я нелегальный, что у меня есть преступление в молодости, которое может повредить делу»; эту легенду он придумал, когда Ленин заговорил с ним о возможности выдвинуть его кандидатуру на выборах в Государственную думу. Свой отказ он мотивировал тем, что принесет «вред себе и партии», но отказывался недостаточно решительно, «не настаивал» — отчасти потому, что это предложение оказалось для него неожиданным, отчасти потому, что оно было все же заманчивым. Именно нерешительность он ставил себе в вину как «сознательное преступление»: «…разве я за эту легенду боролся, разве я представил ее в таком виде, чтобы Ленин и Григорий не согласились на это…»[135] (то есть решили не выдвигать его кандидатуру).

Желание Малиновского стать депутатом, о чем выше уже говорилось, и опасения в связи с этим (для них имелись основания) не противоречат друг другу. В остальном изложение разговора с Лениным совпадает с тем, как пересказали его Виссарионов, а затем Зиновьев. Довольно близко и изложение реакции Ленина: у Малиновского — «Ленин не спрашивал подробности — в чем дело»; у Виссарионова — Ленин отнесся к рассказу «с полным доверием». Таким образом, единственное отличие показаний Малиновского в 1918 г. от всех других свидетельств, включая его собственные показания в прошлом, — это признание, что он сочинил на Пражской конференции (а значит, повторил и в Поронине) «легенду». Себя он при этом не выгораживал, никакой выгоды из этого признания извлечь он не мог; наоборот, утверждая, что совершил политическое преступление, неизвестное еще обвинителям, он усугублял свою вину перед судившей его партией. Но это означает, что все, так старательно им запутанное, он же в конце концов и распутал, сказав, наконец, в 1918 г. правду: от рождения он был Малиновским — что и было зафиксировано в приговоре суда и полностью согласуется с тем, что мы знаем о его брате, и с документами о судимости.

Второй, но, по-видимому, невыдуманный переломный момент его жизни относится к весне 1905 г.: увидев, как по Измайловскому проспекту, мимо казарм ведут под конвоем рабочих-забастовщиков, он открыто выразил им сочувствие и «возмущал солдат». На него донесли и предложили на выбор — идти под суд или отправляться «добровольцем» на русско-японскую войну. Он выбрал второе, его даже произвели в ефрейторы, но уже в Могилеве пришло известие об окончании войны, и маршевый батальон, с которым он был отправлен летом 1905 г., возвратился в Петербург. В апреле 1906 г. Малиновского уволили в запас.

Снова он оказался перед выбором: вернуться в Польшу или оставаться в Петербурге. Он предпочел остаться, возможно, по очень простой причине — здесь у него была уже невеста, Стефа, прислуга ротного командира. Через месяц после увольнения Романа из армии они обвенчались. Поступив на завод «Лангезипен», он быстро выдвинулся как активист рабочего движения. Еще будучи солдатом, он участвовал, переодевшись в штатскую одежду, в манифестациях протеста после 9 января. В 1906 г. ему приходилось охранять митинги (на одном из них выступал популярный тогда оратор студент-большевик «товарищ Абрам» — под этим псевдонимом скрывался будущий обвинитель Малиновского Николай Крыленко)[136].

Все это мало похоже на биографию заурядного уголовника. В рабочее движение Малиновский вошел естественным образом — не «пробрался» туда, не «втерся в доверие», как нередко утверждали потом. По, конечно, он и не переродился полностью от соприкосновения с новой средой, тем более, что и среда эта была достаточно пестрой.

Нет необходимости ни преувеличивать, ни преуменьшать то, что отличало и выделяло его среди питерских металлистов. На заводах можно было встретить в это время и бывших сельских жителей и горожан; первые преобладали. Заводской рабочий — сын дворянина, понятно, был исключением. Но и многие недавние крестьяне, брошенные в городской водоворот, чувствовали себя увереннее в большом коллективе, тянулись, ради этого, подобно Малиновскому, к «тяжелой работе» — в отличие от их отцов и родни, для которых пределом мечтаний в городе было собственное торговое дело, а верным путем к этой цели — карьера приказчика. Малиновский лишь раньше и решительнее многих оборвал прежние социальные связи. И хотя он был родом из польской деревни, его не тянуло обратно оставленное там хозяйство, как многих выходцев из русских деревень.

Несомненно, он был образованнее среднего рабочего. На вопрос удивленного его речью председателя IV Государственной думы М.В.Родзянко — какое у Вас образование? — он ответил: домашнее; так оно, скорей всего, и было, но домашнее образование в культурной семье дало ему, конечно, больше, чем могли дать большинству рабочих сельские или городские начальные училища (к 1914 г. даже в столице не все рабочие были элементарно грамотными, среди рабочих-мужчин грамотных было 82 %, среди работниц — 56 %). Но пример старшего брата и сестер не мог не напоминать ему, что он остался недоучкой. Как и многие другие молодые рабочие, он стремился учиться дальше, усиленно занимался самообразованием. Природные способности помогали ему быстро впитывать идеи, насыщавшие революционную атмосферу, прежде всего идею классовой борьбы за социальную справедливость.

Принято думать, что «рабочую интеллигенцию» составляли непременно высококвалифицированные рабочие. Таких рабочих на петербургских заводах действительно называли «интеллигентами», «грамотеями», заводская администрация их ценила, нередко не обращая внимания на их неблагонадежность, укрывая от полиции и даже переманивая с других предприятий. Малиновский к их числу не принадлежал. «Работу я знал плохо, — вспоминал он о времени, проведенном на заводе «Лангезипен», — но поляк мастер Бернацкий относился ко мне снисходительно», однако «я при всем его хорошем ко мне отношении ненавидел его…».