Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

• Название: Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи
• Автор: Даниэль Клугер
• Издательство: Млечный путь
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2013

---

— Послушайте, реб Сендер, — сказал Борух, внимательно слушавший слова нищего. — А чем грозило для Явориц то, что эти отродья поселились бы в доме покойного Пинскера?

— Есть, есть у Летающей В Темных покоях милая привычка, — мрачным тоном ответил каббалист. — Крадет она по ночам чужих детей и подменяет их своими. Вот и вырастает в нормальной семье тот, кто разрушает чужие души, подтачивает веру и сбивает людей с пути праведности… — Он помолчал немного. — Давно уже не дает мне покоя одна история, которую я слышал от деда. Во времена «гзейрос тах», в страшные годы хмельнитчины, одна семья, бежавшая от погрома, столкнулась с казачьим разъездом. Пьяные от разбоев и грабежей казаки тут же зарубили отца семейства и двух его старших детей. А потом пришла одному из убийц в голову мысль, от которой холодеет сердце. Совсем уж было собрался он убить последнего из детей, младшего, а потом надругаться над женщиною, но вдруг сказал: «Ну-ка, хлопец, возьми рушницю да убей эту жидовку! Побачимо, чи будешь ты добрым казаком?» И тогда сын — ему еще десяти не исполнилось — выстрелил в собственную мать и убил ее. И казаки похвалили маленького убийцу, пощадили его. Накормили, напоили, взяли с собою. Я часто думаю — а не был ли этот сын подменышем, сыном Приходящей В Ночи? Не увидел ли в его лице пьяный казак какую-то особенную черту, отличающую его от прочих людей, и евреев, и гоев? Или особенное выражение, вдруг промелькнувшее в глазах? И кем был тот казак, подвергший мальчика жуткому испытанию?

Меламед содрогнулся, представив себе эту картину.

— Может быть, он выстрелил, чтобы избавить ее от мучений? — осторожно спросил Борух.

Сендер пожал плечами:

— Все возможно, — ответил он нехотя. — Все возможно. Даже и… — Он замолчал, хмуро глядя в угол.

Но Борух Бердичевский понял то, что именно нищий не договорил. И вновь коснулся души его холодный страх.

— Реб Сендер… — Меламед зябко поежился. — Реб Сендер, вы уверены, что она не успела этого сделать? Вы уверены, что нет в наших домах подменышей?

Сендер словно не услышал. Меламед понял, что на этот вопрос ответа у чудотворца не было. Медленно обвел он взглядом притихшие дома. Представил себе, как совсем недавно их обитатели со страхом прислушивались к странным звукам, доносившимся снаружи.

И еще предстали перед его мысленным взглядом детские колыбели. Кто спал в них сейчас, кого баюкали обитатели обычных яворицких домов?

— Эту ночь я, наверное, не скоро забуду, — сказал меламед после долгого-долгого молчания. Такого долгого, что, когда эта фраза прозвучала в холодном воздухе, ночь уже отступила и забрезжил на горизонте свет восходящего солнца. — А вы, реб Сендер? Что вы теперь будете делать? — Меламед уже давно понял, что Сендер-дурачок на самом деле вовсе не дурачок и не нищий, а тот, кого называют «нистер», «сокровенный», «скрытый» — тайный праведник, каббалист, защитник и чудотворец.

Нищий пожал плечами.

— Не знаю, — ответил он. — Куда-нибудь уйду. Местечек на Украине много… — Он вздохнул.

— Зачем вам уходить, Сендер? — горячо сказал Бердичевский. — Оставайтесь! Даю слово, я никому ничего не скажу! Ваша тайна останется с вами!

Сендер покачал головой.

— Скажете вы кому-нибудь или не скажете — это не имеет никакого значения, реб Борух. Люди должны видеть во мне нищего дурачка, а вовсе не знатока Каббалы.

— Но почему?

— Каждый человек должен рассчитывать на силы собственной души, а не на живущего рядом чудотворца. Да, конечно, я всегда приду на помощь, я всегда поддержу, но… Видите ли, реб Борух, человек должен знать, что помочь себе может он сам. Именно такое знание придает ему силы, направляет по истинному пути. Если же он в каждом случае будет втайне надеяться на помощь извне — его душа останется в состоянии сна. И как же легко в этом случае может он свернуть на пути зла… — Сендер вздохнул. — Нет, реб Борух, теперь мне предстоит дальняя дорога. Прощайте. — Он поднялся на ноги. — Мне пора. Скажите раввину, когда он вернется из Полтавы, что здесь, — Сендер указал на огромный чернеющий круг, оставшийся там, где еще недавно находился дом Пинскера, — скажите рабби Леви-Исроэлу, что здесь лучше всего построить синагогу. — Он кивнул меламеду, прощально поднял руку и неторопливо зашагал прочь.

— Стойте! — вскричал Борух. — Неужели вы не дадите мне на прощание ни одного совета, реб Сендер?

— Совета? — Сендер задумчиво посмотрел на меламеда и чуть усмехнулся. — Что ж… Женитесь, друг мой.

— Жениться?.. — растерянно переспросил меламед. — На… на ком?

— На той, которую любите. На Рейзел Белевской. Реб Борух, почему вы решили, что родители невесты вам непременно откажут?

ДВЕ ЖЕНЫ СОЛДАТА ХАИМА-ЛЕЙБА

Жили-были в Яворицах Аврум-Гирш и Лея-Двойра.
Оба молоды, красивы и, как водится, — бедны.
Не смогли устроить свадьбу накануне Симхэс-Тойра,
Отложить ее решили на полгода — до весны.
Почему — никто не знает, — но понадобилось Богу,
Чтоб ушел зимою Хаим на турецкую войну…
Постаревший, похудевший, он пришел к ее порогу
В бескозырке и шинели — лишь в десятую весну.

И сказал он: «Я вернулся», — протянул невесте руки,
И качнуло Лею-Двойру будто огненной волной.
Показалась горькой встреча после долгой той разлуки,
Но они сыграли свадьбу, стали мужем и женой.
Год прошел, и вот однажды он с работы воротился,
Подошел к окну и молча обратил лицо к луне.
О заботах и печалях говорить не торопился —
Лишь когда пробило полночь, Хаим-Лейб сказал жене:

«Я в Болгарии далекой быть солдатом научился.
И ружье казалось легким для привычных к бою рук,
И на Шипке, и под Плевной я в сраженьях отличился,
Но меня однажды метко подстрелил башибузук,
И сочли меня убитым. Было то в ночном дозоре.
И земле решили тело, как положено, предать.
Но, очнувшись, я увидел, что с тревогою во взоре
Надо мной склонилась дева, красоты — не описать…

Было странным то жилище, и сверкали златом стены.
И красавицу спросил я: «Кто же мне благоволит?
Кто избавил — то ль от смерти, то ль от тягостного плена?»
«Я, — она сказала просто. — А зовут меня — Лилит».
Я, услышав, ужаснулся, а она сказала: «Милый,
Я спасла тебя, и значит, ты отныне — только мой.
Видишь след на перевале? Это — тень твоей могилы.
Жив останешься, покуда буду я твоей женой!»

Жил я с нею, как с женою, но тоска меня терзала
По невесте и по дому… И надумал я бежать.
Дьяволица догадалась и однажды мне сказала:
«Отпущу тебя, но знай же — ты обязан это знать:
Ты мечтаешь Лею-Двойру объявить своей женою…
Не держу тебя, но все же возвращайся поскорей.
Мы с тобой делили ложе, десять лет ты жил со мною.
Больше года ты не сможешь жить, как прежде, средь людей…»»

И сказал он: «На рассвете от тебя уйду навеки.
Так прощай же…» И застыла Лея-Двойра, чуть дыша…
И тотчас открылась рана, и тотчас сомкнулись веки.
И в небесную обитель унеслась его душа…
…Прозвучал над телом кадиш, и притихла вся округа,
И закат сверкал, как будто чистым золотом залит.
Две вдовы стояли рядом, но не видели друг друга
Горемыка Лея-Двойра и надменная Лилит.

Рассказ шестой ОСКВЕРНИТЕЛЬ СНОВ

Не имел духу разглядеть он их; видел только, как во всю стену стояло огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза…

Н.В. Гоголь Вий

Печка никак не хотела разгораться. Хаим-Лейб Гринберг старательно размахивал перед поддувалом куском фанеры, орудовал кочергой так, что едва не вышиб из печки покосившийся колосник, гремел тяжелыми чугунными кольцами плиты — все напрасно. Лучина прогорела, поленья время от времени начинали дымить, заполняя всю комнату сырым горьким дымом, но не горели.

Хаим закашлялся, вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза, выпрямился.

— П-пойду еще нарублю дров, — сказал он хмуро, ни к кому конкретно не обращаясь. — П-посуше выберу, от этих никакого толку…

Трое парней, таких же, как он, бохеров[15], сидевших за столом перед раскрытыми книгами, согласно кивнули, не отрываясь от чтения. Хаим помедлил в надежде, что кто-нибудь из товарищей вызовется составить ему компанию. Так и не дождавшись, накинул висевший у двери овчинный тулуп, разочарованно качнул головой и вышел в холодный сырой сумрак зимнего вечера.

Флигель, одну из двух комнат которого занимали бохеры, построили лет двадцать назад и первоначально использовали в качестве дровяного склада при синагоге. Но потом, когда стараниями яворицкого раввина Леви-Исроэла Зальцмана при синагоге открылся маленький бес-мидраш[16], бывший склад-флигель отремонтировали и разделили стенкой в полкирпича на две комнаты. В меньшей поселился шамес Йосль с женой Фейгой и двумя дочками шести и восьми лет; большая комната, приняв четыре узких топчана, длинный стол и табуретки, превратилась в общежитие для бохеров. Синагогу теперь чаще называли клойз[17], поскольку при ней существовал интернат для учеников. Клойз «Ор Довид», «Свет Давидов». И, хотя в маленьком местечке и клойз был маленьким (каким и быть клойзу?), но, все-таки, теперь не было нужды отсылать мальчиков, закончивших обучение в хедере, далеко от дома; напротив, из иных местечек присылали подростков в яворицкий клойз. И реб Зальцман очень гордился детищем своим, и каждого своего ученика называл иллуем[18]. А еще больше гордился клойзом шамес Йосль, сын старого шамеса Тевье, три года назад скончавшегося и похороненного на яворицком кладбище.