Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

• Название: Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи
• Автор: Даниэль Клугер
• Издательство: Млечный путь
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2013

---

Ох, как хотелось Хаскелю остаться на подводе, а только кто-то очень сильный словно бы поднял его за шиворот, и послушно он соскочил на землю и повернулся к красавице. А та — надо же — протянула ему руку так робко, что Хаскель невольно потянулся к ней и, смотрите-ка, взял осторожно за руку незнакомую женщину…

Не подумал даже, что негоже ему так поступать. И вот, удивительное дело, едва коснулся он тонких ее пальцев, как тотчас страх его прошел, будто и не бывало. Зато огонь он почувствовал в груди, какого и в молодости не чувствовал. И уже не только в груди, но по всему его телу, по всем членам прошел жар невыразимый.

— Ай и ой… — пробормотал он. — Ай и ой, госпожа моя, что же это вы со мною делаете… — И это были его последние слова. А потом с головой накрыло Хаскеля безумное влечение к странной красавице, так что не мог он больше сдерживаться. Не мог думать, не мог говорить.

У нее же лицо прямо осветилось изнутри каким-то серебристым светом. Прижалась она к моэлю всем телом, да так с ним вместе и повалилась на землю, в повлажневшую от вечерней росы траву. А после крепко поцеловала прямо в губы. Моэля нашего будто прожег насквозь этот поцелуй. И захлестнула Хаскеля волна неизъяснимого наслаждения. И поглотила эта волна моэля, так что он более ничего вокруг себя уже не видел и не слышал — не видел красноватых огоньков, вдруг пронизавших тьму, не слышал злорадных смешков, которыми разразилась ночь, окружавшая его и красавицу. Ничего не было более для моэля, кроме яростного его желания. И последним ощущением, нестерпимо стыдным и нестерпимо сладким, стало внезапное и бурное истечение его горячего семени, вместе с которым и жизнь словно бы фонтаном вырвалась из несчастного тела яворицкого моэля.

А нашли его долиновские мужики, ехавшие через Яворицы на ярмарку. Моэль лежал у дороги, широко раскрытыми глазами глядя в утреннее небо, и небо отражалось в неподвижных глазах. Одежда его была в полном беспорядке, штаны бесстыдным образом спущены ниже колен. А к груди Хаскель Сандлер прижимал большой кошелек, по виду — туго набитый. Один из мужиков с трудом отнял кошелек у покойника — так крепко вцепился в него Хаскель мертвыми закостеневшими пальцами. Но не обнаружилось в кошельке ни монет, ни ассигнаций, ни даже жестянок каких. Был он доверху набит чесночной и луковичной шелухой.

Когда о том сообщили старому яворицкому раввину, рабби Леви-Исроэлу, тот перво-наперво спросил: «А не было ли при покойном того обоюдоострого ножа, которым совершал он над младенцами заповедь бриса?» И услыхал, что, мол, при нем был нож, отдельно лежал — завернутый в платок, на котором вышиты были изречения из Торы. Тогда рабби Леви-Исроэл вздохнул очень тяжело и сказал яворицким евреям, что Хаскель побывал у чертей на брисе. Ведь всем известно, что еврейские черти живут точно так же, как и сами евреи, — соблюдают кашрут, святость субботы. И младенцам своим — новорожденным чертенятам мужского пола — непременно делают обрезание. Вот и позвали Хаскеля на такое обрезание — не зря он считался в округе лучшим моэлем. И расплатились черти с ним по-царски — доверху набили кошелек деньгами (а кошелек у реба Хаскеля был таким вместительным — куда там кредитной конторе Ротшильда). Просто деньгами у чертей служит чесночная и луковичная чешуя.

А вот почему он умер — о том рабби ничего сказать не смог. Но яворицкая повитуха и знахарка Шифра под большим секретом рассказала своим соседкам (а те, под еще большим секретам, рассказали своим мужьям), что было у Хаскеля Сандлера перед смертью свидание с какой-то дьяволицей, истощающей мужчин. Может, с самой Лилит, а может, с сестрой ее Наамой или дочерью. Потому что выглядел моэль чрезвычайно исхудавшим — но ведь не может человек вдруг так похудеть за несколько часов, что остаются от него кожа да кости. И другие признаки имелись, о которых здесь говорить негоже.

Но самое главное — потому что осталось на его лице столь странное выражение — вроде бы ужаса, но и непередаваемого, неземного наслаждения.

БАЛЛАДА О ПОВИТУХЕ

Шифра-знахарка однажды на крыльце своем сидела.
Вел старательно кузнечик песню звонкую в саду.
За деревья село солнце, и уже слегка стемнело.
Вдруг подъехала коляска на резиновом ходу.

Из коляски вышел некто в лакированных штиблетах,
В черной шляпе и перчатках, долгополом сюртуке,
Золотые украшенья на приспущенных манжетах,
Белозубый, темнолицый, с тростью щегольской в руке.

Он сказал небрежным тоном: «У меня жена рожает».
И добавил, тростью легкой ветви вишен теребя:
«И в Лубнах, и в Яворицах о твоем искусстве знают -
Нет в округе повитухи, знаменитее тебя».

Собрала она в котомку чабреца и чистотела,
Полотняные салфетки, подорожник, лебеду,
Воска желтого немного — с незнакомцем рядом села
В золоченую коляску на резиновом ходу.

Полетели кони резво, будто сказочные птицы.
Между тем совсем стемнело, звезды первые зажглись.
В синем сумраке тревожном растворились Яворицы,
И молчал надменный спутник, только кони вдаль неслись.

Натянул поводья кучер, звонко щелкнула подкова,
Тишина казалась жаркой, и вокруг сгустилась тьма.
Усмехнулся незнакомец, не сказав худого слова.
Шифра вышла, испугалась: где знакомые дома?

И сказал ей незнакомец: «Не пугайся, повитуха,
Мы идем к моей супруге, соберись, шагай смелей.
Примешь роды — и уедешь…» И добавил ей на ухо,
Что зовется Ашмедаем, повелителем чертей.

И сказал недавний спутник бедной Шифре со злорадством,
И из глаз его бездонных на нее взглянула ночь:
«Будет сын — уйдешь с почетом, без урона и с богатством.
Но убью тебя, старуха, если вдруг родится дочь!»

Лик его преобразился, голос был подобен грому.
У нее дрожали руки и кружилась голова.
И пошел он по тропинке, к темному большому дому,
Поплелась за ним старуха, не жива и не мертва.

Принимала Шифра роды, он стоял у изголовья.
Посмотрела на младенца, поняла — обречена.
Как тут скажешь Ашмедаю, без ущерба для здоровья,
Что чертовку — не чертенка родила его жена!

Не услышал Бог молитвы, и тогда она сказала:
«Ну-ка, выйди, повелитель, чтоб не сглазить молодца!»
А сама скорей в ладонях воск старательно размяла
И чертовке прилепила украшение мальца…

Позвала она папашу и ребенка показала.
И остался черт доволен, отвела она беду.
Ашмедай вручил ей денег, и домой ее умчала
Золоченая коляска на резиновом ходу.

Через месяц в том же месте Шифра-знахарка сидела.
Вдруг явился черт пред нею, заслоняя солнца край.
Он воскликнул: «Повитуха, повитуха, как ты смела?!
Ах, представить ты не можешь, как разгневан Ашмедай!

Но сказать тебе велел он, что на первый раз прощает.
И преследовать не будет, и, семью свою любя,
Он велел тебя доставить — вновь его жена рожает[29],
А в округе повитухи нет искуснее тебя!»

Рассказ восьмой ВЕЛВЛ БАЙЕР И ЕГО СИНАГОГА

На стене сбоку, как войдешь в церковь, намалевал он чорта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине и говорили: он бачь, яка кака намалевана! и дитя, удерживая слезенки, косилось на картину и жалось к груди своей матери.

Н.В. Гоголь Ночь перед Рождеством

В лавке старьевщика Мотла Глезера пахло сыростью, залежавшимися вещами и еще чем-то, столь же отталкивающим. Виктор глубоко вздохнул и тут же закашлялся, на глаза навернулись слезы. Он осторожно промокнул платком ресницы.

— Сейчас, сейчас… — забормотал Мотл. Кашель посетителя он воспринял как понукание и вдвое быстрее принялся рыться в куче вещей, сваленных бесформенной грудой у стены.

Его старания на этот раз как будто увенчались успехом. Издав радостный возглас, он вытащил на свет Божий плоский прямоугольник размером примерно пол-аршина на четверть.

— Вот! — сказал он, возвращаясь к прилавку. — Я же помню — было у меня зеркало, было… — Глезер повернул зеркало к себе тыльной стороной и прочитал: — Полтора рубля. Всего-то полтора рубля, ясновельможный пан, полтора карбованца! То ж и не гроши вовсе, так?

Виктору смешно было слушать смешанную польско-украинско-русскую скороговорку старьевщика, явно не признавшего в мрачноватом и чуть нервном господине соплеменника. Внешне Виктор — точнее сказать, Велвл Байер — вполне походил на средней руки буржуа из города, никакого отношения не имевшего к черте оседлости. Светло-бежевое пальто с пелериной, такого же цвета фетровый котелок, замшевые ботинки, трость в руке. Что же до перепачканных красками рук, то их скрывали светлые лайковые перчатки.