Аделаида Фортель - Вася-василиск

• Название: Вася-василиск
• Автор: Аделаида Фортель
• Жанр: Фэнтези

Старушка — божий барабанщик и ее ручной василиск.

Вышла отдельной книжкой в издательстве «Амадеус» в 2006 году под названием «Повесть о настоящем василиске».

---

— Бедный, Николенька, бедный! Как же ты будешь жить…

Так и жил. С приступами неуправляемой, слепой ярости, которая билась в нем, как дикая лошадь, выворачивая из грудной клетки сердце. По-прежнему бил стены и углы. Уже не от обиды, а вколачивая в неживое клокочущую злость. Неужели, когда-нибудь это вырвется наружу и обрушится на чью-то голову? Не может быть. Да и нет у него сына. Даже жены нет.

— Есть у тебя жена, — усмехнулась цыганка, глядя в его ладонь, как в исписанную тетрадку. Не вытерпел он, вернулся на вокзал следующим же утром. — Невенчанная, но на всю жизнь единственная.

— Это Светка что ли?…

Цыганка глянула с издевкой:

— Имен тут не пишут, сам должен знать, — и снова в ладонь ткнулась, ахнула коротко. — А смерть тебя какая ждет! Странная, — она провела ногтем по ладони, обводя крохотный треугольник на сплетении линий. — Вот этот знак видишь? Никогда такого не встречала. Был бы он вот таким и чуть выше вечную жизнь бы означал. А упади он сюда…

— Да бог с ним, — оборвал он, не было больше сил слушать эту хиромантию. — Лучше скажи, когда это будет.

— Кто ж такие вещи спрашивает? Да если и спрашивают, мы не говорим. Но ты сильный, тебе скажу. В четверг умрешь.

Он понял — издевается. Порылся в кармане, вытащил комок смятых купюр — всегда хранил деньги как попало — отдал все. Цыганка молча взяла, сунула за пазуху и скрылась в толпе, оставив его посреди людского моря захлебываться от тоски.

Матвеевну разбудил сдавленный смех. Она поднялась на локте, прислушалась. Нет, не смех. Плач. Молодой парень, чей дед боялся черных петухов, корчился на мху, зажимая рот рукавом ватника. Лунный свет выхватывал из темени его перекошенное истерикой лицо, а сверху шушукались насмешливо сосны.

— Эй, сынок! — тихонько погладила она его жесткие вихры. — Ты чего, родимый?..

Парень вдруг по-щенячьи ткнулся ей под грудь и заскулил. Тонко, на одном выдохе, сжав зубы и дрожа, словно выловленный из проруби недопёсок. Матвеевна прижала к груди его голову, растерянно погладила. Ее собственный ужас, сковывающий нутро холодом, вдруг отступил, выпуская наружу древнюю силу, дремлющую в каждой бабе. Она физически почувствовала, как поднимается в животе доселе ни разу не испытанная материнская нежность, волной прет вверх и, пульсируя в горле, вытекает словами:

— Тише, сынок. Тише. Все в порядке, сейчас уже не страшно.

— Я думал, не доживу. Думал, вчера последний день. Бабушка, милая, как жить хочется. Как страшно, бабушка…

Матвеевна, как могла, сгребла его нескладное тяжелое тело в охапку и, не зная толком, что полагается делать в таких случаях, неожиданно для себя самой закачала, баюкая, запела старую колыбельную, бог весть как застрявшую в памяти еще с тех приснопамятных времен, как сама была ребенком.

— Баю-бай, баю-бай, поскорее помирай! — начала и сама подивилась, ну и слова у песенки! Да уж какие есть, не выкинешь. — Помри, детка, поскорей, похороним веселей, прочь с села повезем да святых запоем, захороним, загребем и с могилы прочь уйдем.

Как ни странно, зловещая песенка успокоила мальчика. Он затих, настороженно прислушиваясь и согревая горячим дыханием подмышку.

— Баю-бай, баю-бай, хошь — сегодня помирай! — Матвеевна задумалась, вспоминая, что дальше. — Тебя как зовут-то?

— Михаил.

— Ага, значит так: седни Мишенька помрет, завтра в землю упадет. Будем Мишу хоронить, в большой колокол звонить. Как на завтрашний мороз снесем Мишу на погост, мы поплачем, мы повоем да могилушку зароем, — тут Матвеевне самой стало не по себе, и она торопливо добавила. — Ты не пугайся, здесь специально слова такие, чтобы смерть обмануть. Она послушает, увидит спящего и решит — ее работа тут выполнена, можно дальше идти. Она же очень занятая, смерть-то. Вот и пойдет по своим делам, а мы выживем. Баю-бай, баю-бай! Хоть сегодня помирай. Утром в среду похороним, в четверг ночью погребем, в пятницу помянем, поминальную споем…

Лосось приподнялся было, чтобы цыкнуть на глупую старуху, но лег обратно, положив голову на моховую подушку. Дурацкая песня. Разве смерть обманешь? Она настойчива. Кого приметит — непременно заберет. А про него, видать, забыла. И как он ни старался напомнить о себе, как ни прыгал под собачий лай и крики «стой!», не пришла. Не захотела. Отвернулась презрительно, хохотнув автоматной очередью. А может, и хорошо, что не пришла. Хочется ли ему умирать на самом-то деле? Он прикрыл глаза. Ночь, накрывшая их всех звездным колпаком, просочилась под веки и протащила с собой шум леса, запах мокрой хвои и древнюю, как весь мир, песню старухи. Засыпая, он вдруг понял, что с ночью под веками он не Лосось. Он Николай. Бедный, бедный Николенька…

Глава 12, в которой, опять-таки, становится понятно, что и Иван Сусанин из Матвеевны так себе

Ветер гнал по воде легкую рябь, раскачивая на поверхности озера кувшинки и выструганный из камыша поплавок. Солнце, отражаясь от воды, до слез слепило глаза, и Анна Матвеевна отворачивалась, прикрывала лицо ладонью, но не уходила. Глядя на воду, забывались на время все приключившиеся с ней неприятности, и даже тревога за запертого в доме Васеньку слегка отступала перед безмятежной ленью камыша и сонным стрекотанием кузнечика. Совсем близко всплеснулась рыбина, запуская по озеру насмешливые круги, и кувшинки возмущенно запрыгали на крохотных волнах.

— Не клюет чего-то, — вздохнул Миша и потянул на себя удочку, проверить, цел ли червяк.

— Сытая, — откликнулась Анна Матвеевна. — Вода цветет.

Миша потеребил обмякшего червя и снова закинул удочку в воду.

— Бабушка, а как это озеро называется?

— Не знаю, — соврала Матвеевна. — Мне эти места не знакомы. Заплутали мы.

Она уже четыре дня, мороча беглецам головы, водила их кругами по кривинскому лесу, аккуратно обходя те места, где могли случайно встретиться вышедшие по грибы односельчане. От голода у мужиков порой так громко урчало в брюхе, что она испуганно прислушивалась — не шоссе ли рядом. Самой-то ей было не привыкать, и не такого в свое время натерпелась. Даже бузину ела. Ей тогда шесть лет было. Легкая была, как воробей, забралась на куст, на самые тонкие веточки. Рвала гроздья да мелкими листиками в рот запихивала, стараясь проглотить побыстрее, чтобы не чувствовать мерзкого вкуса. Даже когда голова уже кружилась, все глотала и глотала, до того хорошо было чувствовать в животе сытую тяжесть. Под кустом ее и нашли, белую от ягодного яда, в рвотном красном месиве. А сейчас поголодать — проще простого. Тело уже вверх не тянется, только вширь ползет.

В озере снова плеснуло. Миша досадливо поерзал на месте.

— Чего ей не клюется!.. Жрать хочется, сил уже никаких нет.

Матвеевна решила сменить больную тему и спросила:

— Ты за что в тюрьму угодил? — только потом сообразив, что больную тему вывернула на изболевшуюся.

— За пьянку, — стыдливо отвернулся Миша и снова подергал удочку.

— Тю, за пьянку! Если бы за это сажали, в нашей деревне из мужиков один председатель остался бы!

— Не совсем, конечно. Меня друг детства подзаработать позвал. Ну, мужику одному дачу отстроить. Хозяин за работу не столько деньгами платил, сколько выпивкой. Ну и пили мы, как черти. Каждый вечер надирались до неба в алмазах. А однажды просыпаюсь — менты вокруг, а у меня в руке нож и вся одежда кровью вымазана. Оказалось, одного из нас ночью в пьяной драке прирезали.

— Неужто ты на такое способен? — подивилась Матвеевна. Мишенькина детская внешность никак с таким злодейством не вязалась.

— Да, я не помню ничего. Но вряд ли. Я когда выпью, так крепко сплю, что даже по нужде не поднимаюсь. Но кто там разбираться станет. Нож у меня? У меня. Пил? Пил. Все друзья-товарищи дружно показали, что именно я того парня порезал, этого достаточно.

— А эти… Как их… — Матвеевна порылась в памяти, вытаскивая просмотренные по телевизору детективы. — Отвыкаты.

— А что адвокат. Его мне судом назначили, и ему возиться со мной было некогда. Мама потом сказала, что нашла хорошего адвоката, который берется переиграть дело, но этот адвокат денег стоит.

— Нету денег?

— Да откуда им взяться! Мать хотела квартиру продавать, но я запретил. Мне за всю жизнь на новую не заработать, а ей на старости лет своего угла лишаться — сама понимаешь.

— Я одно, сынок, понимаю. Ты своей матери живой нужен. А квартира — что? Пыль! Будет человек, будет и угол. Ты бы лучше подумал, как твоей матери теперь жить придется, зная, что за эту проклятую квартиру сын жизнью расплатился. Тебе сколько лет дали?

— Восемь.

— Восемь! А отсидел сколько?

— Шесть месяцев. Да я все понял потом, но дергаться было уже поздно. Городишко у нас маленький. Продать квартиру без посторонней помощи мать сама не сумеет. А к кому за помощью обращаться? К другу детства? Он, кстати, предлагал. Как только я в изолятор загремел, пришел и подкинул идею с продажей. Все хлопоты обещал на себя взять. «Не беспокойтесь, Марь Петровна, все в лучшем виде обтяпаем. Только вот тут подпишите». Так что пусть уж сидит мать на месте ровно и не дергается. Для нее это безопаснее.