Аделаида Фортель - Вася-василиск

• Название: Вася-василиск
• Автор: Аделаида Фортель
• Жанр: Фэнтези

Старушка — божий барабанщик и ее ручной василиск.

Вышла отдельной книжкой в издательстве «Амадеус» в 2006 году под названием «Повесть о настоящем василиске».

---

— Зря ты так, бабушка, — тихо сказал Миша. — Какие же мы фашисты.

— Верно. Вы хуже. Они чужие были, разговаривали по-собачьи, и тоже в войне перемалывались. А вы… — в памяти всплыл оскал и натянутая на острый череп кожа Ряженки. — Вы нелюди. Оборотни. Да что тут говорить…

Он устало одернула платье и поправила сбитый платок.

— Ночью со мной пойдешь. Хватит тебе в этой стае бегать.

Миша, вдруг снова почувствовавший себя Ботаником, ничего не ответил, только кивнул.

Вечером Николай не мог уснуть — дрожали руки, как тогда, когда он трехлетним пацаном цеплялся за бабушкины колени. Сейчас казалось, не только руки, сама душа тряслась в теле, расшатывая клетку костей, словно отчаявшийся заключенный с пожизненным сроком. Выпустить бы ее, горемычную. На волю. В небо, как воздушный шар. Может, там она успокоится. Но чтобы выпустить, надо умереть.

Николай перевернулся на другой бок, лицом к стене. Старый диван под ним жалобно всхлипнул. Он не боялся умереть, он не хотел убивать себя. В подвале завыл сквозь сон Ряженка. Тонко, сонно. Николай презрительно хмыкнул: живет же на земле такая слизь! И все же, как бы не был противен неврастеник Ряженка, как бы не был он примитивен: желудок плюс жаждущий женской плоти конец — вот и все его составляющие, как бы не был он противен в каждом проявлении своего мизерного «я», своей гнилой душонки, приходится признать — между ними есть одно очень существенное единение, они оба зэки. Настоящие, матерые волки-оборотни, не способные жить среди людей. Только для Ряженки весь мир тюрьма, в котором люди четко делятся на три категории: вертухаи, сокамерники и созданные для кидалова лохи. А у него, Лосося, тюрьма внутрь тела запихана, решетки в кости встроены — не выдерешь, колючка к хрящам примотана — не распутаешь. Потому убежать из нее невозможно, а жить с тюрьмой внутри тошно и бессмысленно.

Он снова повернулся на другой бок и вздрогнул: из темноты над ним склонялось белое привидение со спущенными по плечам жидкими прядями и валенками на босу ногу.

— Не спится? — спросило оно голосом Матвеевны. — Может, тебе чарочку махнуть? Для успокоения?

— Отстань, бабка!

А ей-то чего не уснуть? Тоже разволновалась? Раньше, даже когда по лесу ее таскали, она на сон не жаловалась. Ложилась, подмяв под голову рукав, и до утра сопела. Он вспомнил, что бабушка после его припадков ярости тоже не спала ночами. Вздыхала и ворочалась, скрипя пружинами. Хорошо хоть, не так часто они случались. А со временем и вовсе стали редки. Редки, но метки, для Светланы одного хватило. А ведь он даже не помнил, как все произошло. Помнил, что торопился на ее день рождения. С цветочками, мать их. И с шампанским, как и положено без пяти минут мужу. Помнил, что, забыв с утра ключи, долго звонил в дверь. Упершись лбом в дерматин, слушал, как ворочается за запертой дверью нечто чуждое, громоздкое. Ходит, хихикая и оступаясь, натыкается на мебель и сворачивает на пол звонкую посуду. Смутно, но помнил, как, бросив на заплеванный пол подъезда цветы и шампанское, молотил в дверь, сбивая кулаки и рыча: «Открой, сука! Открой, проблядь!» И чего она открыла? Какой бес толкнул ее неповоротливое пьяное тело к двери и заставил нащупать ватными пальцами замок?

— Эй, бабка. Давай свою чарочку, черт с тобой.

Махнул и задохнулся. Не от крепости, хотя и был самогон задёрист. А оттого, что бабкина чарочка так жарко пахнула брожевом, словно сама Светка, вдруг ожив, распахнула дверь и выдохнула ему в лицо: «А-а-а! Суженый-простуженый явился не запылился». Он с силой оттолкнул ее и вбежал в комнату. Объедки на мокрой скатерти, растерзанное платье на полу, Светкин лифчик, зацепившийся лямкой за спинку стула, и огромные чужие ноги из-под их одеяла. На их кровати. Он беспомощно оглянулся на Светку. Может, все это нелепое недоразумение? Может, сейчас она все объяснит, и мир снова станет прост. Но она в ответ томно повела плечом и с кокетством бывалой шлюхи надула измазанные помадой губы:

— Ты плохой мальчишка! Очень-очень плохой! Чуть не сломал дверь. И праздник испортил…

— Праздник? Это ты называешь праздником?

— Как умею, так и веселюсь! — Светка вызывающе подбоченилась. — И ты мне не указ! Ну, не сердись, Колюня… Иди к мамочке. Я и тебя тоже поцелую.

Это ее «тоже» и выдернуло у него из-под ног реальность, как выдергивает ковровую дорожку злой клоун из-под ног своего напарника по репризе. Первый удар по искусанным, исцелованным губам — лицом в опилки. Нечеловеческий вопль боли — хохот и аплодисменты зрительного зала. Кровь на распахнутом халате и болтающейся груди — красный бархат занавеса.

Вскрытие показало, что первыми же ударами он забил Светку до смерти и еще долго месил мертвое тело. А еще — «на момент смерти гражданка Уварова С. А. была на втором месяце беременности». У его сына уже билось сердце.

— Эй, бабка. Дай еще. Да не рюмку, что мне твой наперсток! Всю бутыль неси.

Глава 15, в которой Анна Матвеевна узнает неожиданные для себя вещи и попадает на собрание партизанского отряда

Еле дождалась Анна Матвеевна, когда оглоед уснет. Уж и луна взошла, и полнеба пропахала, а ему все не спалось. Вертелся, кряхтел. Один раз притих надолго, она на цыпочках подкралась посмотреть, спит ли, а он глазищами как зыркнет — уйди, бабка! — сердце в пятки ухнуло. Насилу угомонился. Миша тоже не спал. Матвеевна, как только убедилась, что Николай уснул, к нему подошла, и он сразу же с готовностью скинул ноги с кровати.

— Пора?

Вышли за околицу тихонечко, ни одна дверь не скрипнула. И пошли по застеленной лунным светом дороге, словно по серебряному пути к богу в гости. А потому и мысли в голову набились такие величественные, что им в узком бабьем черепе тесно было. Давили на виски и стучали молотками в темечко. Матвеевна даже платок сняла и помахала, словно разгоняя комаров. Но разве их так просто разгонишь. К мыслям о божественном предназначении припутался совсем дурацкий вопрос: отчего взбешенный Вася не обратил Ряженку в камень, а бросился на него, как простой петух, клювом и шпорами. Но тщательно, неспешно подумать об этом Матвеевна не дал Миша.

— Анна Матвеевна, — встрепенулся он вдруг. — Я давно хотел спросить, да все забывал — а что это у тебя за скульптура в огороде стоит?

— Какая скульптура? — заюлила Матвеевна.

— Собака каменная. Я ее сразу заметил — талантливая работа. Камень, как живой. Каждый волосок выточен.

— Ах эта… — Матвеевна на мгновение задумалась, говорить правду или нет. Но лунная дорожка, ведущая прямо к небу, солгать не позволила. — А это живая собака и есть. То есть была живая, пока Вася, петух мой, ее в камень не заморозил.

— Шутишь, бабушка? — обиженно протянул Миша. — За ребенка меня держишь? Мне, между прочим, двадцать два года. Я в сказки уже не верю.

— Ишь, большой барин — двадцать два года! А я на своем восьмом десятке верю? Я тебе все по порядку расскажу, а ты решай сам — верить или нет.

Начала Матвеевна рассказывать с самого начала: про каменных червяков в земле да колорадских жуков, превратившихся прямо на картофельных листах в полосатые бусины. Про то, как испугалась за Васю, когда собака на него бросилась. И как сама упала в обморок, когда собака у нее на глазах рухнула на землю каменной скульптурой.

— Ай, не так все началось! — вспомнила она. — Не с того. Сперва жаба померла.

Пришлось заново начинать: про напасть, при котором животина в ее доме не живет, про петушка Ванечку, про невесть откуда взявшееся яйцо, про нашествие лягушек и упрямую жабу, стекленевшую от холода. Говорила и сама дивилась — и впрямь сказка, хоть детишкам на ночь сказывай. Да еще и длинная такая, на полдороги хватило, уже за поворотом верхнекривинские собаки перебрёхиваются. Миша слушал не перебивая, но по тому, как он порой удивленно ахал и нетерпеливо теребил себя за мочку уха, было видно, что сказки и у двадцатилетних мальчиков вызывают живой интерес.

— Анна Матвеевна! — не вытерпел он. — Дорогая! Знаешь ли ты, кто у тебя в доме живет? Это ж не петух! Это василиск!

— Ну, да. Василием зовут.

— Нет, ты меня не поняла. Василиск не птица, скорее дракон. У меня в детстве книжка была, бестиарий, там василиски тоже описывались. Надо же! А я-то думал, что все эти твари: василиски, химеры, гидры — чистой воды легенда, мифология, в действительности даже не существовали никогда. Черт возьми! И как я сам не догадался? Он ведь на четырех ногах и чешуя вместо перьев. Но когда ЭТО так просто, в деревне…

Миша говорил торопливо, перебивая сам себя. Сыпал на Матвеевну какие-то мутные истории. О рыцаре, убившем ядовитого полузмея и мгновенно умершим от впитавшегося в древко копья яда. О царе, спасшем свое воинство от гибели тем, что поднес к глазам чудовища зеркало. Об отравленных шахтах и проклятых колодцах. Она в два счета запуталась в этой неразберихе и незнакомых словах. Только одно из Мишиного рассказа выходило ясно: в мир пришла страшная беда. Вырвалась прямо из адовой прорвы, и по дурацкому совпадению каменной глыбой упала в ее огород.