Филипп Майер - Сын

• Название: Сын
• Автор: Филипп Майер
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86471-711-0

Весна 1849 года. Илаю МакКаллоу было всего тринадцать, когда индейцы команчи напали на его дом в Техасе, убили мать и сестру, а его самого забрали с собой. Сообразительный и храбрый, Илай привык к жизни среди индейцев и скоро стал одним из них. Не белый и не индеец, мальчик завис между двумя цивилизациями, уходящей и наступающей. Он должен отыскать свое место в мире, где приключения и трагедии сменяют друг друга с калейдоскопической быстротой.

1915 год. Питер МакКаллоу придавлен чувством вины за происходящее вокруг него, за ту ярость, с какой люди выгрызают себе место под солнцем. Он полная противоположность Илаю, своему отцу, — он не действует, но созерцает и размышляет. Питер слишком рано явился в этот мир, где в цене лишь сила и напор.

Середина XX века. Джинни МакКаллоу — наследница семьи, несгибаемая леди, железной рукой управляющая богатейшей компанией Техаса, глава мощной нефтяной империи. Ее мир — мир холодного расчета и стремительных реакций на политические новости. Но она не чувствует себя в этом мире своей.

Через историю одной семьи, полную испытаний, страсти, успеха, Филипп Майер разворачивает поразительную историю Техаса. Эпический роман, охватывающий больше столетия, залитый слезами и кровью, полный нежности, приключений и отваги.

---

Нашу одежду швырнули в костер вместе со всем остальным, а нас нагишом погнали за ворота, прямо в поле, к большой ремуде[15] из индейских пони вперемешку с крупными американскими лошадьми. Индейцы, не обращая на нас внимания, о чем-то лопотали между собой — все умс да угс, это вообще не язык. Было там, конечно, несколько слов, похожих на испанские, да еще одно слово, которое они нам постоянно повторяли, — таибо, таибо то, таибо это. Еще не рассвело, мы были босиком, и я старался не наступить на колючку и чтобы мне не отдавили ногу переминавшиеся в темноте лошади. Все-таки делать хоть что-то было легче, но потом я напомнил себе, что это все равно не имеет смысла.

Нас взгромоздили на лошадей и крепко привязали к их спинам, руки связали впереди. Могло быть хуже, иногда индейцы возили пленных поперек седла, как мешки с мукой. Мой пони все время дергался, ему не нравилось, как я пахну.

Лошади фыркали, топали, индейцы перекрикивались в темноте, и тут мой братец разрыдался, а я жутко разозлился, что он ревет перед индейцами. А потом я и сам заревел. Проехали наше нижнее пастбище — три месяца мы выкорчевывали здесь пни и кустарник — и ореховую рощу, которую я присмотрел для себя. Я подумал о людях, которые выжили нас из Бастропа, называли мою мать черномазой и отсудили наш участок. Когда я убью всех индейцев, вернусь и убью всех новых поселенцев; я сожгу их город до основания. Сначала я надеялся, что появится отец, а потом мне стало стыдно за эти надежды.

Мы перешли на рысь, и высокая трава хлестала по голым ногам. Лошади вытянулись в цепочку, индейцы один за другим исчезали в темноте леса, а потом и мой пони скрылся во мраке.

Грейп-Крик мы пересекли в единственном месте, где не надо было прыгать, перебрались через болотце, о котором я и не подозревал, а у подножия Кедровой горы перешли на галоп. Белыми пятнами по склону рассыпались наши коровы. Мы двигались по дну длинной лощины, то выезжая на открытое пространство, то скрываясь в тени деревьев, из тьмы на свет и обратно во тьму. Индейцы, полагаясь на чутье лошадей, пустили их вперед. Я присматривал за братом. Всадники, скакавшие позади нас, ловко объезжали все препятствия, будто сама темнота ночи вела их.

Мой пони ни разу не споткнулся и не запыхался, несмотря на темноту и кочки под ногами. Мы приближались к подножию Горбатой горы, границе известных мне земель. Можно было свернуть в лес и попробовать ускакать, но я сомневался, что справлюсь, а уж у моего брата точно не было шансов уцелеть в одиночку. Выше по склону я заметил небольшой табун мустангов, которых можно было бы поймать и объездить. Они молча смотрели, как мы скачем мимо.

Через пару часов сменили лошадей. Ноги и ягодицы у меня были в ссадинах, а лицо, грудь и руки исхлестаны ветками. Брату досталось еще больше, у него все тело было покрыто коркой из крови и грязи. Но нас пристроили верхом, как прежде, и мы помчались дальше в том же сумасшедшем темпе. Появилась река, должно быть Льяно. Невероятно, что мы забрались уже так далеко.

— Это то, о чем я думаю? — простонал брат.

Я молча кивнул.

— Нам конец, — продолжал он. — Целый день пути.

Потом мы уткнулись еще в одну реку, на этот раз, наверное, Колорадо, после чего опять меняли лошадей. Судя по запаху, мой брат обделался. Когда меня поставили на землю, я присел, вытянув связанные руки перед собой, и помочился, прямо между лошадей. Ноги сводило судорогой, я едва держался на корточках. Какой-то индеец пнул меня, но я не собирался ехать дальше в собственных испражнениях, поэтому не реагировал, пока не закончил свои дела. Потом они просто подняли меня за волосы. Казалось, ниже пояса у меня уже не осталось ни клочка кожи. Меня пристроили на пони: индейцы не доверяли лошадям белых.

Перед рассветом мы остановились в третий раз, в глубоком каньоне на берегу реки. Кажется, это была все та же Колорадо, но никакая армия сюда не добралась бы. Солнце еще не взошло, но уже можно было различать цвета. Индейцы чего-то ждали. Они напились из реки и теперь потягивались, разминая затекшие спины, перекладывали что-то в седельных сумах. Я впервые увидел их при свете.

У них были луки, колчаны и копья, короткоствольные мушкеты, томагавки и большие ножи, лица их были размалеваны стрелками и дурацкими солнышками, кожа совсем гладкая, даже брови сбриты. А прически как у голландских девочек — две длинные косы по сторонам, но в них вплетены медные, серебряные и разноцветные бусины.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал брат.

— Они похожи на шлюх, — буркнул я, хотя на самом деле так не думал.

— Скорее на актеров из театра. — И добавил: — Не втягивай нас в новые неприятности.

Потом коренастый воин подошел и, подталкивая копьем, отогнал нас подальше друг от друга. На спине у него остались засохшие кровавые отпечатки ладоней, а на штанах впереди большое пятно. То, что я принял за куски бычьей кожи, свисавшие с его пояса, оказалось человеческими скальпами. Я отвернулся и уставился на реку.

Впереди виднелась небольшая площадка, откуда, наверное, открывался неплохой обзор; позади индейцы прогуливали лошадей по траве вдоль реки. Они о чем-то поспорили, а потом большинство отправилось к той обзорной площадке. Один из них вел в поводу лошадь, к которой было приторочено тело воина, в которого я стрелял. Я не знал, что он умер, по спине пробежал холодок. Брат побрел к реке. Двое из индейцев, охранявших нас, приподняли было топоры, но, когда я открыл глаза, брат все еще оставался целехонек — он плескался в реке, смывая с себя собственное дерьмо. Индейцы разглядывали его бледную щуплую фигуру, чахлую грудь, впалую от чтения книжек.

Отмывшись, он вернулся на берег и уселся рядом со мной.

— Надеюсь, чистая задница стоила того, что тебя чуть не пристрелили.

Он ободряюще похлопал меня по ноге.

— Я хочу, чтобы ты знал, что случилось прошлой ночью.

Я не хотел знать больше того, что уже знал, но не смог возразить ему и просто молчал.

— Мама, конечно, такого не ждала, но, думаю, они не собирались убивать Лиззи. Когда они увидели, что она ранена, очень внимательно осмотрели рану, даже соорудили что-то вроде факела, чтобы их старший оценил положение. Должно быть, дело было совсем плохо, потому что они отошли в сторону и о чем-то совещались, а потом вернулись, раздели ее донага и изнасиловали. — Он смотрел вверх по течению реки, где индейцы взбирались по стене каньона. — Лиззи, Лиззи, Лиззи.

— Она теперь в лучшем мире.

Он пожал плечами:

— Она теперь нигде.

— Но есть еще папа, — напомнил я.

Он лишь фыркнул в ответ.

— Как только папаша узнает, что случилось, он первым делом рванет к своей любовнице в Остине.

— Это подло. Даже для тебя.

— Люди напрасно говорить не станут, Илай. Пора бы тебе и это знать.

Индейцы покосились в нашу сторону. Я надеялся, что они запретят нам болтать, но им и дела не было.

— Мама знала, что сможет тебя спасти, — продолжал он. — Лиззи и меня… вряд ли. Но ты — совсем другое дело.

Я сделал вид, что не понимаю его, и огляделся вокруг. Стены каньона возвышались на несколько сотен футов, из трещин торчали кусты барбариса и соцветия медвежьей травы. Узловатый старый кедр вцепился в склон, он походил на дымовую трубу, в ветвях скрывалось орлиное гнездо. Несколько высоких кипарисов равнодушно стояли над рекой, им и полтысячи лет нипочем.

Солнце коснулось верхнего края каньона, и тут раздались скорбные вопли и пение. Потом грянул выстрел и погребальное шествие двинулось обратно к реке. Вернувшись, индейцы принялись колотить и пинать нас, пока брат опять не обгадился.

— Я не выдержу, — простонал он.

— Держись.

— Не могу.

Некоторые из индейцев считали, что нас надо отвести к могиле убитого воина и пристрелить там, вместе с его лошадью, но главный, тот, кто вытащил меня из дома, был против. Набитеку текванивапи Тошавей[16], говорили они. Братец уже начинал понимать отдельные слова языка команчей; Тошавей звали их вождя. Его уговаривали, предлагали, требовали, но Тошавей не уступал. Он видел, что я наблюдаю за ним, но обращал на это внимания не больше, чем на собаку.

Брат философски закатил глаза, и я сразу занервничал.

— Знаешь, — проговорил он, — я все время надеялся. Надеялся, что как только взойдет солнце и они разглядят нас получше, то сразу поймут, что совершили чудовищную ошибку, что мы такие же люди, как они, — или, по крайней мере, поймут, что мы тоже люди, но сейчас надеюсь, что это вовсе не так.

Я молчал.

— До меня дошло, что именно сходство, которое должно бы нас спасти, нас и погубит. Мы, конечно, не властны над судьбой, но и они, в конце концов, тоже, и именно поэтому они нас убьют. Чтобы хоть на время спастись от собственных ужасающих мыслей.