Леонид Васильев - Древний Китай. Том 2: Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.)

• Название: Древний Китай. Том 2: Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.)
• Автор: Леонид Васильев
• Издательство: Восточная литература
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-02-018103-Х

Том 2 трехтомника «Древний Китай» посвящен событиям периода Чуньцю (8–5 вв. до н. э.). Основное внимание уделено характеристике структуры китайского общества, в частности проблемам древнекитайского феодализма и дефеодализации чжоуского Китая.

---

Обратим внимание сначала на первый вопрос. Оперируя косвенными данными и опираясь на социологический стандарт здравого смысла, найти ответ на него вообще-то вполне возможно. Так, например, тот самый принцип этического детерминанта, который был отмечен и даже вынесен за скобки всего изложения материала о реформах как некая константа, явно был реальностью, а не неким фантомом, вписанным в тексты задним числом. Уже не раз упоминалось о том, что драматическая противоречивость ситуации заключалась в разрыве между генеральным принципом этической нормы (включая аристократическую этику во всех ее проявлениях, в том числе и то, как она была позже описана в трактатах типа «Или») и политическими страстями борьбы за власть. Страсти то и дело одолевали норму, и это стоит признать нормальным, ибо жизнь есть жизнь и страсти в ней практически всегда играют очень важную роль — по меньшей мере до тех пор, пока общество не окажется в состоянии строго обуздать их жесткими обручами четко формализованной и обычно религиозно санкционированной этической нормы.

Общество времен Чуньцю шло к этому состоянию, которое позже нашло свое блистательное воплощение в имперском ханьбком конфуцианстве, ставшем на тысячелетия государственной идеологией Поднебесной. Но только шло. Оно, как о том не раз было уже сказано, находилось в состоянии становления и соответственно изменений. И потому нет ничего удивительного в том, что страсти в нем еще доминировали. А так как любые страсти, и в первую очередь те, что разгораются вокруг желанного трона, деструктивны и для общества, и для государства, то нет ничего удивительного в том, что все имевшие власть и заполучившие ее всегда стремились к их ограничению.

Это означает, что любой из стоявших у рычагов власти был за ее укрепление и тем самым за преодоление децентрализации. Здесь практически нет и не может быть исключений. Даже ситуация в Лy косвенно подтверждает именно это. Проанализируем ее с точки зрения только что сформулированного постулата.

Три могущественных и близкородственных клана из дома Хуань-гуна разделили между собой царство. Но правитель (пусть марионетка) остался на троне и формально признан как сыном Неба, так и всеми чжухоу. Больше того, за него склонны вступиться в Цзинь, этом сильнейшем из государств, призванном следить за порядком в Поднебесной. Естественно, что трем кланам приходилось лавировать. Их сила — в единстве и взаимовыручке, что было наглядно продемонстрировано в критический момент неудавшейся попытки луского Чжао-гуна вернуть себе власть. Можно предположить, что в чуть иначе складывавшейся ситуации могущественный клан Цзи, представители которого фактически управляли царством, сумел бы избавиться от соперников (даже и родственных ему — родство в таких случаях, как было многократно доказано политической практикой времен Чуньцю, значения не имеет) и занять трон. И нет сомнений, что он в этом случае тоже действовал бы в пользу центростремительных тенденций. Но добиться этого он не мог и потому вынужден был делить власть с другими кланами, т. е. действовать вроде бы деструктивно, поддерживая тенденцию раздробленности. Однако если обратить внимание на действия этого клана (в 562 г. были созданы три вроде бы равные армии, а в 537 г. были созданы лишь две, из которых одна была у Цзи, а другая — у двух кланов, Мэн и Шу), то трудно не увидеть, что клан Цзи делал все что мог в сложившейся ситуации, чтобы способствовать укреплению власти центра — в данном случае своей власти.

Практически сказанное означает, что все властители, обладавшие реальной силой (включая и нелегитимных, типа луского клана Цзи), стремились к укреплению власти центра, но не к феодальной децентрализации. А это позволяет полагать, что и описания реформ в наших текстах — даже учитывая возможные нарочитые акценты — соответствуют реальности. Можно сказать и больше. Если и предпринимались в уделах попытки реформ, направленных на усиление децентрализации государства и укрепление данного удела, то они скорее всего игнорировались составителями текстов как нечто маловажное и, главное, идущее против уже практически всеми осознанной желанной социально-этической и социально-политической нормы. Уделы, разумеется, укреплялись и в некоторых случаях, как в Цзинь в конце периода Чуньцю, становились государствами в государстве. Но рассказа о механизме этого укрепления, равно как и повествований о соответствующих реформах, в текстах нет. Есть лишь краткая хроника событий.

Итак, фиксация в источниках реформ была достаточно целенаправленной, как и сами эти реформы. То и другое шло в унисон со складывавшейся в обществе идеологической парадигмой. А сверхзадачей при этом была постепенная дефеодализация чжоуской военно-политической структуры. Практически все реформы вели к этому или имели это в качестве цели.

Остановим теперь внимание на некоторых немаловажных деталях реформ, отметив их явно выраженную социальную направленность: помощь бедным и одиноким, обеспечение за счет казны нищих и убогих, снижение налогов и прощение недоимок, а также создание запасов для обеспечения населения в случае необходимости (неурожаи, войны и т. п.). Все это тесно перекликается с мудрыми принципами администрации Яо, Шуня или Юя. Учитывая, что принципы небесного мандата и этического детерминизма требовали, помимо прочего, заботы правителей о благосостоянии населения, а правители вполне искренне воспринимали себя в качестве отцов отечества, мы придем к выводу, что знаменитая конфуцианская метафора «государство — это разросшаяся семья» не была лишь метафорой и изобретением Конфуция. Это был один из генеральных принципов существования Китая с глубокой древности[156].

С этих позиций целесообразно рассматривать и нередко встречающиеся в источниках сетования на тяжелую жизнь и соответственно типично китайские образы и метафоры скверны (правитель забирает себе две трети урожая, а народ голодает; амбары полны гниющего зерна, а люди умирают от голода в канавах и рвах, причем никто из чиновников не докладывает правителю об этом; у людей нет земли, чтобы воткнуть шило, и т. п.). Они являют собой своеобразную антинорму, антигенотип. Разумеется, они были порождены самой жизнью, ибо налоги действительно не только снижались (как в сообщениях о реформах), но и росли, амбары с запасами зерна контрастировали с обилием недоедающих и т. д. Но тем не менее обличение зла делало свое дело, подчеркивая главное: гармоничное общество и; мудро построенное государство должны быть основаны на генеральных принципах порядка и социальной справедливости, заботы верхов о низах и почтительности низов к заботящимся о них верхам. Конечно, постулат о верхах, выше всего ценящих добродетели и не уважающих своекорыстие и погоню за выгодой, может быть с высоты современного исторического опыта воспринят как примитивная утопия и даже элементарная пропаганда. Но на примере древнего Китая и всей дальневосточно-конфуцианской цивилизации видно, как старательно и умело ухоженные ростки явно утопических идеалов пробивались сквозь толщу неприглядных реалий.

Жизнь полна скверны — это знает каждый. Но на то и мудрость древних, чтобы научиться преодолевать скверну, — примерно это видно в описании всех тех реформ, которые предпринимались в период Чуньцю, когда жесткость политической борьбы заявляла о себе весьма наглядно. Но отвечали ли реформы ожиданиям и потребностям той структуры, в рамках которой все они осуществлялись? Или же они были как бы сами по себе?

Разумеется, реформы отвечали потребностям общества, в котором они проводились. Едва ли не важнейшая особенность их — это забота об армии и решение проблем военной мощи, включая соответствующие налоги и обязательства. Об этом весьма наглядно и в деталях шла речь при описании реформ Гуань Чжуна в Ци, а также реформ в Чу и в Лy. Что касается проекта реформ Гуань Чжуна, то именно военная его часть, как о том чуть выше уже шла речь, представляется наиболее реальной и осуществимой. Армия есть армия, и о каком бы древнем периоде ее существования ни шла речь, в ней всегда существуют низовые ячейки-подразделения, объединяемые в более крупные. В случае с Гуань Чжуном речь шла о пятках, главы которых получали инструкции от взводных (те — от ротных и т. д., вплоть до трех высших командующих, включая и самого правителя-гуна). И сразу же после описания всей этой военной схемы речь в тексте заходит о тех, кто вне ее, т. е. об обычных крестьянах. Из достаточно подробного изложения явствует, что для народа нужно установить твердые правила пользования землями и прочими природными ресурсами, нужно справедливо распределять поля и соответственно облагать крестьян (или коллективы общин) военным налогом чжэн — тогда люди не будут перемещаться [85, с. 82]. Текст не вполне ясен, что отмечает и его русский переводчик [29, с. 116 и 359, примеч. 4]. Но из него вполне очевидно следует, что военные поселенцы не были в состоянии сами обеспечивать себя всем необходимым и что для этого с остального народа взимался налог чжэн.