Джон Рид - Вдоль фронта

• Название: Вдоль фронта
• Автор: Джон Рид
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9950-0544-5

Мемуары «Вдоль фронта» американского писателя и публициста Джона Рида, посланного военным корреспондентом на Балканы и в Россию в 1915 году, являются результатом поездки по восточной окраине воюющей Европы во времена Первой мировой войны. Поездка должна была продолжаться три месяца, но затянулась больше чем на полгода: побывав во Львове (Лемберге), автор попал в «великое русское отступление».

Книга интересна не только блестящими правдивыми зарисовками мрачной и своеобразной «фронтовой жизни»; в ней ясно ощущается перерастание благодушного пацифизма автора в горячий принципиальный протест против империалистического характера войны.

---

К северу Улица Свободы выходит на «чарше» – шумный базар, где, сидя с поджатыми ногами, турки задумчиво перебирают старый янтарь, хрупкий изумруд и ткани из Бухары и Самарканда. Внизу, влево от узкой, крытой улочки с пылающими звучными красками восточного узора и шаткими окнами, загроможденными кучами пыльных стопок старого золота и потрескавшейся бирюзы, тянется Улица Серебряных Кузнецов, где бородатые кузнецы, сидя на корточках на высоких лавках в своих курятниках, чеканят куски неотделанного серебра. После полудня базар полон гомоном и толкотней: арабские носильщики, шатающиеся и покрикивающие под ударами и пинками; слуга, расчищающий дорогу перед каким-нибудь богатым местным землевладельцем, одетым в белое полотно, с цепью из грубых золотых бус на шее, сидящем на муле, покрытом красной с синим попоной; продавцы лимонада в фесках, с медными кувшинами на спине и медными кружками, звякающими у них на поясе; лавочники, переругивающиеся с одного тротуара на другой; мальчишки-газетчики, выкликающие последние новости.

Идя по улице, которая некогда была частью великого римского пути от Адриатики на Восток, мы заблудились в бесконечных извилистых переходах, среди развалин мраморной арки, покрытой высеченными фигурами греческих воинов, слонов, верблюдов и странных народов Индии. Неожиданно мы вышли на маленький неправильной формы открытый рынок, зажатый среди теснящихся лавок и домов. Под огромным раскидистым платаном теснились лотошники с навесами из тряпок, под которыми на зеленых листьях лежали золотые, голубые и серебряные рыбы, стояли корзины с яйцами, горшки с зелеными и коричневыми плодами и грудами красного перца. Живые цыплята, жалобно пища, висели связками на ветвях дерева; визжали поросята со связанными ногами; македонские земледельцы в белой полотняной одежде, вышитой цветными нитками, еврейские женщины в шелках бледных тонов, турки и цыгане торговались, ругались, воровали овощи, когда торговец отворачивался, шатались среди толпы с наполненной доверху корзиной на голове.

Мы заказали кофе в маленьком грязном греческом кафе и стали наблюдать рынок. Какой-то греческий солдат долго, пристально смотрел на нас, и наконец подошел.

– Откуда вы? – спросил он. – Чем занимаетесь?

Мы ответили ему. Его лицо просияло, и он протянул каждому из нас руку.

– Я провел восемь лет в Америке, – сказал он. – У моего брата кондитерская на Мэзон-Сити; я везде побывал – в Канзасе, Колорадо, Нью-Йорке, Иллинойсе. Я работал чистильщиком сапог в Спрингфилде в Иллинойсе.

– Вы вернетесь туда? – спросили мы.

– Конечно, я поеду обратно, – воскликнул он, скаля зубы. – Я приехал, чтобы участвовать в Балканской войне, теперь мне осталось прослужить только три месяца – и тогда я свободен. Я вернусь назад в прекрасную страну, в мою Америку.

– Не хотите ли выпить? – продолжили мы.

Он покачал головой.

– Нет, я вас угощаю. Это ресторан моего отца. Американцы всегда принимали меня радушно, когда я бывал в Америке, я люблю встречаться с американцами. Меня зовут Константин Шаркирис.

Подошли двое других солдат и подсели к нам. Они вступили в горячую беседу с Константином и под конец излили на нас целый поток пылких слов.

– Эти парни не говорят по-английски, – сказал Константин, – вот у этого шесть братьев в Америке, а у этого сестра и отец. Оба они говорят, что Америка – великая, могущественная страна. Мы поедем в Америку после войны.

– Вы хотите, чтобы Греция вступила в войну? – спросили мы.

– Нет, – он покачал головой. – Македония не хочет войны. Мы хотим мира в Греции.

– А что вы думаете о Венизелосе?

Он засмеялся.

– Венизелос хочет войны. Если бы я стоял за Венизелоса, меня бы уж теперь убили. Мы любим Венизелоса: он освободил нас. Но мы не хотим войны. Король? О, мы не считаемся с ним, он – ничто.

– Мы в Новой Греции очень несведущи в политике. Мы еще никогда не участвовали в выборах, так что же мы можем знать о политике? О! я люблю Америку! – воскликнул он восторженно. – В Америке я, как с братьями, со всеми моими друзьями, здесь не жизнь для человека, здесь не наработаешь денег. – Он помолчал. – Мы – македонцы, – заключил он, – мы – дети Александра Великого.

Когда мы ночью возвращались домой по темным улицам, два каких-то греческих солдата прошли мимо нас. Когда они отошли немного, один из них круто обернулся.

– Держу пари, эти два чудака – американцы, – сказал он.

– Хелло, Билль! – окрикнули мы.

– Хелло! – Они вернулись назад. – Я знаю, вы американцы. Я жил семь лет в Штатах. Два года мне надо прослужить в армии, потом я поеду обратно.

– А скажите, вы хотите, чтобы Греция вступила в войну? – спросили мы.

– Разумеется, мы хотим, чтобы Греция выступила! Мы завоюем Константинополь. Нашего короля зовут Константин, и Константинополь был прежде греческим! Помните? Мы войдем опять в Константинополь вместе с Константином. Завоевать! Конечно, мы любим сражаться – завоевать Сербию, Болгарию, Румынию, Италию – все!

– Вы откуда родом?

– Мы из Спарты!

Так как мы изо дня в день слонялись по всему городу, то десятка два людей окликали нас на ломаном американском языке – солдаты, лавочники и даже мальчишки-газетчики. Внизу около гостиницы находилась обитая плисом чистильня сапог, которой верховодил грек с огромными усами.

– Хелло, молодцы! – сказал он. – Рад вас видеть. У нас отделение фирмы Георга на Сорок Втором авеню в Нью-Йорке. Георг – это мой брат.

И он не позволил нам заплатить за чистку.

Лавки были полны американской обувью с широкими носами, американской ученической одеждой с набитыми горбами на плечах и пуговицами на самых неожиданных местах, американскими часами, ценой в один доллар, и американскими безопасными бритвами.

По-видимому, все мужское греческое население Салоник побывало в Америке.

– Америка – свободная страна, где можно разбогатеть. Да, мы, греки, гордимся тем, что мы – греки (он пожал плечами), но невозможно жить в Греции.

И все они собирались ехать туда обратно, когда кончится война и пройдет срок их военной службы.

В Сербии, Болгарии и Румынии мы встречали других, которые тоже жили в Америке и заразились денежной лихорадкой. Горячее, неблагоразумное чувство, называемое патриотизмом, было сильно в них, – они любили свою страну и умерли бы за нее, – но они не могли жить в ней. Они испытали более сильное биение пульса жизни; они познакомились с цивилизацией, где зреет невидимый будущий новый мир.

Восточные ворота войны

Этим путем шли летучки американского Красного Креста, иностранные медицинские миссии в захваченную тифом Сербию – ветераны-доктора и крупные, здоровые сиделки, смеющиеся над опасностью и хвастающие тем, что они сделают; и сюда же возвращались исхудалые, еле держащиеся на ногах, оставшиеся в живых, чтобы рассказать, как умирали их товарищи.

Они все еще прибывали. Когда мы были в Салониках, через них прошли три новых английских экспедиции – сто девяносто человек. Бодрые молодые девушки, необученные и неприспособленные, без малейшего представления о том, как им себя держать, изучали колоритные улицы и базары.

– Нет, у меня нет никакого опыта сиделки, – говорила одна, – но ведь кто-нибудь должен же ухаживать за больными, не так ли?

Лейтенант британской военно-медицинской миссии, услыхав это, покачал в отчаянии головой.

– Какие безумцы в Англии позволяют таким ехать! – воскликнул он. – Ведь это почти верная смерть. И они не только бесполезны, но и в тягость. Они первые сваливаются, и нам же приходится ухаживать за ними.

Разумеется, каждые пять минут рождались новые слухи. Днем и ночью эфемерные газетные листки наводняли улицы и кофейни огромными, пугающими заголовками:

КОНСТАНТИНОПОЛЬ ПАЛ!

Сорок тысяч англичан погибло на полуострове!

Турецкие революционеры избивают немцев!

Однажды вечером возбужденная толпа солдат пронеслась, ликуя, по набережной с криком: «Греция объявила войну!»

Шпионы наводняли город. Немцы с бритыми головами и сабельными шрамами выдавали себя за итальянцев; австрийцы в зеленых тирольских шляпах сходили за турок; глупо выдававшие себя своими манерами англичане пили в грязных кофейнях, болтая и подслушивая разговоры на шести языках; изгнанники магометане старо-турецкой партии составляли по углам заговоры; греческие сыщики и шпионы переодевались по несколько раз в день и меняли форму своих усов.

Иногда со стороны востока на гладкой поверхности моря медленно вырастало французское или британское военное судно, ошвартовывалось в доках и чинилось. Тогда город днем и ночью кишел пьяными моряками.

Салоники были чем угодно, но только не нейтральным портом. Кроме расхаживавших по улицам армейских офицеров, каждый день можно было видеть приход английского судна с обмундированием для сербского фронта. Ежедневно в темных горах по направлению к северу исчезали вагоны, нагруженные английскими, французскими и русскими пушками. Мы видели, как английская канонерка в специальном вагоне пустилась в дальнее путешествие к Дунаю. И через этот же порт провозили французские аэропланы с пилотами и механиками; проходил русский и английский флот.