Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

• Название: Люди в летней ночи
• Автор: Франс Силланпяя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01730-2

В сборник произведений классика финской литературы, лауреата Нобелевской премии Ф. Э. Силланпяя (1888–1964) вошли его романы «Жизнь и солнце», «Силья. Усопшая юной, или Последний побег старого родового древа», «Люди в летней ночи», ряд рассказов. Главное место в них занимают взаимоотношения мужчины и женщины, окрашенные языческим утверждением торжества любви как высшего закона природы. Писатель тонко анализирует душевные и физические ощущения героев, попавших во власть чувства, несущего одновременно и радость и боль.

Наиболее известен роман «Силья» — пронзительная история недолгой, но яркой жизни и любви рано осиротевшей наследницы некогда богатого, но потом вконец разорившегося рода.

Фоном повествования предстает природа Финляндии и деревенский быт с его сочным колоритом.

---

— Нет уж, там и воды не натаскано, и ничего не запасено, так что сейчас туда и идти нечего, мойтесь уж лучше изнутри.

А оттуда, из сауны, уже возвращались дети: прижав рубашки, они бежали во все лопатки в дом, прямо в постель. Сантра еще поглядывала временами в сторону дороги. У нее шевелилась какая-то необычная мысль, и это поглядывание ее, изображавшее ожидание, было как бы немного насмешливым.

— Сегодня он уж больше не явится, — сказал хозяин.

— Кто его знает, может и заявиться, — ответила Сантра, продолжая многозначительно смотреть в сторону дороги. Кто хотел видеть, тот видел — не только взгляд Сантры, но и все ее поведение свидетельствовало о том, что никого она оттуда, с дороги, и не ждала. Подбиваемая мужчинами, она тоже отведала браги.

Затем вечер продвинулся на несколько градусов ближе к ночи, к неудовольствию разговорчивой компании. Разговаривать пришлось бы тихим голосом, а то и помалкивать, если оставаться на веранде и вообще на воздухе. Это подсказывал гостям врожденный инстинкт, хотя брага в какой-то мере и разгорячила их. Тогда они переместились в ту вечно полутемную каморку за прихожей, окошко которой изнутри закрывала драная кружевная занавеска. Сантра успела немного навести там порядок. Там можно было сидеть на кровати, и еще там был какой-то сундук и пара стульев. С перемещением гостей в дом вечер тоже перешел в новую фазу — в ночь с субботы на воскресенье. В каморке сильно запахло крайне редкостным для нее запахом табака. И говорили там о таких вещах, о которых во всяком случае эти подгнившие стены никогда и не слыхивали. Сантра принесла мужчинам ведро браги, чтобы самой незаметно, пока они будут пить, успеть сходить в сауну.

Странным и особенным был для Сантры этот вечер — уже хотя бы тем, что она была в баньке одна. Она даже не смогла вспомнить, случалось ли такое вообще когда-нибудь. Было почти жутковато оказаться в столь непривычной ситуации, как бы вдвоем с самой собой. Компанию ей составляли лишь темный дальний угол полка да шипение пара на каменке, они делались ей почти что родными и — что действовало на нее сильнее всего, — казалось, видят человека насквозь, состояние его мыслей и настроение в данный момент. Более того, они, казалось, объясняют и разоблачают человеку его самого. Когда шипение пара на каменке прекратилось, не оставалось ничего другого, как начать хлестаться веником. Это опять-таки было пробуждением в действительность… Стало быть, Юкки, хлещущегося веником, сегодня, в субботний вечер, здесь нет… Нет так нет, и… ну да… но что плохого в том, что… те ведь пьют свою брагу.

Сантра остывала после парилки на крылечке сауны и не могла не вглядываться в ночь, как и подобает столь поздно вышедшему из сауны человеку. То же странное напряжение ощущала она и здесь, хотя вокруг было почти светло и она знала, что ей нечего бояться. Ее ведь ни в чем нельзя упрекнуть. Разве что кто-нибудь из живущих поблизости может ей позавидовать. Так, да, — пусть Юкки и нет дома, — но никто из них ничего такого себе не позволял. Сантру немного позабавила эта мысль… Там, в каморке, сидят гости, пьют брагу и ведут нескончаемые разговоры. Самое худшее, что могло случиться, — про эти дела могла прослышать жена бывшего хозяина: Сантра в мыслях да и в разговоре по-прежнему называла владельцев усадьбы, которой раньше принадлежал этот надел, хозяином и хозяйкой. Прослышит? Ну и пусть! Сантра почувствовала, что уже готова каким-то образом к вражде с хозяйкой. Почему бы хозяину и не приходить сюда! И Сантра принялась натягивать на себя сорочку.

Она сунула руки в рукава, потом голову в стан сорочки, затем вытянула руки прямо вверх, чтобы наделись рукава. Хозяину, вышедшему именно в тот момент из двери дома, неожиданно представилась возможность увидеть крепкого сложения фигуру Сантры Меттяля, все ее округлости, грудь и подмышки, словно какую-то могучую скульптуру. Он смотрел, пока Сантра продевала себя в сорочку. Затем он проворно повернулся и пошел за угол избы, будто даже и не заметил вышедшую из сауны.

Ночь достигла того священнейшего и благоговейнейшего момента, когда все звуки стихают: даже та воображаемая музыка, то пианиссимо переходит в небытие, в паузу, наполненную богатым содержанием. Разменявший уже пятый десяток хозяин заметил впервые за долгое-долгое время, какой иддиллической могла быть летняя ночь здесь, в лесной глуши.

Двое других гостей были непривычны к такой браге, вскоре они стали слабеть и норовили разлечься на кровати. Заметив это, Сантра, одетая после бани немного полегче и хлопотавшая возле гостей, сказала хозяину, что надо убрать их отсюда, нельзя им тут ночевать. Сказала она это хозяину не в каморке, а на веранде, и смотрела при этом вдаль, в сторону дороги. Хозяин глянул на ее пунцовые после бани щеки, сжал за левое плечо и, кивнув, пошел в каморку. Сантра вернулась в избу и легла в кровать рядом с младшеньким. Из каморки слышался неразборчивый шум — трое мужчин говорили одновременно. Еще через несколько мгновений все вышли из каморки, и было слышно, как они шагали через двор.

Голоса уже стихли, но Сантра все еще напрягала слух и вскоре услышала какой-то стук на крыльце, а потом в сенях. В проеме двери возник и остановился силуэт хозяина, похоже было, он искал что-то взглядом и наконец нашел — неуклюже крадучись, на цыпочках он приблизился к кровати и сел на край.

— Чуть было не забыл расплатиться за приготовление сахта.

Нащупав правую руку Сантры, он сунул в немного вялую ладонь две купюры, Сантра знала какие, и задержал ее руку в своей.

— Небось этого кваску еще не осталось? — Хозяин сжал руку Сантры, будто руке-то и задавался вопрос. Но рука не ответила.

— Ну, Сантра, не сердись. Я в другой раз, как приду, скощу часть долга за эту торпу.

— Может и так, но что скажет хозяйка?

— Нет, но кваску-то не осталось? — Хозяин нагнулся к уху Сантры так близко, что уловил исходящий от ее волос запах сауны.

— Тогда и посмотрим, — сказала Сантра и оттолкнула хозяина от себя, и тут же послышался приближающийся говор двух других подвыпивших приятелей. Они возвращались взглянуть, не забыли ли здесь третьего.

Тогда Сантра еще сильнее оттолкнула хозяина, и он не сопротивлялся, лишь еще раз сжал на прощание ту руку Сантры, в которой были деньги, и затем выскользнул во двор. Приятели не заметили и не сообразили, что он вышел из избы.

После того, как разговор мужчин, опять удалившись, стих и какое-то время ничего не было слышно, пропел петух. Мгновение спустя пробили часы на стене избы. Сантра бодрствовала, все еще сжимая в руке полученные купюры. Уж теперь-то Юкка наверняка не придет; где же это он может околачиваться нынешней ночью.

Сантра явственно чувствовала, что нынешней ночью муж ее не спит на своем месте в домике на плоту.

Но потом Сантра вспомнила про оставшийся еще в погребе маленький бочонок, в который она собрала лучшую, отстоявшую часть браги, вспомнила и разговор с хозяином перед его уходом — все это было необычным, немного пугающим, но одновременно и влекуще-таинственным. Вновь прокукарекал петух.

34

Сковав наручниками Салонена с Пуоламяки, полицейский оставил их, мол, пусть двигаются в паре где и как хотят; при этом он немного напоминал кошку, оставившую задушенную мышь на потом. А те оба хотели пить и пошли на берег озера и хлебали там из горсти — один из левой, другой из правой — тепловатую озерную воду. Констебля они больше не интересовали, он осматривал труп; не колеблясь, он повернул его, и стали видны оставшиеся открытыми остекленевшие глаза. Одежда на левой стороне была черной от запекшейся крови, и к ней прилипли листочки купыря и зонтики цветов. Невозможно было сказать, в каком месте под пиджаком находится рана.

— Этот, кажется, и впрямь вызвал сюда лекаря, — сказал однорукий старшой, сохранявший все тот же глуповато-строгий вид.

— Да-а, но, пожалуй, мы и сами тут за лекарей сойдем. Теперь только бы достать лошадь, чтобы можно было отвезти этого в морг. А за теми работничками приедут Салонен и Пуоламяки уже поднимались по береговому откосу «закованные в кандалы», как ворчал Нокиа. Он недавно видел спектакль, в котором пели такую песню.

— Тут ничего другого и не остается, как обратно в Кортсаани и звонить в арестантскую, ближе-то телефона нет. А лошадь везти труп, может, найдется вон на том хуторе.

— Там-то наверняка найдется, Микко дома, я видел, как он в окно подглядывал, когда мы мимо проходили, — сказал Матти Пуоламяки, усердно жестикулируя правой рукой.

Один из сплавщиков получил задание сходить на хутор и сказать, что констеблю нужна лошадь, чтобы доставить труп в волостной центр. Сам констебль продолжал осматривать лежащего на земле покойника. В его действиях все больше проявлялся профессионал. Это был не первый мужской труп, представший его взгляду. Однажды ему даже довелось вытащить трупик новорожденного младенца из навозной кучи у хлева.