Андре Кастело - Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

• Название: Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня
• Автор: Андре Кастело
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: ISBN 5-8352-0368-3

Вторую часть книги о Жозефине Андре Кастело назвал «Императрица, королева, герцогиня». Этот период ее жизни начинается счастливой порой — Жозефина получает в подарок Империю. Но очень скоро окажется, что «трон делает несчастным»: Наполеон расстается с той, без которой прежде не мог прожить и дня, блистательную императрицу станут называть «бедная Жозефина!..». Такова судьба женщины, «прекрасной в радости и в печали». Счастливой была та судьба или неудавшейся — судить читателю.

Из писем Наполеона к Жозефине:

«У меня не было дня, когда бы я не думал о тебе. Не было ночи, когда бы я не сжимал тебя в объятиях. Я ни разу не выпил чаю, не прокляв при этом славу и честолюбие, обрекающие меня на разлуку с дамой моей жизни. В гуще дел, во главе войск, в лагере — всюду моя обворожительная Жозефина одна царит в моем сердце, занимает мой ум, поглощает мои мысли.»

«…Тысячи, тысячи поцелуев, таких же — нежных, как моя любовь!»

«…Там, где рядом моя Жозефина, я ничего уже больше не вижу.»

Жозефина о Наполеоне:

«И все-таки, Бог свидетель, я люблю его больше жизни…»

Наполеон о Жозефине:

«Ни одну женщину я не любил так сильно.»

---

14 мая в Сен-Ле, готовясь к приему царя, Жозефина выехала на прогулку в коляске и внезапно почувствовала озноб. Она возвращается в замок, выпивает апельсинового отвару и отправляется полежать, после чего спускается в столовую, но от обеда отказывается. Ночь, однако, проходит хорошо, и, выздоровев, — по крайней мере, она так полагает, — экс-императрица возвращается в Мальмезон.

В следующие дни она не отменяет ни одного уже назначенного визита и принимает г-жу де Сталь. После ее отъезда раскрасневшаяся Жозефина выглядит расстроенной и взволнованной.

— У меня был трудный разговор, — сообщает она г-же де Сент-Олер и герцогине Реджо. — Подумайте только, среди вопросов, которые госпоже де Сталь заблагорассудилось мне задать, был и такой: люблю ли я еще императора. Ей, наверно, хотелось проанализировать мое душевное состояние перед лицом такой великой катастрофы… Неужели я, не перестававшая любить императора в годину его счастья, охладею к нему теперь?

23 мая она чувствует себя хуже, но тем не менее принимает великого князя Константина и короля Прусского со всей семьей. Она совершает с ними классическую прогулку по парку, ведет их в оранжереи и зверинец. Евгений, который провел день в Мальмезоне, скажет вечером сестре, что оставил мать «более усталой и нездоровой, чем обычно». Жозефину, видимо, очень задело сообщение в какой-то газете о том, что останки маленького Наполеона, первого сына Гортензии, переносятся из собора Парижской Богоматери на муниципальное кладбище.

Гортензия отправляется в Мальмезон и находит, что мать совершенно убита и целиком поглощена прочитанной накануне заметкой.

— Они осмеливаются тронуть даже могилы! — стенает она. — Совсем как при Революции!

Жозефине становится трудно говорить, но жара у нее нет, пульс нормальный, и врач, определив у пациентки обычную простуду, успокаивает королеву.

— Ваше величество напрасно беспокоится.

На другой день, 24 мая, кашель становится сухим, однако владелица Мальмезона пытается сделать над собой усилие и принять великих князей Николая и Михаила. Но она переоценила свои силы, и Гортензии приходится заменить ее в роли хозяйки.

25-го к недомоганию добавляется жар, но доктор Оро все еще не встревожен. «Врач считает, что это всего-навсего катар, — пишет Евгений жене, — но я нахожу, что она плоха». В самом деле, тело его матери покрылось «сыпью», которая, правда, проходит в тот же вечер. Все приободряются, однако ночь выдается трудная, и Гортензия заставляет поставить матери на шею пластырь.

Утром 26 мая, в четверг, молодая женщина, «удивленная», что лекарство не подействовало, добивается приглашения другого врача, Жозефина противится;

— Это огорчит моего доктора.

В пятницу, 27-го, лейб-хирург царя шотландец сэр Джеймс Уайли[184] приезжает в Мальмезон предупредить, что в субботу туда пожалует его государь. Жозефина тут же начинает хлопотать насчет обеда, но, выйдя из ее спальни, врач не может скрыть своей тревоги. «Затрудненное» дыхание, все более сухой кашель, «мерцающий» пульс вынуждают его предупредить Гортензию:

— Я нахожу, что ее величество в очень плохом состоянии, ее всю надо покрыть пластырями.

Забеспокоившийся наконец Оро объявляет, что мозг у больной «воспален, как это бывает при опьянении». Охваченная ужасом Гортензия вызывает лучших медиков Парижа. Врачи Бурдуа де Ламот, Ламуре и Ласер 28 мая отправляются в Мальмезон. Все трое ставят одинаковый диагноз: фолликулярная жаба — и прописывают самые энергические средства, но болезнь уже зашла слишком далеко. Тем временем в Мальмезон, в свой черед, приезжает Александр. Его принимает Евгений, который и сам недужит, и они уговариваются скрыть от больной прибытие царя. «Царь сообщил, что отменяет визит», — говорят ей, хотя Александр проведет весь этот день в комнате Евгения.

— Уверена, — вздыхает Жозефина, — он смущен тем, что не может сообщить нам ничего нового касательно судьбы Евгения, потому и постеснялся приехать.

Вечером Гортензия приводит к бабушке обоих внуков.

— Здесь нехороший воздух, он может им повредить, — говорит Жозефина.

Ночь проходит очень тяжело. Свист в легких усиливается, температура поднимается. Гортензия прилегла, и камеристка, которая сидит с бывшей императрицей, слышит, как та бормочет:

— Бонапарт… Остров Эльба… Король Римский…

Это последние слова Жозефины. По крайней мере, последние внятные слова. Следующим утром, 29 мая, на Троицу, она протягивает руки к Гортензии и Евгению, но недуг сжимает ей горло, и то, что она еще бормочет, понять не удается.

Лицо искажается.

Аббат Бертран, наставник ее внуков, соборует умирающую. Гортензия теряет сознание. Ее уносят к ней в спальню. Когда она приходит в себя, рядом стоит Евгений. Он обнимает сестру и разражается рыданиями.

Все кончено.

Жозефине был пятьдесят один год. Наполеон умрет в том же возрасте.

Полдень.

В тот же самый час в Портоферрайо Наполеон выходит из церкви с обедни. Вечером он отправится в мэрию на бал в честь небесного покровителя городка, который стал столицей изгнанника.

— Бедная Жозефина, теперь она счастлива! — вздохнет он, узнав о ее кончине из письма Коленкурз к г-же Бертран.

Ни Гортензии, ни Евгению не пришло в голову его известить.

И на два дня он запрется от всех.

* * *

Она покоится на постели с занавесями из белой тафты и шитого золотом муслина, на ней атласный розовый пеньюар и один из ее прелестных утренних чепцов.

Кажется, что она улыбается.

Беклар, патологоанатом медицинского факультета, аптекарь Каде-Гассикур и доктор Оро производят вскрытие. Они констатируют плачевное состояние трахеи. У оболочки ее пурпурный цвет, и она рвется при малейшем прикосновении. Легкие в местах, прилегающих к плевре, и бронхи, видимо, серьезно поражены. Все остальные органы выглядят совершенно здоровыми.

Жозефина умерла от воспаления легких и «гангренозной ангины».

Чиновник рюэйльской мэрии, ведающий актами гражданского состояния, потерял голову. В каких выражениях составить свидетельство о смерти? В конце концов он пишет удивительные строки, сообщающие о кончине «императрицы Жозефины, жены Наполеона Бонапарта, командующего Итальянской армией».

30 мая герцог Мекленбург-Шверинский пишет м-ль Кошле:

«Мадемуазель, горе мое слишком велико, чтобы выразить его словами. Вы хорошо знаете мои чувства и легко поймете, как я страдаю. Первая моя мысль — о предмете наших слез, вторая — о нашей замечательной королеве. Уверен, что этот роковой удар сразит ее. Не смею написать ей сам, но умоляю вас выразить от моего имени ее величеству самое мое искреннее и живое участие. Думаю, что после семьи покойной никто не был привязан к императрице сильнее, чем я. Вот почему я от всего сердца оплакиваю ее кончину…»

Это не только формула светского соболезнования, в чем все и убедились 9 июня на похоронах. «Он плакал, — рассказывает один из очевидцев, — молился у подножия катафалка и подносил к губам край погребального покрывала».

Согласно этикету, Гортензии и Евгению не полагается присутствовать при выносе тела и погребении.

Жозефина покидает Мальмезон.

Перед гробом идет камер-лакей в длинном траурном плаще. Он несет вермелевый ящичек с сердцем и внутренностями покойной.

От замка до церкви все хотят проводить катафалк пешком, и траурные кареты едут пустыми. Впереди кортежа — последний знак внимания со стороны царя — марширует отряд русской гвардии под немолчный грохот обтянутых черным барабанов. Вдоль дороги выстроилась национальная гвардия Рюэйля. Во главе процессии идут внуки усопшей, сыновья Гортензии — одному десять, другому пять. Царя представляет генерал Сакен[185]. За ним следуют герцог Мекленбургский, великий герцог Баденский, все Богарне и Таше, наличествующие в Париже. Заключает шествие толпа французских и союзных маршалов, генералов, офицеров.

Рюэйльская церковь, где будут похоронены — и покоятся поныне — останки Жозефины, исчезает под траурными драпировками, на которых нет, однако, ни гербов, ни шифров, ни короны. Гербы Французской империи? Гербы Богарне? Герцогини Наваррской? Простое «Ж», наконец? Всего это недоставало. Тем не менее похороны встали Евгению в 15 703 франка 75 сантимов. Панихиду служит клир собора Парижской Богоматери, многие члены которого участвовали в короновании. Поет хор церкви Мадлен. В надгробном слове архиепископ Турский монсеньор де Барраль, бывший первый капеллан императорского двора, удачно выходит из положения, чем заслуживает одобрение Людовика XVIII:

«Сколько несчастных, которых верность достославному дому Бурбонов, обрекла на жизнь вдали от родины, обязаны ее трогательному и упорному заступничеству тем, что были возвращены своим ближним и земле, на которой они родились! Перед сколькими благодаря ее хлопотам распахнулись двери тюрем, которые закрыла за ними собственная неосторожность, а часто и несправедливое предубеждение! Скольких она спасла от меча закона, готового обрушиться на них!»