Хари Кунзру - Без лица

• Название: Без лица
• Автор: Хари Кунзру
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8370-0490-2

Англичанин по отцу, индиец по матери, герой этой книги вынужден перевоплощаться, становясь тем, кого в нем хотят видеть другие. В Индии он — мальчишка-неприкасаемый, в Англии — молодой аристократ. Меняя маски, он вдруг понимает, что своего лица у него уже нет. Этот реалистический роман, написанный сухим и размеренным языком, затягивает в себя, как воронка, и в конце концов выводит читателя на границы реальности, к метафизическому ужасу пустоты.

Хари Кунзру, английский писатель индийского происхождения, несмотря на свою молодость, уже вошел в обойму лучших писателей Старого Света. Роман «Без лица» был признан в Англии лучшим литературным дебютом 2002 года.

---

У него болит голова и нет ни малейшего представления о времени. Он предполагает, что сейчас вечер, потому что едва видит комнату вокруг. Все освещение составляют пара свечей и красная лампа, тревожно пульсирующая в углу. Пран странно чувствует себя, словно от мира его отделяет несколько слоев ватина. Его конечности тоже из ваты или состоят из субстанции, которая отказывается реагировать на неистовые команды, посылаемые мозгом. Недоумение его только усиливается, когда он видит себя в зеркале: он одет в просвечивающую робу из розового шелка с каким-то цветочным узором.

— Держи голову ровно! — рявкает на него Ма-джи, и Пран обнаруживает, что его челюсть зажата между пальцами-тисками, в то время как что-то — нет, не может быть! — но да! — румяна — наносится на его щеки, и линии черного карандаша обводят его глаза.

Пран пытается вывернуться, но его держат крепко. Попробовав увернуться от палочки для макияжа, он моментально получает пощечину. Ма-джи зовет Балраджа, который приходит, кашляя, как больной слон, и локтем захватывает Прана в жесткий замок. Когда Пран протестует, Балрадж делает что-то с его шеей, а Ма-джи шипит — тоном, шокирующе не похожим на ее прежний мягкий голос: «Заткнись, дурак!»

Вскоре его отпускают — временно, чтобы он мог посмотреться в зеркало. В этих легких одеждах, с широко расставленными глазами, зрачки которых увеличены каплями белладонны, он абсолютно не похож на грязного мальчишку, вошедшего в дверь из переулка. Под нос ему суют еще один стакан особого ласси. Он мотает головой, но Балрадж заставляет его открыть рот, и Ма-джи вливает в него все до последней капли. Они уходят, заперев за собой дверь, и Пран остается один.

Он пытается думать. В ходе размышлений, которые постоянно прерываются и заходят в тупик, он заключает, что Ма-джи и Балрадж задумали что-то недостойное. Каковы именно их цели, его затуманенный мозг вычислить не в состоянии. Ему становится страшно. Очень. И он понимает — еще понимает: нужно бежать.

Двигаясь, как будто он плывет сквозь сироп, Пран исследует окно на улицу и обнаруживает, что оно не заперто, но расположено на высоте трех этажей, и поблизости нет ничего, за что он мог бы ухватиться, если он как-нибудь выберется наружу. Даже если бы там были какие-нибудь перила, его водянистое бессильное тело вряд ли удержится на них. Он обдумывает возможность позвать на помощь, но шум базара заглушает все. Никто не услышит. Бежать через дверь? Надежно закрыта и прочна. Он оглядывается в поисках полезных предметов. Оружие? Нет. Веревки? Нет. Может быть, ему удастся разорвать простыню и использовать ее. Простыня. Хорошая идея. Очень хорошая.

Пран стягивает с кровати простыню и готовится разорвать ее на полосы. Это поношенный и засаленный квадрат ткани с рисунком из батика, едва различимым в тусклом свете. Что это за узор? Пран переворачивает его в руках, ощупывая ткань. У нее необычная текстура. Достаточна ли ее прочность? Как смешно, что вся его жизнь зависит сейчас от простого куска материи. Материальность, вещественность трепещут в его пальцах с такой остротой, что у него захватывает дух. Как если бы внутри этой маленькой вещи, этого ничтожного куска ткани обнаружились миры — целые вселенные смысла.

Пран осознает, что додумался до чего-то важного, но в эту минуту не имеет представления о значении своего открытия. Ему кажется, что все изменилось. Мир неожиданно пришел в движение. Зачем его одевали таким образом? У них должна была быть причина.

Затем Пран переживает минуту, в которой ему чудится ответ, и он таков: вторая порция особого ласси как-то с этим всем связана. Только сейчас он понимает, что второй особый ласси — крайне и весьма особый. Тут он слышит, как поворачивается дверная ручка, и в комнате появляется некая фигура. После этого он уже ни в чем не уверен.

В последующие дни особый ласси играет постоянную и все большую роль в жизни Прана. Его заставляют пить ласси, по крайней мере, три раза в день, так что в результате он не может сказать с уверенностью, что из того, что с ним происходит, реально, а что — галлюцинации. В основном все это настолько неприятно, что ему безразлично, как именно обстоят дела в реальности.

Когда он впервые просыпается, мрачный и измятый, после ночи смятения, он обнаруживает, что его переместили в маленькую грязную комнату, в которой есть только чарпаи и эмалированный ночной горшок. Пол здесь покрыт слоем пыли, и грязное крошечное окно открывает вид на часть потрескавшейся стены примерно в пятнадцати футах от него. В отсутствие чего-либо другого квадрат стены и диагональная трещина, которая плетет свою паутину из правого верхнего в левый нижний угол, становятся основными объектами его интереса. Часы разглядывания трещины, часы подогретого ласси. Они теперь единственные свидетели того, как трещина превращается в речное русло, в пчелиные соты, в яму, из которой выбираются крохотные скелеты, в запутанную сеть крикетных щитков и бит, в портрет короля с бледно-голубым лицом и шафранными волосами, в муравьев, и в рынок, и в декорации к бесчисленным эпическим драмам любви и победы.

Порой его фантазии прерывает какой-нибудь посетитель. Большую часть времени это Балрадж. Его ритуал всегда один и тот же. Бренча ключами, борец отпирает дверь, вваливается в комнату, угрюмо смотрит на Прана воспаленными глазами, затем поворачивается и тщательно запирает дверь за собой. Иногда он приходит с едой или очередным стаканом ласси. В другой раз он приходит, чтобы привязать Прана к кровати и избить его. Он делает это кожаным ремнем, кашляя и пыхтя во время своих трудов. Кажется, что для него это одновременно и обязанность, и удовольствие, которые он исполняет методично и неспешно. Пран визжит и кричит, но Балрадж игнорирует эти крики, ударяя сильно и ритмично, пока его утомленное дыхание не превращается в низкий булькающий стон; после этого он останавливается, сплевывает на пол и уходит.

Приходят иные люди, различной степени реальности. Притаскивается нищий, чтобы посмеяться. Заходит пандит Раздан, чтобы покачать головой и отчитать его за грязные привычки и дурную компанию, с которой он связался. Мать тоже приходит, конец ее сари накинут на лицо, ее тяжелые серебряные украшения музыкально позвякивают в такт движениям. Она никогда ничего не говорит, просто стоит в углу, угасая и вспыхивая, как пламя свечи, пока Пран задает ей злые вопросы. Приходят и другие фигуры, с зияющими вонючими ртами, с кривыми ножами в руках. Они нагибаются и начинают освежевывать его, стягивая кожу со спины, как тесную куртку. Иногда они приходят с его родителями или одеты в их одежды — дородные мужчины, закутанные в свадебные сари с золотой каймой или втиснутые в аккуратные ачканы. Их розовые лица, похожие на спелые фрукты, вспучиваются над высокими воротничками. Девушки из дворика приходят по три, по четыре, чтобы склониться над его кроватью и поиграть с ним. Это единственные визиты, которыми он наслаждается, хоть они и завершаются всегда разочарованием.

По временам он скребет стену ногтем. Щербатая стена покрыта рисунками — картинами его сновидений. Все они составляют ритм дневного света и темноты, жары и холода, сменяясь все быстрее. Когда он не ковыряет стену и не принимает посетителей, он лежит и смотрит в пространство, глотая воду из бутылки, которую Балрадж ставит на подоконник раз в день. Бутылка невелика, и, хотя Пран старается растянуть ее надолго, к вечеру она всегда пуста. Ночь означает пересохшее горло и чувство ужаса, когда исчезает последний глоток ласси.

Рано или поздно мир снаружи темнеет. И Прану кажется, что уличный шум, который просачивается в душную комнатушку, доносится из другой страны.

Однажды Балрадж не приходит. Вместо него приходит Ма-джи в сопровождении тощего, нервозного с виду мужчины, который стоит, подпирая дверь, со стиснутыми кулаками, будто ожидая, что Пран вот-вот на него бросится. Пран лежит, свернувшись клубочком на кровати, его колени подтянуты к подбородку. Он смотрит на новых посетителей с некоторым любопытством. Он не видел Ма-джи с тех пор, как она одевала его для первой ночи. Она еще больше похожа на мертвеца. Зайдя в комнату, она прижимает надушенный платочек к своему носу и кривит лицо. Пран согласен, что запах нехорош. Его ночной горшок вот уже несколько дней никто не выносил.

Ма-джи протягивает Прану стакан ласси:

— Пей.

Пран пьет. Знакомый солено-кислый вкус напитка царапает его горло.

— Балрадж умер, — напрямик говорит Ма-джи.

Впервые на своей памяти, может быть в первый раз в жизни, Пран улыбается от всей души. Мускулы его лица принимают новое, незнакомое выражение. Ма-джи поднимает руку, как если бы хотела ударить его, но не бьет. Резким, стремительным движением она поднимается и уходит.

Когда дверь за ней закрывается, Пран достает из тайника кровати фотографию своего английского отца и смотрит на нее, впитывая в себя линии лица, форму глаз и рта. Этому противостоят тысячи воспоминаний о другом его отце — ибо он не может называть Амара Натха иначе: отец разглядывает свои ногти, совершает пуджа[48] в храме, моет подмышки, зовет слугу, чтобы что-то поднять. Маленький квадратик плотной бумаги — ничто по сравнению с грузом этой памяти. Но куда все это девалось? А фотография — вот она. Пран обращается с ней так, будто это волшебный предмет, будто его будущее каким-то образом содержится в химикалиях и бумаге, пронизанных энергией добра и зла. Он поворачивает фотографию снова и снова, разглядывая, как серебрение под определенным углом отражает свет. На этот краткий миг серебро становится белизной, той ослепительной белизной, которую новый отец подлил в его жизнь. Он проводит часы, наклоняя карточку так, чтобы она ловила свет, повторяя это так и этак, снова и снова, каждый раз испытывая трепет, благоговейный страх перед иллюзией, которую порождает мельчайшее движение его рук.