Меша Селимович - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Меша Селимович
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Меша Селимович — крупное имя в литературе современной Югославии. Действие знакомых читателю романов «Дервиш и смерть» и «Крепость» развивается в далеком прошлом, когда Босния находилась под игом Османской империи. Эти философско-психологические романы объединяет вечно актуальная тема человеческой совести, долга, выбора.

---

Теперь у меня остался только он один. Я ненавидел его, презирал, боялся, но сейчас мне хотелось, чтоб он подошел поближе, чтоб мы помолчали вместе. Нет, пусть скажет что-нибудь, или я ему. Пусть хотя бы положит мне руку на колено. Посмотрит иначе, не так. Пусть хоть упрекнет по крайней мере. Нет, на это у него нет права. При одной мысли об этом внутри поднимался протест, даже гнев, и я подумал: мне нужны слова сочувствия или ничего. Я стою на той границе, когда могу до конца сломиться или стать зверем.

— Ты сказал, что я буду нужен.

— Больше нет.

— Я могу уйти?

— Ты знаешь, что произошло?

— Знаю.

— Я не виноват, меня заставили угрозами.

Он молчал.

— Я ничего не мог сделать. Мне приставили нож к горлу.

Он продолжал молчать, являя собой протест, не позволяя приблизиться к себе.

— Почему ты молчишь? Хочешь показать, как ты меня осуждаешь? На это у тебя нет права. У тебя нет права.

— Лучше тебе уйти из города, шейх Ахмед. Страшно, когда люди отворачиваются от тебя. Я это знаю лучше всех.

Нет, так ему не следовало говорить со мной. Это хуже, чем упрек, это убивающая холодность, презрительное ликование. Но все-таки мое оледеневшее сердце ожидало любых слов, утешения или оскорбления, только бы вернуться к жизни. Оскорбление, может быть, даже лучше; утешение совсем добило бы меня.

— Какое же ты ничтожество! — ответил я задыхаясь, повторяя слова, которые обожгли меня.— Как раз потому, что ты знаешь, я думал, мы будем разговаривать иначе. Немного у тебя разума, ты выбрал недобрый час для отмщения. Нет, люди не будут отворачиваться от меня. Возможно, они будут со страхом смотреть на меня, но презирать не станут. И ты тоже будь в этом уверен. Меня вынудили принести в жертву друга, почему я должен быть к кому-то внимателен?

— Тебе не станет легче от этого, шейх Ахмед.

— Может быть, и нет. Но и другим тоже. Я запомню, что и ты виноват в его муках.

— Если у тебя спадет груз с сердца от этих ругательств, то продолжай.

— Если б дубровчанин не убежал, Хасан сейчас спокойно сидел бы дома. А дубровчанин не стал гадать на кофейной гуще, что его ожидает.

— Он знал, что письмо перехвачено, что еще ему требовалось?

— Ты и это знаешь.

— Ты спрашиваешь меня или обвиняешь? Видимо, в самом деле тяжелее тем, кто остается.

— Ты не остался. Тебя оставили. А теперь вон!

Он вышел не оборачиваясь.

Все тщетно, беды слетаются стаями, как вороны.

На другой день мы проспали утреннюю молитву, тефтердар и я. Тефтердар — от усталости и сознания удачно сделанного дела, я — после бессонной ночи и сна, пришедшего лишь на рассвете. Однако ужасную новость я узнал первым, так и должно быть, меня она более всего касалась. И вполне естественно, что я услыхал ее от Пири-воеводы, страшную, как и он сам.

Сначала я не понял, о чем он говорит, настолько это было невероятно и неожиданно. Чуть позже, хотя все по-прежнему казалось невероятным, я что-то уразумел.

— Мы выполнили приказ,— сообщил отвратительный человек.— Диздар немного удивился, но я сказал, что это не его дело. Ему надо слушаться, как и мне.

— Какой приказ?

— Твой. О Хасане.

— О чем ты говоришь? О том, что произошло вчера?

— Нет. О том, что произошло сегодня ночью.

— Что произошло сегодня ночью?

— Мы передали Хасана стражникам.

— Каким стражникам?

— Не знаю. Стражникам. Чтоб его увезли в Травник.

— Тебе тефтердар приказал?

— Нет, ты сам.

— Подожди, прошу тебя. Если ты пьян, тебе надо проспаться. Если же нет…

— Я никогда не пью, кадий-эфенди. Я не пьян, и мне не нужно проспаться.

— Куда лучше было бы, если б ты оказался пьян, и для тебя, и для меня. Ты хоть видел, что это мой приказ? Кто его принес?

— Как же не видел, твоей рукой писан, твоею печатью скреплен. А принес его молла Юсуф.

И тут я сел, ибо ноги не держали меня больше, и выслушал чудесную повесть о чужой дерзости и своей беде.

Где-то после полуночи Пири-воеводу разбудил молла Юсуф и показал ему мой приказ о том, чтобы крепостной диздар в присутствии Пири-воеводы передал узника стражникам, которые в сопровождении моллы Юсуфа отвезут его в Травник. В приказе стояло еще, что упомянутому Хасану не следует развязывать руки, а город он должен покинуть до рассвета. Стражники на конях остались у ворот крепости, они вдвоем с моллой разбудили диздара и вручили ему мой приказ. Диздар ворчал, почему его не предупредили раньше, тогда он не отправлял бы узника в нижние темницы, а теперь нам надо будет подождать, а у него пропала ночь, и так он не знает, когда ночь, когда день, а Пири-воевода сказал ему, что его дело выполнять, да и молла Юсуф посетовал: дескать, на нас это дело, а не на нем, ну вот и приходится делать то, к чему душа не лежит, но ведь важное дело, и вали так желает, но не хочет, чтоб люди узнали от отправке Хасана, народ здесь безумный, недавно только доказал, и лучше все сделать тихо и незаметно. Он добавил еще, что просил меня позволить Пири-воеводе отправиться со стражниками и Хасаном, потому что он не привык на конях ездить, пока до Травника доберутся, у него раны откроются, но я ответил, что никак не могу отпустить Пири-воеводу, он нужен мне здесь, без него я как без рук, за что он и благодарит меня. (Никогда не говорите, что встретили самого глупого человека; всегда может случиться, что кто-то окажется глупее!) Когда Хасана привели связанного, он потребовал, чтоб ему освободили руки, спросил, куда его увозят, обозвал их ночными совами, сердился, что его разбудили во время самого сладкого сна, а когда молла Юсуф спокойно объяснил, что они лишь выполняют приказ, то спросил его, когда он раз навсегда повзрослеет и станет думать своей головой, а не по приказу, пора уж, наверняка он совершеннолетний, или он хочет наследовать ему, Пири-воеводе, чего он, Хасан, никак не советует, потому что никогда не достичь ему такого совершенства и он может стать лишь маленьким Пири-воеводой. Он, Пири, этого не понял, но думает, что тут кроется нечто обидное. Потом Хасан поблагодарил диздара за удобное размещение и абсолютную тишину, которой его окружили; ему было так хорошо, что из благодарности он желал бы того же самого и диздару. Пири-воевода прервал эту болтовню и велел трогаться.

— Ты прав,— сказал Хасан,— у вас столько дел впереди, жалко терять время.— А увидев стражников, спросил: — Что мне делать, ага и эфенди, чтоб оставить о себе добрые воспоминания? Поеду ли я верхом или побегу за вами?

— Не болтай лишнее! — ответил ему один из стражников, тот, что выделялся своим ростом, и, подняв его на коня, связал ему и ноги веревкой.

— Привет моему другу кадию! — крикнул Хасан, когда они тронулись.

— Они помчались галопом?

— Откуда ты знаешь?

— Теперь неважно все, что я знаю. А тебе, кажется, еще не ясно.

— Что мне должно быть ясно?

— Что они убежали. И ты им помогал.

— Я видел твой приказ.

— Я не отдавал никакого приказа. Его написал молла Юсуф.

— А стражники? Они ведь связали его.

— И развязали за первым углом. Это наверняка его люди.

— Я не знаю, его ли это люди, но почерк был твой. И твоя печать. Я не единожды получал от тебя приказы. Знаю каждую твою букву. Другому так не написать.

— Говорю тебе, дурак, я ни о чем не знал, обо всем услыхал от тебя первого.

— Ох, неправда это, все ты знал. Ты и придумал, ты и написал. Ради друга. Только зачем же ты меня погубил? Зачем меня? Неужели ты не мог найти кого-нибудь другого? Двадцать лет я служу верой и правдой, а теперь я твоя жертва. И молла Юсуф это подтвердит.

— Молла Юсуф больше не вернется.

— Ну вот видишь, ты знаешь.

Напрасно было с ним говорить, для него я был единственным виновником.

Тефтердар вошел, вытирая полное лицо шелковым платком, красный от волнения, но говорил тихо и внешне спокойно.

— Что ж, дервиш, ты начал откровенно издеваться? Ну ладно, ты свое сделал, теперь очередь за другими сделать по-своему. Только скажи мне, на что ты надеялся? Неужели тебе безразлично?

— Я ничего не сделал. Для меня это такая же неожиданность, как и для тебя.

— А это что такое? Твой приказ и твоя печать.

— Это написал мой писарь, молла Юсуф.

— Рассказывай! Для чего писарю это делать? Он родня Хасану? Или друг, как ты?

— Не знаю.

— Не был он ему другом,— вмешался Пири-воевода.— Молла Юсуф — человек кадия, он во всем его слушался.

— Не шибко ты умен, Ахмед Нуруддин. Кого ты думал провести дерзкой игрой?

— Если б я поставил свое имя, тогда я на самом деле оказался бы дураком. Или не был бы сейчас здесь. Неужели тебе это не ясно?

— Ты считаешь нас дураками, будто мы поверим в твои детские забавы.

— Я могу поклясться на Коране.