Урфин Джюс - Зарисовки.Сборник

• Название: Зарисовки.Сборник
• Автор: Урфин Джюс
• Жанр: Эротика

В этой книге собраны произведения невероятного  Урфина Джюса, пишущего в таких жанрах, как: гет, слэш (яой), ангст, PWP, POV, повседневность, фэнтези и другие. Но в каком бы жанре не было бы написано произведение, оно всегда не оставляет равнодушным - " Ты жизнь, ты танец на краю. Твоих грехов не умаляю. Одной стопой за край стою. Толкнёшь - умру, поймёшь - взлетаю".

Предупреждения: слэш (яой), нецензурная лексика, 18+.

---

– Не могли бы вы не храпеть? – закончила свою просьбу мечта.

– Не храпеть? – от разочарования голос Семушки просел. – Извините.

Семушка отвернулся к стенке и с трудом подавил в себе желание постучаться об нее дурной головой.

Дар напрасный, дар случайный...

Иришка прижимается ближе и обнимает, сунув руки под куртку.

– Замерзла?

Держусь за поручень автобуса. На повороте чуть заносит, второй рукой опираюсь о спинку кресла.

– Ага, – хитро щурится она.

Руки задирают футболку под курткой, и коготки слегка оцарапывают спину.

– Очень, – мурлычет, – сил никаких нет.

– Доедем, согрею, – наклоняюсь ближе, возвращаю ей урчащие интонации.

Ловлю неодобрительный взгляд женщины, притертой к нам набившейся толпой. Хочется, глядя ей в глаза, прикусить Иркино ушко и подмигнуть. Фыркаю, отметая дурацкий порыв, утыкаюсь носом в Иришкину макушку и вдыхаю сладковатый аромат. Руки, скрытые ото всех плотной тканью куртки, продолжают диверсию.

– И-и-ир-р.

Рычу и прижимаю к себе плотнее, даю почувствовать, что своего она добилась. Хохочет, утыкаясь носом в мою грудную клетку. Стискиваю ее ладошку.

– Выйдем сейчас?

– Дурак, нам еще три остановки.

– Выйдем сейчас.

Чуть отстраняюсь от нее и многозначительно смотрю вниз.

– Ну, если очень надо, – лукаво опускает она глаза.

Выскакиваем из автобуса и, не сговариваясь, сканируем место.

– Туда, – тяну я девушку в сквер.

Густая высокая акация, выстриженная как по линейке, скрывает от лишних взглядов небольшую полянку с парой деревьев. То, что надо! Вломившись в заросли, прижимаю ее к стволу дерева и жадно целую, задирая тонкую майку, сминая кружево лифчика. Больно ущипнув за сосок, опускаю руку, выворачиваю болт из застежки, расстегиваю ее джинсы, втискиваюсь в жаркое нутро. Влажная, горячая, крышесносная.

– Ах…

Ее дыхание опаляет шею, а рука повторяет путь: болт-молния-плоть. Теснота горячей ладони, сильно сжимающая член, немного трезвит неправильным ритмом. Движением подсказываю: глубже, резче, на грани боли. Дыхание учащается, и пальцы стискивает пульсацией. Вытаскиваю измазанные ее соком пальцы и накрываю ее руку, задавая нужный темп. Так… Еще… Прикусываю хрупкое плечо, сильно, до кровоподтека. Хорошо. Иришка возится под руками, обтирает бумажными салфетками себя и меня.

– Одежду замарал, – хихикает, – буду весь вечер пахнуть.

Прижимаю пальцы к ее губам:

– А я тобой.

Три остановки приходиться топать пешком.

Наташка гиперобщительная, поэтому на ее день рождения вечно заносит каких-то новых людей. Вот и сейчас дверь нам открывает кто-то совершенно левый. Судя по звукам, мы конкретно опоздали – народ уже хорошо выпил и пляшет. Наше появление встречено почти овацией. Какие люди! Сто лет не виделись! Наконец-то! Кто-то виснет на шее, кто-то хлопает по плечу. Кто-то втискивает в руку рюмку, и от щедрот водка переливается через край. Хоп! Хоп! Хоп! Атмосфера вливается вместе с алкоголем, и я уже тащу какого-то парня покурить. Не накачаться бы до потери пульса. Тыкаюсь в сложенные домиком ладони парня, закрывающие зажигалку от ветра. Та искрит, пыхает, но огня нет. Он матерится, трясет ее и снова чиркает колесиком. Бесполезно. Вынимаю раскуренную сигарету из его губ, прикуриваю свою.

– Арчи, – протягиваю руку.

– Евгений, – жмет в ответ мою.

Ох ты ж бля… Онегин. Курю и рассматриваю. Точно Онегин. Тонкий, нервный профиль и несовременная осанка из фильмов со старинными особняками, кринолинами и каретами. Смотрю на длинные тонкие пальцы, сжимающие сигарету. «A quoi pensez-vous?» – вьется где-то в подсознании из школьного курса французского. Фиксирую взгляд на своей сигарете. Нежно-зеленый фильтр, значит, это я Иркины спер... Пальцы пахнут Иркой, водкой и табаком. Похабная смесь запахов контрастом бьет по нервам, и это заводит. Найти Иришку и уволочь в темный уголок, и похрен на тех, кто окажется рядом в этот момент? Сами виноваты. Тушу окурок в переполненной банке из-под дешевого кофе.

– Пошли, Онегин?

– Куда, куда вы удалились, Ольга? – поет он вдруг в ответ. – Будешь звать Онегиным, буду звать Ольгой, – хмыкает и смотрит в глаза.

– Не Татьяной?

– Если настаиваешь.

–Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.

– Это не оттуда, – прерывает меня Онегин.

– Согласен на Ларина.

– Учи матчасть.

Неистребимая «бутылочка» вертится в центре. Ирка, скрестив ноги по-турецки, восседает тут же с двумя пластиковыми емкостями. Хлопает рядом, мол, приземляйся. Водка уже теплая и не горчит. Надо притормозить. Бутылочка указывает на Ирку, еще поворот – Наташка. Народ встречает расклад дружным ором. Наташка ржет и тянется к моей подруге. Встречаю взгляд Онегина. Девчонки целуются медленно, позерски, но со вкусом. Облизываю средний палец и, с пошлым звуком вытащив его изо рта, демонстрирую «fuck» Онегину. Он усмехается и тянет крутануть стекляшку. Поцелуи температурные, опаляющие, разъедающие нутро пограничным желанием. По бедру ползет Иркина рука, бессовестно поглаживает пах. Стекляшка застывает напротив Онегина. Сминаю стаканчик. Знаю. Чувствую. Внутри медленно, вслед за затухающим движением бутылки, накручивается что-то темное и тяжелое. Горлышко указывает на меня. Тишина.

–Предвижу всё: вас оскорбит
Печальной тайны объясненье.
Какое горькое презренье
Ваш гордый взгляд изобразит!
Чего хочу? с какою целью
Открою душу вам свою?
Какому злобному веселью,
Быть может, повод подаю!

Онегин тянется ко мне и останавливается на середине. Губы сжаты росчерком злой улыбки. Впиваюсь пальцами в его подбородок. Красивый, тонкий, хрупкий; кажется, еще чуть-чуть – и треснет, как скорлупа ореха. Целую. В ушах звенит. Сердце боксирует глухими тяжелыми ударами грудную клетку. Губы, дрогнув, чуть приоткрываются. Кусаю за нижнюю, больно мстя за все это. Онегин отталкивает, возвращается на место, тут же отворачивается, язвит и улыбается кому-то другому. Вроде как пофигу. Стеб. Шутка.

Ирка больно тычет в бок:

– Вот придурки!

Глаза ее горят.

– Хочу тебя, – шепчет на ухо и кусает мочку. – Психи.

Бутылочка продолжает случайно комбинировать пары, но мне уже не интересно. Я выжжен дотла этим поцелуем. Обуглен. Хочется заорать, кулаком снести равнодушие с его лица. Вцепиться, закрутиться клубком в драке. Прижать к полу. Вдавить. Как душно! Тесно… Невыносимо оставаться в этой комнате. Воздуха… Воздуха!

– Пошли отсюда, – тяну я Ирку.

Ночной воздух обдувает кожу. Закрыть глаза и остаться тут, у края дороги, чтобы пролетающие мимо машины обдирали и уносили за собой это ощущение, опутавшее тело наэлектризованной сеткой. Ирка курит рядом. Молча. Ветер вытягивает ее волосы, превращая в Медузу Горгону.

– Это Наташкин парень, – сообщает она в никуда.

Пожимаю плечами:

– Не важно. Домой хочу.

Книга старая, с пожелтевшими страницами и обтрепанным переплетом. Золотой полустертой канителью на синем фоне строгой обложки выведено «А.С. Пушкин». Издание черт знает какого года. Меня еще и в планах не было. Провожу ладонью по шершавым страницам. Закрываю. Открываю. Перелистываю, вдыхая неповторимый запах.

Я вас люблю, хоть и бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!

Строчки легки, неуловимы, как паутина на исходе лета. Мягко льются, оседая едва заметным послевкусием. Тонкий аромат неизбывности. Горьковатый привкус упущенного. Перелистываю страницу за страницей, вчитываюсь в строфы, внутри звенят и отзываются тонким перебором струны. Синий увесистый том поселился под подушкой маленькой личной тайной.

Осень тихо обступает со всех сторон, обводит листья золотой каймой, добавляет густоты в облака, пытается подсластить последние теплые дни перезревшими фруктами. Заставляет вцепиться в остатки августа, выгоняет из дома, под уже не жаркое солнце, чтобы прочувствовать каждую минуту уходящего лета, дышать впрок этим воздухом, уже разбавленным горьковатым ароматом увядания. Иришкина ладонь в руке взрывает нутро нежностью – тянет согреть легким поцелуем косточку, выступающую на запястье, и попросить прощения. Что-то треснуло во мне. И сквозь эту трещину проросло другое: чудное, сильное, беспокойное.

– Арчи. Пойдем сегодня в кино?