Эмиль Верхарн - Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы

• Название: Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы
• Автор: Эмиль Верхарн
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1972

В конце XIX века в созвездии имен, представляющих классику всемирной литературы, появились имена бельгийские. Верхарн и Метерлинк — две ключевые фигуры, возникшие в преддверии новой эпохи, как ее олицетворение, как обозначение исторической границы.

В антологию вошли стихотворения Эмиля Верхарна и его пьеса "Зори" (1897), а также пьесы Мориса Метерлинка: "Непрошеная", "Слепые", "Там, внутри", "Смерть Тентажиля", "Монна Ванна", "Чудо святого Антония" и "Синяя птица".

Перевод В. Давиденковой, Г. Шангели, А. Корсуна, В. Брюсова, Ф. Мендельсона, Ю. Левина, М. Донского, Л. Вилькиной, Н. Минского, Н. Рыковой и др.

Вступительная статья Л. Андреева.

Примечания М. Мысляковой и В. Стольной.

Иллюстрации Б. Свешникова.

---

«Нет, жить тобой душа не уставала…»

Перевод А. Гатова

Нет, жить тобой душа не уставала!
Ты некогда в июне мне сказала:
«Когда бы, друг, однажды я узнала,
Что я тебе мешаю, тяжела, —
С печалью в сердце, тихом и усталом,
Куда неведомо, но я б ушла».

И тихо лбом к моим губам припала.

И потом:

«Дарит разлука радости живые,
И нужды нет в сцепленье золотом,
Что свяжет, как у пристани, кольцом
Две наши тихие ладьи земные».

И слезы у тебя я увидал впервые.

И ты сказала,
Ты еще сказала:
«Расстанемся во что бы то ни стало!
Так лучше, чем спускаться с вышины
Туда, где будням мы обречены».

И убегала ты, и убегала,
И вновь в моих объятьях трепетала.

Нет, жить тобой душа не уставала.

Волнующиеся нивы

{42}

Покойник Перевод М. Донского

Усопших к месту погребенья
Всегда проносят вдоль селенья.

Уже мальчишки тут как тут:
 «Гляди, покойника несут!»

Глаза рукой прикрыв от солнца,
Старуха смотрит из оконца.

Столяр бросает свой верстак:
В гробах он смыслит как-никак.

А лавочник расставил ноги
И курит трубку на пороге.

От взоров досками укрыт,
Покойник в ящике лежит.

Без тюфяка он, без подушки, —
Под ним солома лишь да стружки,

А гроб из четырех досок
Не в меру узок и высок.

Носильщики идут не в ногу,
Кляня разбитую дорогу.

Злой ветер возле «Трех дубов»
Срывает гробовой покров.

Шершавым доскам будто стыдно,
Что всем теперь их стало видно.

Холодный ветер валит с ног;
Все думают: «Мертвец продрог».

Все знают: спит он, бездыханный,
В одной рубахе домотканной.

И в день, когда своих рабов
Господь поднимет из гробов,

Дрожа, в смущении великом,
Он будет наг пред божьим ликом.

Процессии дать надо крюк,
Чтоб обогнуть общинный луг.

По той полоске, рядом с лугом,
Покойный шел весной за плугом.

Он тут в погожий летний день
Косил пшеницу и ячмень.

Всем сердцем был он в жизни трудной
Привязан к этой почве скудной.

Под вечер, выбившись из сил,
Он с ней любовно говорил.

Вон там, где тянется тропинка,
Он комья подбирал суглинка,

И после трудового дня,
С соседом сидя у огня,

Он землю в пальцах мял, смекая,
Какого ждать им урожая.

Вот кладбище; как свечки, в ряд
Три кипариса там стоят.

Сплеча могильщик бородатый
Орудует своей лопатой:

Его, не побоясь греха,
Забыла разбудить сноха, —

Вон гроб уже у поворота,
А не закончена работа.

На мертвеца могильщик зол
За то, что тот его подвел, —

Нашел же времечко, постылый, —
И он плюет на дно могилы.

А гроб все близится, и вот —
Он у кладбищенских ворот.

Толпа в ограду повалила,
Перед покойником — могила.

Неистов ветер, даль черна,
Как эта яма холодна!

Могильщик с силой и сноровкой
Подхватывает гроб веревкой,

И скрип ее о край доски —
Как одинокий стон тоски.

Безмолвна скорбь, и сухи веки.
Гроб опускается навеки

В глухую темень забытья,
В объятия небытия.

Алые крылья войны

{43}

Герои Льежа Перевод В. Брюсова

Клятвопреступная смертельная война
Прошла вдоль наших нив и побережий,
И не забудет ввек под солнцем ни одна
Душа — о тех, кто чашу пил до дна
Там, в Льеже.

Была суровая пора.
Как некая идущая гора,
Все сокрушая глыбами обвала,
Германия громадой наступала
На нас…

То был трагический и безнадежный час.
Бежали все к безвестному в смятенье.
И только Льеж был в этот час готов,
Подставив грудь, сдержать движенье
Людей, и пушек, и штыков.

Он ведал,
Что рок ему в то время предал
Судьбу
И всей Британии, и Франции прекрасной,
Что должен до конца он продолжать борьбу
И после страстных битв вновь жаждать битвы страстной,
В сознанье, что победы ждать — напрасно!

Пусть там была
Лишь горсть людей в тот час глухой и темный,
Пред силами империи огромной,
Пред ратью без числа.

Все ж днем и ночью, напролет все сутки,
Герои пламенно противились врагу,
Давая битвы в промежутке
И убивая на бегу.

Их каждый шаг был кровью обозначен,
И падал за снарядами снаряд
Вокруг, что град;
Но полночью, когда, таинственен и мрачен,
На дымных небесах являлся цеппелин,
Об отступлении не думал ни один,
Бросались дружно все в одном порыве яром
Вперед,
Чтоб тут же под безжалостным ударом
Склониться долу в свой черед…

Когда велись атаки на окопы,
Борцы бесстрашные, тот авангард Европы,
Сомкнув свои ряды, как плотную мишень
Для быстрых, ровных молний пулемета,
Стояли твердо целый день
И снова падали без счета,
И над телами их смыкалась мирно тень…

Лонсен, Бонсель, Баршон и Шофонтен
Стонали, мужество свое утроив;
Века лежали на плечах героев,
Но не было для павших смен!
В траншеях, под открытым небом,
Они вдыхали едкий дым;
Когда же с пивом или хлебом
Туда являлись дети к ним, —
Они с веселостью солдатской неизменной
Рассказывали, вспоминая бой,
О подвигах, свершенных с простотой, —
Но в душах пламя тлело сокровенно,
Был каждый — гнев, гроза, вражда:
И не бывало никогда
Полков столь яростных и стойких во вселенной!

Весь город словно опьянел,
Привыкнув видеть смерть во взорах;
Был воздух полон славных дел,
И их вдыхали там, как порох;
Светились каждые глаза
Величьем нового сознанья,
И возвышали чудеса
Там каждое существованье,
Всё чем-то сверхземным и дивным осеня…

Вы, люди завтрашнего дня!
Быть может, все сметет вдоль наших побережий
Клятвопреступная смертельная война,
Но не забудет ввек под солнцем ни одна
Душа — о тех, кто чашу пил до дна
Там, в Льеже!

Поэмы и легенды Фландрии и Брабанта

{44}

Пиршество гёзов Перевод Ю. Александрова

Сиянье кубков золотых,
Сиянье лиц и гул беседы,
Сиянье гордое победы,
Сплотившей знатных и простых!..
И этот блеск в согласных звонах
Переходил в конце концов
Со лба безумцев распаленных
На лоб степенных мудрецов.

Но кто-то слово или фразу
Произносил — и вдруг с лица
Слетало ликованье сразу,
И красный уголь жег сердца.

В ту пору недоверье зрело,
Дойдя с низов до королей, —
Оно на дне души горело,
И каждый становился злей.
На севере монах германский
Душил сердца, давил умы,
И был порядок лютеранский
Чернее самой черной тьмы.
А за стеною пиренейской
Король Испании служил
Щитом для Рима и злодейской,
Кровавой ролью дорожил.

Общались гости на пиру высоком,
И радость озаряла лица их,
И каждый виноградным буйным соком
Соседей потчевал своих.
Одни из них себя считали строго
Апостолами праведного бога.
Другие звали подлою игрой
Костры, которые Филипп Второй
Воздвиг у набожного трона,
Как троны ужаса — дабы корона
Латинским блеском озаряла мир.
Они кричали, что король-вампир
Не может быть христианином,
Что веру не спасти огнем единым,
Сплошной завесою огня,
Который будет жечь, покой гоня,
Пока весь горизонт на небе темном
Не вспыхнет заревом огромным.

Граф Мансфельд, кубок свой подняв
И в тишине минутной встав
Над прочими гостями,
Взывал к согласью твердыми устами.

Словечки добрые и шуток рой
Порхали над игрой,
Которой занялись иные гости:
Они швыряли кости,
Не зная меж собой преград.
И каждый был другому брат,
Когда властительно и смело,
Победой наполняя дух и тело,
Гремело имя Ламораль{45},
Граф Эгмонт — грозное, как сталь.

И вот, на гребне высшего накала,
Где так взыграла жажда братских уз,
Что можно было заключить союз
Хоть против солнца, посредине зала
Поднялся граф Анри де Бродерод
И громко крикнул: «Мы — народ!»
И мигом по его сигналу
Горшков и мисок поплыла по залу
Армада, нагруженная едой.
Тянул к ней руку и сеньор седой,
И полинявший воин за свободу,
Пивавший чаще не вино, а воду.
Под радугою витражей,
Среди серебряных ножей,
В минуту чуда,
Затмила жалкая посуда
Сверкающие жарко блюда.
А сам вельможный Бродерод,
Подсев к вассалу своему,
Надев холщовую суму
И перелив полжбана в графский рот,
Воскликнул гордо, безо всякой позы:
«Мы — гёзы!
Мы — нищие! Нас обозвали так —
Пусть так и будет! Мы — вожди бродяг!
Нас не страшат ни битвы, ни угрозы!
Мы — гёзы! Гёзы!!
Гёзы!!!»

И слово полетело рикошетом
Из уст в уста,
И молнию зажгло при этом,
Какой не знали здешние места.
И приняли его знатнейшие сеньоры,
Как меч, рассечь способный горы.
Оно надежду их насытило сполна.
Оно несло их удивленье
С бравадой пополам — явленье
Обычное в те времена.
Их грубый, острый ум подвластен был капризам,
Но слово стало их девизом
И делом стало, наконец,
Прогретым яростью сердец.

Они друг другу пожимали руки
И обнимались, дав обет
Идти на смертный бой, на эшафот, на муки,
Во имя лучших лет.
И хлеб и соль они в вино бросали,
И лихорадка их была
Такою жаркой, что слова плясали
Порой без смысла. Но любовь звала
Людей на подвиг. Людям было ясно,
Что в миг безумья, страшный, молодой,
Чреватый горем и бедой,
Ничто в конечном счете не напрасно.
Что ими узел рассечен
Самой судьбы, самих времен;
Что им теперь в пылу борьбы упрямой
Дано уже до смерти самой
Струю крепчайшего вина
Пить залпом, до конца, до дна.

Зори