Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему

• Название: Сочинение на вольную тему
• Автор: Анатолий Кудравец
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00783-0

Роман белорусского прозаика Анатоля Кудравца «Сочинение на вольную тему» и его рассказы посвящены людям села, их житейским заботам.

Автор пишет о самых будничных событиях, осмысливая жизнь целого поколения — с довоенной поры по сегодняшний день, со всеми присущими этому поколению конфликтами.

---

Он не слышал, как несколько минут спустя из его груди вынули этот острый металл и, чтобы не сбегала кровь, в маленькую ранку воткнули обмотанную куделей деревянную затычку; как его тащили за задние ноги по двору, за хлев, в затишек; как положили всеми четырьмя на землю, которую он только что пытался нащупать и которая, если б он нащупал ее, возможно, спасла бы его, должна была спасти; как в разинутую пасть положили небольшой круглый камень; как его обкладывали сухой соломой, будто хотели, чтоб ему было теплее; как потом чиркнули спичкой и поднесли к соломе огонь. Солома долго не хотела гореть, и все-таки после третьей спички занялся маленький шматок желтого пламени. Огонь медленно расползался в стороны, пока наконец не взвился вверх, едва не выпалив человеку глаза, и к запаху горелой соломы присоединился и пополз по селу едкий, сухой запах паленой щетины. Кабану было уже все равно.

Смолили кулями. Игнат еще осенью навытрясал их целый закуток — знал, пригодится либо стреху перекрыть, либо еще на что-нибудь.

Смолили вдвоем с Тимохом, но заправлял тут Тимох. Игнат же был при нем за подручного, и эта роль нравилась ему. Он следил, чтобы были кули под рукой, чтобы не погас огонь, иначе Тимоху пришлось бы заново разжигать солому, а когда прошлись по первому разу, сняли щетину и кабан весь почернел, — чтобы была наготове горячая вода, смыть тушу, и ножи — скоблить.

— Вопщетки, хорошо осмолить кабана тоже надо уметь, — похвалил соседа Игнат. Он и сам мог смолить и делал это не однажды, однако у него не всегда хватало терпения, как у Тимоха, который, зажав в одной руке пучок соломы, а в другой нож, пядь за пядью обходит, казалось, уже выскобленную до соломенной желтизны тушу.

— А что тут уметь, — понуро ответил Тимох. Он всегда был угрюм, и даже живая работа возле кабана не поправила его настроения. — Надо только терпенье иметь. И жаром смалить, а не пламенем. Жар смягчает шкурку, а пламя сушит.

Часам к одиннадцати осмоленный, выскобленный и вымытый кабан лежал ногами вверх на широкой лавке. Разбирали тоже на дворе, но разбирал уже сам хозяин, этого он никому не доверял. Теперь Тимох был у него в подручных — подхватывал и бросал в большие ночевки куски мяса, сдор, относил в сенцы стёгна, сало.

Уже сидя за столом, выпив две или три стопки горелки, развязавшей язык, Тимох неожиданно поинтересовался:

— Ты слыхал — опять хлопцы объявились?

— Вопщетки, ты о ком? — переспросил Игнат.

— Бытта не понимаешь о ком, — скривил поросшие редкой щетиной губы Тимох. — Все о них же, о бандитах. В Дулебах у одной вдовы — хотя что одной, ты должен знать, Аркади Воронова, он из лагеря не вернулся, — у нее кабана забрали.

— Его-то я знал. Когда-то на облаву вместе выезжали, — ответил Игнат.

— Поговаривают, что с ними вроде Стась Мостовский.

— Стась? А его не взяли там, у Гилынки?

— Шайку взяли, а он и еще двое ушли.

— Живучий, как вьюн, отовсюду выскользнет. А интересно было бы поглядеть на него теперь. И потолковать. Что б он сказал? — Игнат не был пьян, и слова его были не от хмеля.

— Это ты сурьезно? — не поверил Тимох.

— А почему ты думаешь, что несурьезно? Нехай бы рассказал, что думал тогда и что думает сегодня.

— Все, что мог, он уже сказал. А я вот что думаю: раз так, то он может объявиться и тут. — Тимох кинул взгляд на стену, где у Игната висело ружье.

— Почему ж не может. Может, — ответил Игнат. — Что ни говори, роди́на.

А вечером он снял ружье со стены, смазал, прочистил стволы, выбрал из патронташа два патрона с пулями, загнал в патронник. Ружье и патронташ повесил на прежнее место, на стену.

Лег спать, Марина управлялась еще с внутренностями, но вскоре легла и она.

Ночь стояла лунная, в хате было светло как днем.

И приснилась Игнату липа. Она падала… Падала так медленно, нехотя, что казалось, никогда конца не будет ее падению и не будет конца страху, с которым Игнат, не желая этого падения, все же ждал его… Тяжелая черкая крона липы, словно туча, заслонила собой колхозный двор, все небо и шла теперь на Игната, и он не выдержал, закричал… Закричал и проснулся, как просыпался уже не раз.

Лежа на постели, ворочал в голове недавний сон. И в том сне виделось все так ясно, как происходило и в самом деле, когда он, взяв в помощники дочурку, отважился спилить ту липу, под которой они последний раз курили с Вержбаловичем. Не хотел, чтоб спилил ее кто-либо другой. А что ее свалили бы, сомнений не было: из всей обсады осталось лишь несколько деревьев. И эта липа была самая толстая, самая высокая и самая красивая.

Закашлял Леник. Побегал, видать, расхристанный, наглотался снега.

Встала Марина, вынула из печи чугунок с заваренным малинником, дала попить. Кашель унялся, и Леник, похныкав немного, затих.

Марина уж было хотела ложиться, но кинула глазом в окно. От ворот к хате шел человек.

— Игнат, кто-то идет по двору, — прошептала она тревожным голосом. — И за столбом у ворот кто-то стоит.

Игнат словно ждал этого: вскочил, скользнул рукой по стене и с ружьем стал к простенку между окон. «Как быстро пронюхали, — мелькнула мысль, и тотчас другая: — Ничего, в патронташе патронов хватит».

— Сенцы на запоре? — спросил, прижав палец к губам: тихо!

— На запоре, — прошептала Марина. Они стояли возле стены, выглядывая из-за косяка в окно.

Человек был в теплой поддевке, в зимней шапке и в сапогах. Оружия не видно было. Он взошел на крыльцо, приблизился к двери, немного постоял, затем взялся за клямку — дверь была заперта изнутри. Человек осторожно постучал клямкой. Игнат подтолкнул Марину к окну, дал знак отозваться. Сам кинул взгляд на другое окно, на ворота. Из-за столба высовывался тонкий ствол винтовки.

— Кто там? — спросила Марина.

— Может, хлеба дадите, хозяюшка? — подал голос незнакомец, повернувшись к окну, и не сходил с крыльца. Это был темнолицый мужчина с усиками. Голос молодой, тихий, с нотками усталости.

— Хлеб есть, — ответила Марина. Как раз только вчера испекла пять буханок. Одну съели, а четыре лежали под рушником на столе. Марина взглянула на Игната, он кивнул головой.

Разрезав ковригу, Марина взяла половину, направилась было к двери, но Игнат потянул ее за руку, показывая на окно. Два дня назад Леник ловил ночевками воробьев и нечаянно выдавил нижнюю стеклину. Нужного стекла не нашлось, и вместо него Игнат вставил фанерку. Марина отодвинула фанерку, гвозди не удержали ее, и она полетела в снег. Просунула полковриги на двор. Незнакомец взял хлеб.

— Может, еще и луку немножко? — все тем же тихим усталым голосом попросил незнакомец.

Отойдя к печи, где висели две длинные плетенки лука, Марина оторвала от одной хвост, открыла шкафчик, взяла кусок сала ладони в две и подала все в выбитое стекло, из которого тянуло холодом. Незнакомец взял лук и сало, опустил в большую черную сумку на боку, где уже лежал у него хлеб.

— Спасибо, хозяюшка. Плохо только, что нас боятся, — печально произнес он. — Бояться нас не надо. Всем хочется жить. Если б мы хотели, могли бы… но мы никого так не трогаем… не тронули… Разве что поесть…

— Война давно кончилась, а вы не даете спокойно жить. Чего вы прячетесь от людей и бродите по ночам? — сказала Марина.

— Это так, бродим… — Незнакомец отошел от окна, потом вернулся, поднял фанерку, приладил ее на прежнее место и только тогда двинулся к воротам. Из-за столба вышел второй, с винтовкой, и они зашагали по улице, но не в конец ее, а дальше в село.

— Меня аж трясет всю, брр-р, — вымолвила Марина. У нее зуб на зуб не попадал.

— Лезь на печь, погрейся.

— Меня не столько от холода трясет, сколько от всего. Стою и думаю: нехай бы скорей все кончилось, скорей бы он ушел.

— Все равно лезь на теплое. Вопщетки, я и сам не знал, чем все это кончится. Одно знал: пока есть патроны, в хату они не войдут.

— Что ты со своим ружьем?.. У них винтовки, а может, и автоматы…

— Конечно, автомат есть автомат, но и мое… А Галус и не обозвался.

— Ага, с чего бы это? Ты думаешь, что это может быть еще не все? — спросила Марина уже с печи.

— Все будет, когда сдадутся. — Игнат закурил. И вдруг удивленным, оживившимся голосом добавил: — А они знали, что мы надысь кабанчика закололи. Зна-а-али.

— Как ты думаешь, куда они пошли?

— Куда или к кому?

— Разве это не одно и то же?

— Вопщетки, может, и так… — Игнат пыхнул малиновым огоньком трубки. — Люди, а без голов. Войну давно свалили, теперь берег один, и надо что есть силы прибиваться к нему. Надо иметь смелость глядеть правде в глаза.

— Это теперь один берег, а сколько их в войну было? Что ни день — то берег, что ни ночь — то другой.

«И тогда, вопщетки, один был, один. То, что некоторые искали какой-то своей выгоды, это другое. Они всегда искали и искать будут. И в одной семье не всегда гладко бывает: там поссорились, там не поладили, но когда батьку бьют, некогда лежать на печи или из-за забора выглядывать. Тут засучивай рукава — и в бойку. А раз нагрешил, будь добр — отчитайся за грехи. Это уж закон».