Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему

• Название: Сочинение на вольную тему
• Автор: Анатолий Кудравец
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00783-0

Роман белорусского прозаика Анатоля Кудравца «Сочинение на вольную тему» и его рассказы посвящены людям села, их житейским заботам.

Автор пишет о самых будничных событиях, осмысливая жизнь целого поколения — с довоенной поры по сегодняшний день, со всеми присущими этому поколению конфликтами.

---

— А нам хорошо и в таких, — засмеялись те.

На улице было тихо, и вдруг в этой тишине послышались смех, шум, крики, распахнулась дверь, и в клуб неспокойной, шумной гурьбой ввалились веселые, пьяноватые люди, и сразу в клубе стало тесно и весело. Впереди шла и вела всех тетка Ольга. Были здесь Иванова мать, и Грипина, и Надя, и Лёха. Мать с порога увидела Ивана, улыбнулась ему.

Тетка Ольга с непокрытой головой, волосы собраны в узел. Она в новом темно-зеленом платье, руки раскинуты в стороны, словно плывут в воздухе, в правой — платок, левая свободная… Тетка Ольга как вошла, так и потянула всех за собой кругом, высоко подняв голову, глядя то вперед, прямо перед собой, то под ноги себе, притопывая и напевая:

Праслужыў я ў пана
Першае лета,
Выслужыў я ў пана
Курку за гэта.
Мая курачка
Залатавурачка
Па двару ходзіць,
Куранятак водзіць…

Она шла по кругу, взмахивая руками в такт песне, и вслед за ней, как цыплята за курицей, двигались другие танцоры и тоже пристукивали каблуками, взмахивали руками.

Иван глядел на тетку Ольгу и не узнавал: кажется, и фигура у нее еще ничего, и голос приятный… И словно чем-то горячим полоснуло по глазам и от этой немудрящей и, казалось, давно забытой песни, и от этих неумелых, давно отвыкших от танцев танцоров…

Маё целя хвастом меле,
Мой індык шалды-балды,
Мой гусь траву кусь,
Мая курачка
Залатавурачка…

— Музыку! Василь, музыку! — закричали танцоры.

— Давай падыспан!..

— Падыспан!

Василь уселся поудобнее и рванул баян. Танцоры пошли в круг.

Кто-то дотронулся до плеча. Иван повернулся: Нона!

— Добрый вечер, Иван.

— Добрый вечер, — обрадовался Иван.

— Гляжу, пропадает человек. Вокруг музыка, веселье, а он киснет. Думаю, пойду расшевелю…

— И хорошо сделала…

— Тогда пошли танцевать.

— Я плохой танцор…

— О боже, слышишь ли ты меня? Девка уговаривает хлопца танцевать, а он упирается. До чего мы дожили. Падыспанец — легкий танец, его легко танцевать… — запела Нона, входя в круг. — Не забыл?

— Припоминаю…

Иван уже и не помнил, когда танцевал эту падеспань, так это было давно, но быстро приноровился к танцу и незаметно для себя вошел во вкус. Ему нравилось и это плавное прохаживание с коленцами, с притоптываньем, и кружение, и смена партнеров, и нехитрая и такая знакомая музыка.

— Ты легко танцуешь, — сказал Иван Ноне.

— Неужели? — словно усомнилась она, не глядя на него. Нона явно подзадоривала, и Иван принял ее намек.

— Если б можно было жить одними танцами, я хотел бы всю жизнь танцевать… с тобой…

— Нельзя…

— Почему?

— Ноги не выдержат…

— Мои или твои?

— Твои. Мои крепкие. Я ведь работаю на строительстве…

— А я буду заниматься спортом…

— И сердце не выдержит, — смеялась Нона. — Танцы дают большую нагрузку на сердце.

— Сердце у меня крепкое.

— Оно у тебя умное.

— Как это?

— Оно очень много думает… — Голос у Ноны стал более серьезный, чем надо было для шутки. — А в танцах не надо много думать. Танцуй — и все. Хотя вот бы так, как Леня. — Нона кивнула головой назад. Там, через несколько пар от них, танцевали Игорь и Леня. Леня танцевал с одной из тех школьниц, которые просили Василя включить радиолу, рассказывал что-то веселое, и она аж заходилась от смеха. Он поймал взгляд Ивана, показал белые зубы, помахал рукой…

Иван ничего не успел сказать Ноне, хотя и возразить было нечего: Нона говорила правду. Надо было меняться парами, и Нона ушла вперед.

…Потом Иван танцевал с матерью. Она смотрела на него снизу вверх, улыбалась неустойчивой, расслабленной улыбкой.

— Откуда это вы всей толокой? — спросил Иван.

— Ольга позвала всех к себе. Ну а от нее сюда, на танцы, танцоры старые…

Мать словно чувствовала какую-то неловкость или вину, словно она делала что-то недозволенное. И ему стало жаль ее, и этого ее виноватого взгляда, и ее улыбки. Она старалась танцевать легко, свободно, вспоминая свою молодость, но ничего из этого не выходило: тяжелые, будто набрякшие ноги не хотели слушаться, и она переставляла их, как протезы. И только теперь, танцуя с матерью, Иван почувствовал, понял каким-то внутренним чутьем, сколько довелось вынести и ногам ее, и потому они точно одеревенели, и рукам, одна из которых неумело лежала у него на плече, другая, вялая, шершавая, в его руке. Ему сразу стало горячо, словно туман ударил в голову. Иван не мог дождаться, когда кончится танец. Он так и не дождался конца: как только Нона снова вернулась к нему, они покинули круг.

«Все. Скажу завтра, пускай собирается и едет ко мне. Хватит с нее уже. Пусть хоть под старость отдохнет», — думал он, выходя во двор.

На пруду квакали лягушки. Пахло разбросанным на огородах подсохшим навозом…

Присел на лавочку на другой стороне улицы, закурил.

«Так ведь не поедет… Говорил уже. И что услышал? «А что я там буду делать? Разве что твою комнату стеречь? Так ее и так никто не украдет…»

Он еще сидел на лавочке, когда из клуба выкатились так же шумно, с песнями и криками, и гуртом пошли по улице тетка Ольга, мать, Грипина, Надя, Лёха…

Василю, видимо, надоело играть на баяне, и он включил радиолу — на улицу вырвались звуки бодрого фокстрота…

— А-га, еще один минчанин, — услышал Иван, как только снова переступил порог клуба.

Широко улыбаясь и протягивая руки, к нему шел Иван Емельянович, все такой же маленький, толстенький, с хорошо заметным, будто приклеенным животиком. Продолговатое лицо его тоже округлилось, расплылось. И сегодня, как и много лет назад, когда Иван ходил в школу и когда бросил ходить, он был в темном мятом костюме, который пузырился на коленях и был весь в каких-то светлых пятнах.

Иван Емельянович взял Ивана под руку и повел через зал в уголок, под динамик. Там уже был Вавила — веселый, с красным лицом.

— Давай, давай сюда! — замахал он им рукой, как котят смахнул двух мальчишек, которые сидели рядом с ним на стульях, освободил место.

Сели. Слово за слово поплыла беседа — все про то же, неизменное: что нового слышно на далеком и близком свете. И как-то после первых фраз Иван Емельянович начал жаловаться, что трудно, очень трудно стало работать учителю. Это уже было что-то новое. Ведь Иван Емельянович из тех учителей, которые никогда не жалуются на трудности своей работы, как бы туго ни приходилось. А тут вдруг такое:

— Не хотят дети учиться. Не хотят — и все тут. Ты другому ставишь тройку — понимаешь, тройку! — и ему хоть бы что, ставишь двойку — и снова ему хоть бы что! — говорил он и сердился, разжигал себя. — Исчез элемент заинтересованности в учебе… «В институт я не пойду, а на завод возьмут и с тройками, и трактористом возьмут…» Вот и все… А ты распинайся, доказывай, уговаривай…

— А может, Иван Емельянович, оно и лучше, что человек уже в таком возрасте знает, чего хочет. Надо, чтоб люди трезво смотрели на жизнь, хотя эти люди — всего лишь школьники.

— В том-то и беда, что слишком рано этот человек знает, чего он хочет. Даже не чего он хочет, а что ему надо. Он чудесно разбирается в том, что ему надо, а чего не надо. Уже в шестом классе он знает, что ему не нужна химия, не нужна биология. Зачем ему химия? Зачем ему биология? Зачем ему ковыряться на пришкольном участке? Он будет электриком, а электрикам, видите ли, знать химию не обязательно! Зачем ему литература, если он будет шофером? Зачем шоферу Пушкин, зачем Богданович? Это ему не надо. А вот мотоцикл уже теперь надо, я не говорю о телевизоре. Это понятно само собой. — Иван Емельянович начал подпрыгивать на стуле, размахивать руками, на его губах заблестели капельки слюны. — В конце концов на все это можно закрыть глаза, черт с тобой: не хочешь учиться — не учись. Будь только человеком… А откуда он вырастет, этот человек? Откуда? Вначале ему не нужны химия, литература, природоведение. Затем не надо то, что другие делают, что другие любят. Потом отец не нужен, мать… Вон видишь, у порога стоит, белобрысый? — Иван Емельянович вытянул шею, крикнул: — Коля! Коля Мотуз, иди сюда!

В клубе было тесно, играла радиола, но парень услышал голос Ивана Емельяновича, повернул голову.

— Иди, иди сюда! — махнул рукой Иван Емельянович, но парень крутнулся и выскользнул за дверь.

— Видел? Пришел в клуб с папиросой. Ну захотелось тебе закурить — закури, пускай на тебе шерсть курится. Так нет же! Закурить и обязательно прийти в клуб, чтоб все видели. И это ученик шестого класса. Позавчера встречаю его на улице возле школы. В школе уроки, все в классах, а он шляется под окнами. «Почему не на уроке?» — спрашиваю. Начал что-то выдумывать. Говорю: «Сейчас же иди в класс!» Отскочил. «Не пойду. Захочу — и совсем не пойду в школу, вот тогда походите, попросите». Ну что ты ему скажешь?