Михаил Стельмах - Правда и кривда

• Название: Правда и кривда
• Автор: Михаил Стельмах
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

Много десятилетий прошло после Великой Отечественной войны… Но никогда не заживут раны в сердцах и душах участников жестокой битвы за право жить, любить, надеяться и верить, в памяти тех, кто стал наследником Великой Победы. Мы преклоняемся перед мужеством людей, прошедших через то страшное пекло. И мы благодарим тех, кто несет в будущее правдивую память о подвиге наших предков.

Закончив 1961 году роман «Большая родня», Михаил Стельмах продолжает разрабатывать тему народа и величия его духа, тему бессмертия народной правды, что побеждает и в войне, и в послевоенной тяжелой жизни.

В романе «Правда и кривда» рассказывается о жизни украинского села в последние годы войны и в первое послевоенное лето.

Автор показывает также богатырскую устойчивость и выдержку воинов на фоне адских испытаний: «Огонь был таким, что в воздухе снаряды встречались со снарядами, мины с минами, гранаты с гранатами». Многие из воинов не надеялись выжить, но все они честно исполняли свой долг каждый на своем месте.

---

— Так ты попробуй.

— А вдруг кони алкоголиками станут? — серьезно спросил Максим. — Как-то неудобно выйдет: конюх трезвенник, а кони — пьянчуги. Не люблю я непорядков.

— Ну, а боб ты воровал, Максим?

— Какой боб? — насторожился и обернулся к старику.

— Турецкий.

— Турецкий? Воровал когда-то на огородах.

— А в амбарах?

— Нет. А разве его кони любят?

— О конях не знаю, а некоторые люди любят.

— Американцы больше всего. У них, видать, животы крепкие, — хитро выкручивается Максим.

— Ох, и испортился же ты, до самого края испортился, — с сожалением сказал старик, а Максим весело хмыкнул.

Где-то около полуночи они выехали на Королевщину, над которой то здесь, то там торжественно поднимались одиноко стоящие великаны дубы.

Максим поставил коней около парома, под которым попискивала и клекотала вода, и, чтобы не вляпаться, подошел к небольшому овину паромщика, в котором дед Александр всегда летовал[34]. Недалеко от овина, над оврагом, стояло два островерхих стожка сена, хозяйственный кум накосил их в таких болотах и зарослях, куда не добирался никакой косарь. Сейчас овражный ветерок поддувал стожки снизу, и они, окутанные благоуханием, казалось, хотели куда-то лететь.

— Дед Александр, где вы там, давайте перевоз! — громко позвал в ворота Максим раз и второй раз, прислушался к отголоску, а потом смело пошел к лошадям, подвел их под стожок, снял с телеги веревки, рубель[35] и вилы.

И только теперь старику Евмену стало не по себе, он чуть ли не застонал от боли и, чтобы приглушить ее, вилами сорвал шапку со стожка и с силой бросил ее на телегу.

— Укладывай!

— Слушаюсь начальника! — весело отозвался Максим и принялся утаптывать сено.

— Ох, и хулиганского ты характера! — покосился на него старик.

— Под вашим чутким руководством! — гигикнул Максим, ловко орудуя граблями.

Они по-хозяйски широко уложили и утрамбовали сено. Теперь Евмен пожалел: почему было не приехать на Королевщину двумя телегами? На душе у него сейчас не было ни терзаний, ни раскаяния, только из головы не выходил образ Оксаны, словно ее дух витал вокруг этих стожков.

— Эх, доченька дорогая, — вздохнул старик, когда заскрипела, закачалась фура.

— Вы что-то сказали? — отозвался сверху Максим.

— Да ничего, езжай, — он по-хозяйски сгреб раструшенное сено, пододвинул его ко второму стожку и прислонился к нему руками.

Далеким густым духом зрелого лета пахло потревоженное сено и семена, а берег реки откликался голосами его Ивана и не его Оксаны.

— Значит, не судьба, — старик положил грабли на плечо и повернул вслед за телегой, на которой курлыкал какую-то веселую песенку хулиганского характера Максим. Ему, крученому, намного легче живется на свете, чем серьезному человеку.

Еще фура не подъехала к ручью, а кони услышали свое спасение — и конюшня затряслась от ударов копыт, гудения цимбал и дружного ржания.

— Слышите? — победно отозвался с фуры Максим.

— Да слышу.

Из конюшни обеспокоенно выбежал Петр Гайшук.

— Взбесились кони. Скорее рубите, а то оборвут поводья. Все благополучно обошлось?

— Лучше, чем у Прометея! — клубком скатился с телеги Максим.

— Жаль, что он без тебя орудовал, — подколол Максима Гайшук. — Вдвоем вы и богов обхитрили бы.

— Сложи в сумку свои остроты и передай жене на память о ее до смерти умном муже. Ох, и поесть же захотелось после такого дела. У тебя сомины часом нет?

— Есть кусочек для воришки.

— Вот спасибо, пороскошествую, как кот возле сала, — и Максим первым понес сено в конюшню.

На следующий день он побывал и на Королевщине, и на ярмарке, сердечно встретился там с дедом Александром, который выпивал с родней и знакомыми, поздравил его с радостью, сам на дармовщину выпил рюмку и хитроумно узнал, что старик ничего не знает о ночном приключении. Это совсем развеселило мужчину, и он с ярмарки чуть ли не бежал в село, чтобы вторично съездить за дедовым сеном.

— Если оскоромили губы, так надо и в рот положить, а статья, если даже до этого дойдет, и за одну, и за две фуры будет одинаковая. Даже, если подумать, большая кража более выгодна меньшей. У нас и за тысячу, и за сто тысяч одинаково судят, — Максим исподволь излагал конюхам тонкость законодательства.

— И откуда это все тебе известно? — преувеличенно удивился Гайшук. — Или ты законы изучал, или что?

— Не законы, а щели в них, это иногда пригождается, — не кроясь, ответил Максим.

Поздно вечером он снова поехал с дедом Евменом на Королевщину, снова возле парома и овина на всякий случай просил перевоза, а потом подвел коней к стожку. И только с него слетела и улеглась на телегу шапка, как от овина послышался насмешливый, язвительный голос деда Александра:

— Может, вам, работнички, надо еще одного помощника?

От неожиданности Максим пригнулся и хотел погнать коней, но у деда Евмена вырвались глупые слова:

— О, вот и мой кум пришел к нам…

Максим в отчаянии застонал и опустил голову: убегать было уже поздно. И сейчас его добивает язвительный смех старика:

— Смотри, даже ночью узнал кума! Хорошие глаза у кого-то одолжили. — И кум Александр, сияя буйной сединой, как заснеженное дерево, подходит к телеге, здоровается с кумом и спрашивает его: — Промышляешь, Евмен, моим сеном? Хоть бы меня, для видимости, в долю взял.

— Не возьму, кум, никак не возьму, — твердеет и аж прерывается от боли и решительности голос Евмена.

— Ты чего так возгордился? — преувеличенно удивляется Александр; против Дыбенко он кажется великаном. — Почему бы тебе честно не поделиться выручкой? За работу и фурманку[36] возьмите, если надо, а немного и мне возвратите на угощение добрых людей. Я теперь, кум, гуляю — за дочь пью с людьми. И с тобой хотел бы выпить, но обижаешь, без денег оставляешь ты меня.

— Я себя, кум, больше обижаю, — аж заклекотало внутри Евмена. — Моя честь дороже твоих копеек, но с горя променял ее на сено. И не смейся, не насмехайся, Александр, надо мной, потому что, ей-бо, ударю тебя.

— Вот так! За мою рожь я же буду бит? — пораженно воскликнул кум и с улыбкой посмотрел на свой большой, будто молот, кулак — Не ждал такого от тебя!

— Молчи, кум! — и Евмен поднял руку для удара.

— Тю на тебя! — рассердился Александр. — Подраться захотелось возле моего добра? Ты лучше расскажи, что тебя приневолило приехать сюда?

— Беда заставила, кум.

— Да сам вижу, что не роскошь. Говори!

Когда старый Евмен рассказал всю свою историю, кум только головой покачал:

— За эту кражу я тебе не судья. И я держусь, кум, на том, что и кони, и земля, и все-все — это наше. А безбородьки с нашего только свое похищают себе. Поэтому они забыли уже не только о скоте, но и о людях. Вот как оно одно цепляется за другое… Забирай мой стожок до стебелька. Это даже хорошо, что ты ко мне приехал. Так я, может, пожалел бы отдать сено, а теперь некуда деваться… Только моей бабе ани гу-гу, потому что она пока что щедростью не болеет.

— Какой вы, дед, красивый! — вырвалось у Максима.

— А, это ты, трепло злоязычное! — старик кулаком погрозил Максиму и заговорил к Евмену: — И откуда оно, кум, такие клоуны берутся? Сегодня же днем этот болтун и балаболка пил мою рюмку, а вечером приехал воровать мое сено, еще и красивостью поддабривается. Так не следует ли его батогом гнать от моего стожка аж до вашего села?

— Руки заболят от такой работы, — ничуть не обиделся, а даже гигикнул Максим. В это время его чуткое ухо уловило, как кто-то зашаркал в темноте. — Ну-ка, тихонько мне. Не настоящий ли ворюга подбирается к сену? Тогда я ему дам боба, — угрожающе поднял вверх вилы.

— Ну, что ты скажешь об этом правдолюбце? — кум Александр, подсмеиваясь в бороду, взглянул на Максима, а тот аж вытаращился, подавая знаки молчать.

Скоро к овину приблизилась высокая фигура, и Максим разочарованно искривил свои толстые губы:

— Да это же наш министр без портфеля. И чего он только притащился? Часом не какую-то философию разводить?

Забрызганный, но веселый, Петр Гайшук подошел к телеге и, даже не поздоровавшись, радостно сказал:

— Снимайте, работнички, сено. Хватит вот так промышлять.

— А что случилось? — с надеждой взглянул на него дед Евмен.

— Марко Бессмертный привез от добрых людей и сено, и просяную солому. Добрый вечер, дед Александр. Вы не держите на нас большого зла? Вот и хорошо. Я всегда думал, что вы такой человек, каких мало на свете…

XVII

Привезенное сено и просяная солома сначала порадовали, а потом огорчили и встревожили Безбородько. Он, еще стоя между фурами подножного корма, ощутил, как они из темени надвигаются на него, как беды. Ну да, теперь лошадям будет легко, а ему до синей грусти тяжело. Уже сейчас, практически, от землянки до землянки аж подпрыгивает молва, что не он, а Марко спас скотину. Вот и начнут глупые языки до небес поднимать Марка, а его месить в грязи. И не одному пустозвону захочется сколупнуть председателя с председательства. Эт, никогда, практически, человек не знает, откуда ему поднесут понюхать тертого хрена.