Жан-Поль Дидьелоран - Утренний чтец

• Название: Утренний чтец
• Автор: Жан-Поль Дидьелоран
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-087093-6

Каждое утро в поезде 6.27 молодой человек читает вслух отрывки из книг, пущенных “под нож” на заводе по переработке макулатуры. Некоторые пассажиры даже специально садятся с ним в один вагон – на двадцать минут поездки чтение уносит их далеко от унылых будней. Однажды он находит под сиденьем флешку с дневником неизвестной девушки, и его жизнь обретает новую цель – отыскать эту современную Золушку.

Жан-Поль Дидьелоран известен как блестящий новеллист, увенчанный престижными премиями, в том числе дважды – Международной премией Хемингуэя. “Утренний чтец” – его первый роман, сразу оказавшийся в числе лидеров продаж. Критики писали о нем как о литературном феномене: шестидесятитысячный тираж разошелся меньше чем за четыре месяца, а права на перевод купили двадцать пять стран.

---

– Привет, Ивон.

– Привет, малыш. – Он, как и Джузеппе, всегда обозначал его этим существительным, и никак иначе. – Толстяк и мудак уже на месте.

Ивон неизменно презентовал их в таком порядке: сперва толстяк, потом мудак. Когда сторож изъяснялся не александрийским стихом, он ограничивался короткими фразами, но не потому, что жалел слов; просто он предпочитал сохранять свой голос для единственно стоящей, по его мнению, вещи – двенадцатисложника. Белан направился к гигантскому железному ангару, и Ивон напутствовал его в спину двустишием собственного сочинения:

Внезапный ливень пал гремучим водопадом,
По крыше застучал студеным злобным градом.

Тварь поджидала там, в самом сердце завода, массивная, угрожающая. За полтора десятка лет, что Белан здесь работал, он ни разу не произнес ее настоящего имени, как будто, назвав, он признал бы ее, молчаливо согласился с ее существованием, а об этом не могло быть и речи. Никогда ее не называть – то был последний бастион, который он еще удерживал, чтобы окончательно не продать ей душу. Пусть Тварь довольствуется его телом, и только телом. Имя, выгравированное на стальном теле мастодонта, дышало неминуемой смертью – Zerstor-500, от глагола zerstören, означающего “уничтожать” на прекрасном языке Гете. Zerstor Fünf Hundert, без малого одиннадцатитонное чудище, вышедшее в 1986 году из цехов Krafft GmbH, на юге Рура. Впервые увидев ее, Белан нисколько не удивился серо-зеленому металлическому корпусу. Вполне логично, что у машины, единственная функция которой – уничтожать, военная расцветка. С виду она походила на покрасочную камеру, или большой генератор, или даже (верх абсурда) на огромный типографский ротатор. Казалось, Тварь ни на что не претендует, разве только на уродство. Но то была лишь верхушка айсберга. В центре серого бетонного пола зияла огромная, три на четыре метра, прямоугольная пасть, врата в тайну. В темных недрах огромного резервуара из нержавеющей стали скрывался страшный механизм, устройство, без которого завод превращался в бесполезный склад. В техническом плане “Церстор-500” была обязана своим ученым именем пятистам молоткам размером с мужской кулак, размещенным в шахматном порядке на двух горизонтальных цилиндрах во всю ширину ямы. К ним добавлялись шесть сотен стальных лезвий, насаженных на три вала и вращающихся со скоростью 800 оборотов в минуту. Вокруг этого ада располагался почетный караул из двух десятков форсунок, бесперебойно подававших струи воды 120-градусной температуры под давлением в 300 бар. Дальше в стальном кожухе покоились четыре могучих лопасти месильной машины. И наконец, жизнь всему агрегату давал засаженный в железную тюрьму чудовищный дизельный мотор мощностью около тысячи лошадиных сил. Тварь была рождена кромсать, плющить, драть, растирать, расчленять, мять, молоть, дробить, полосовать, месить, ошпаривать. Но лучшим ее определением, какое Белану доводилось слышать, были слова Джузеппе. Когда поглощенного за день скверного вина не хватало, чтобы приглушить накопившуюся с годами утробную ненависть к “Церстор-500”, старик любил орать: она геноцидит!

4

Атмосфера пустой бальной залы, царившая в этот час на заводе, леденила кровь. От всего, что происходило здесь накануне, не было и следа. И ничто, совсем ничто не предвещало шума и ярости, которые в ближайшие минуты обрушатся на эти стены. Не оставлять улик. Одна из навязчивых идей Феликса Ковальски. Каждый вечер шеф заставлял отмывать место преступления. Преступление, совершавшееся бесконечно, круглый год, кроме выходных и праздничных дней, должно было быть идеальным.

Белан шаркающей походкой пересек ангар. Брюннер ждал его. Молодой парень в неизменно безупречной спецовке, скрестив руки на груди, небрежно прислонился к пульту управления Твари. И как всегда, при виде Белана на его губах обозначилась странная, едва заметная улыбка. Ни слова, ни приветственного жеста, нет, только эта наглая улыбочка, посланная с высоты своих двадцати пяти лет и метра восьмидесяти пяти. Брюннер в основном занимался тем, что изрекал истины в последней инстанции: все чинуши – бездельники и леваки, бабы годны только на то, чтобы обслуживать мужиков, то есть днем возиться на кухне, а ночью давать себя обрюхатить, чурки (это слово он не произносил, а сплевывал через губу) только и делают, что жрут хлеб французов. Ну и до кучи – денежные мешки, социальщики на пособии, продажные политиканы, горе-водилы, нарики, педерасты, нарики-педерасты, инвалиды и проститутки. Этот молодчик судил обо всем, причем весьма категорично, так что Белан уже давно не пытался с ним спорить. В свое время он перепробовал все риторические приемы, стараясь ему объяснить, что все не так просто, что между белым и черным есть целая гамма оттенков, от светло-серого до свинцового, – тщетно. В конце концов Белан пришел к выводу, что Брюннер – безнадежный тупица. Безнадежный и опасный. Люсьен Брюннер в совершенстве владел искусством плевать на вас с высокой башни и одновременно перед вами пресмыкаться. В его снисходительном “месье Гормоль” сквозило глухое презрение. Брюннер был злобная змея, кобра, готовая ужалить, стоит лишь чуть-чуть оступиться, и Белан всегда старался держаться от него на расстоянии, подальше от ядовитых клыков. В довершение всего этот скот обожал свое палаческое ремесло.

– Эй, месье Гормоль, дадите мне сегодня ее включить?

В глубине души Белан возликовал. Нет, месье Гормоль не даст ему сегодня ее включить. И завтра не даст, и послезавтра! Месье Гормоль не доставит ему ни с чем не сравнимого удовольствия врубить этот чертов промышленный перерабатывающий объект!

– Нет, Брюннер. Вы прекрасно знаете, что это невозможно, пока вы не прошли аттестацию и не оформили допуск.

Белан обожал эту фразу и произносил ее сочувственным тоном, хоть и ждал с тоской дня, когда этот дебил сунет ему под нос вожделенный допуск. День этот недалек, и тогда придется ему уступить. Недели не проходило, чтобы Брюннер не приставал к Ковальски, не просил толстяка поддержать его заявление в дирекцию. При каждом удобном случае этот подхалим ходил за ним по пятам, осыпал его угодливыми “месье Ковальски” и “шеф”, не упускал ни единой возможности просунуть свою хищную лисью морду к нему в кабинет и полизать ему сапоги. Скворец на спине буйвола. А тому страшно нравилось. Льстил его эго весь этот цирк. А покуда Белан, прикрываясь техникой безопасности, читал Брюннеру мораль. И всякий раз у него мелькало ощущение, что он дразнит палкой кобру. Не прошел подготовку – не трогай установку!

* * *

– Гормоль, мать вашу, какого не включаете, ждете, когда дождь пройдет? – Ковальски заметил его с высоты своей башни из слоновой кости и специально выскочил из кабинета, чтобы визгливо облаять.

Его застекленное логово находилось под крышей завода, на десятиметровой высоте. Ковальски сверху было видно все, он сидел там, словно божок, озирающий свои владения. Малейшая тревога, ничтожная ошибка – и он уже стоит на мостках, изрыгает приказы или извергает попреки. А если, как сейчас, решает, что этого мало, то заявляется вниз, скатившись по трем десяткам металлических ступенек, возмущенно визжащих под центнером его жира.

– Дьявол, Гормоль, пошевеливайтесь! На улице три полуприцепа ждут!

Феликс Ковальски не разговаривал. Он гавкал, вопил, ревел, поносил, рычал; говорить нормально он не умел вообще. Это было выше его сил. Каждый день у него начинался со шквального лая на первого, кто окажется в пределах досягаемости его голоса, как будто скопившаяся в нем за ночь злость непременно должна была излиться через рот, а не то он захлебнется. Обычно этим первым становился Белан. Брюннер был мудак, но не слепой и не глухой; он быстро раскусил повадки шефа и чаще всего прятался за пультом управления. А Белану – Белану от воплей толстяка было ни жарко ни холодно. Они редко продолжались дольше минуты. Надо просто уйти в свой панцирь, как черепаха, и переждать цунами. Втянуть голову в плечи, пока Ковальски не прекратит портить воздух словоизвержениями вперемешку с облаками кислого пота. О! порой ему страшно хотелось заартачиться, возмутиться несправедливостью. Указать злобному жирдяю, что длинной стрелке настенных часов над дверью раздевалки, единственно точных в глазах Ковальски, еще десять минут ползти до вертикального положения, а значит, он ничем не заслужил этих необоснованных обвинений, ведь в его трудовом договоре значится, что рабочий день начинается ровно в семь, а не в 6.50! Но он предпочитал молчать. Это было наилучшим решением: заткнуться и направить стопы в раздевалку, не дожидаясь, пока шеф прекратит свой словесный понос, извергавшийся изо рта и бравшийся невесть откуда.

Белан открыл свой металлический шкафчик. Белые буквы наклейки на внутренней стороне замка, казалось, светились в темноте. STERN. Пять букв аббревиатуры Компании по природной переработке и утилизации отходов. Брюннер, говоря о ней, всегда добавлял слово Company. STERN Company. Считал, что так круто. На логотипе был изображен силуэт красивой арктической крачки, sterna, – птички, которая большую часть жизни гоняется за летом, а потому летает без отдыха в поисках солнца чуть ли не по восемь месяцев в году. Брюннер разбирался в орнитологии примерно так же, как в теологии, и видел в этом птичьем силуэте обычную ласточку. На эту тему Белану тем более не хотелось с ним спорить. Он упаковал свои пятьдесят восемь кило в спецовку и тяжело вздохнул. Тварь ждала корма.