Георгий Песков - Злая вечность

• Название: Злая вечность
• Автор: Георгий Песков
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2016

Любовь к кукле-вампиру, беседы об Атлантиде и Гондване, нападение бородатой ведьмы, «путь змия», бессмертие и способы вытравления души — в повести Г. Пескова (Е. Дейши) «Злая вечность», одном из самых необычайных произведений русской «фантастики странного». Повесть, созданная писательницей в эмиграции в начале 1930-х гг., переиздается впервые. В приложениях — рецензии П. Пильского, Г. Адамовича и И. Голенищева-Кутузова, а также биографические материалы.

---

Князь стал уверять, что ни в коем случае не гнушается, что, напротив, он очень приятно провел время, но что теперь ему пора. Прозвище «Мудрый Олег», которое сейчас же было подхвачено другими и переделано в «Вещий Олег», князю не понравилось: он не любил фамильярности. Однако, и вида не показал. А кличка так за ним и осталась. Даже madame Meterry кто-то из anciens officiers сообщил, что квартиранта ее зовут «Oleg le prédicateur» и что он умеет предсказывать будущее. Но madame Meterry была дама достаточно просвещенная, чтобы не верить à toutes ces betises-la. За князя она заступилась, сказав, что он homme serieux: не приводит в комнату женщин и аккуратно платит.

Рассказывая об этом князю, она, между прочим, решилась спросить его:

— Est-ce vrai, monsieur, que vous etes prince?

И тут он с застенчивой улыбкой признался ей, что он, действительно, князь, и что предки его служили еще Ивану Грозному.

— Le tzar Iwan le Terrible! — с почтительным удивлением повторяла madame Meterry: это имя она читала на афишах синема.

На другое утро знатное происхождение месьё Олега стало известно всем собравшимся на реке прачкам, а также посетителям кафе Boittot. С этих пор monsieur Oleg обратился в monsieur le prince, a les anciens officiers пустили слух, будто madame Meterry veuve очень не прочь сделаться madame la princesse. Да и князь, кажется, неравнодушен.

2. Второе зрение

Князь долго, иногда часами, бродил по узким улицам старого города. Он смотрел, радуясь, что может видеть. Ведь так недавно еще были вокруг него потемки. Был хаос. Врачи говорили, что он болен. Но они ничего не понимали: это была тьма над бездной. Изредка— скупо — падал в его ночь какой-то тусклый свет. Не дневной, не солнечный. Тот, может быть, который был в первый день. И рождал призраки. Но этот город уже не был призраком. Горбатый мост над рекой, крытые переходы между домами, старые стены с деревянными балками в кирпичной кладке, коротконогий святой в епископской шляпе, окаменелый в глубине своей ниши — все это было на самом деле, существовало как подлинная реальность. Только зрение князя теперь изменилось. Вернее, он приобрел второе зрение, вторую пару глаз, которая, как стереоскоп, углубляя перспективу, делала картину мира менее плоской. При помощи этого оптического прибора князь видел теперь, что ключом к пониманию города был собор. Как выходец с того света, поднимался над крутыми черепитчатыми крышами его посеревший остов. Мертвец не хотел считать себя побежденным: он хватал живого.

С тяжелым чувством вступал князь под сумрачные его своды. Пахло вековым тлением. Цветные стекла узких окон бросали к ногам Святой Девы лиловые и желтые коврики света. Маленькие, горбатые старушонки, тяжело, с перевалкой ступая по истертым плитам, притаскивали Ей свое убогое горе, останавливались перед Ее алтарем и долго, неслышно шевеля губами, выклянчивали маленькое чудо. Прибитые по стенам мраморные дощечки с высеченным на них наивным словом «merci» служили напоминанием о других, теперь давно уже умерших старухах, которые точно так же приходили сюда, чтобы просить и плакать.

Да, старухи… Их было очень много в этом задушенном собором городе. И доживали они до глубокой дряхлости. Князь встречал одну, которая сзади казалась обезглавленной, так низко, под прямым углом к телу, была опущена ее трясущаяся голова. Иные едва брели, согнутые пополам, высохшие, с механически жующими провалившимися ртами и испуганно-слезливым взглядом.

Глядя на них, князь вспоминал, что в Париже он ни разу не видел ни одной старухи. Казалось, что те купили или украли у этих всю их молодость. И тут ему пришло в голову… Калек ведь он тоже не встречал в Париже. Говорили, правда, об одном, будто он mutilé de guerre, и будто обе ноги у него искусственные. Но невозможно было поверить этому, глядя, как легко и быстро он на этих ногах ходил. О, он тщательно скрывал свое уродство. Здесь же… здесь было невероятно много калек вполне откровенных. На одной улице St.-Pélérin, на которой князь жил, их было четверо. Одного парализованного, очень тучного и злого, катали в кресле, другой сам себя возил на трехколесном ручном велосипеде: у него были отрезаны обе ноги. Третий — сапожник — подплясывал на вывернутых внутрь ступнях. Наконец, у четвертого — почтальона — пустой рукав его форменной тужурки был всунут в карман. Однажды видел князь и «короля калек», как он его назвал. Этот шел на двух, заменявших ему ноги, костылях, а единственной рукой опирался на третий.

Старухи, калеки… это еще можно было понять. Это было связано с собором, служило в свою очередь ему объяснением. Но кошки… Впрочем, напрягая свое второе зрение до боли, он начинал понимать и кошек. Их было множество здесь. Самых различных. От белых, спокойных, голубоглазых, постоянно облизывающихся розовым языком до совершенно черных, без отметины или с белым пятном на груди, смотревших, как из-под черной полумаски, загадочными глазами. И от этих зеленых, светлых глаз казалось, что кошка изнутри стеклянная или сделана из прозрачного зеленого камня.

К кошкам у князя было странное отвращение, нечто вроде идиосинкразии. Он вообще не любил и как-то побаивался всяких животных, даже самых безвредных. Боялся не того, что они укусят его или причинят какой-нибудь вред, а чувствуя в них, как сам он себе признавался, «некую неразрешимую проблему». В кошках «проблема» достигала особенной остроты. В кошках и в собаках. И на беду, их везде такое множество. Даже в Париже. Никаких других животных: все они как будто боятся этого страшного города. Только человек и его «друзья», его «домашние» чувствуют себя в нем как дома. Собака — друг человека, — с усмешкой говорил себе князь. — Друга чаще всего водят на цепи или в наморднике. И какую некрасивую, унизительную, подленькую роль разыгрывает этот «друг». Его считают поганым. Если он забежит в алтарь, — алтарь надо святить. А болезненная привязанность, гнусная любовь, которую испытывают к собакам многие женщины. Все это имеет, конечно, глубокие, забытые нами причины, — думал князь. Во всяком случае, этот «друг человека», которого он держит в таком приближении, очень подозрителен. Кошки тоже. Ведь и они сумели втереться в интимную жизнь человека. Они имеют способность незаметно присутствовать. Их не видно, но они всегда тут. Когда-то они враждовали с собаками. Это вошло в поговорку. Теперь прекрасно уживаются. Заключили, может быть, союз, который не обещает ничего хорошего.

О, князь ведь понимал, что перед лицом человеческой мудрости все это было безумием. Но он уже не боялся человеческой мудрости, не хотел ее. Мир, тот, какой был раньше, рушился. Пускай падает, пускай разбивается до последнего камня. Тьма над бездной чревата. Она родит. Надо с бесстрашием ждать.

3. Начало романа

Что в мире не все благополучно — об этом князь догадался еще там, в Париже. Он выздоравливал тогда. Мог уже гулять один. В душный летний вечер, изнемогая от безотчетной тоски и спутанности мыслей, которые все еще не оставляли его, брел он среди чужой и страшной толпы по улице Lafayette. Кругом были лица. Много лиц. Преимущественно женских. Резко впивались в его мозг безволосые черно и тонко проведенные брови… синяя тень у внешнего угла глаза… колючие ресницы… алое сердце на том месте, где должен быть рот… Устав глядеть на лица, он опустил глаза и тогда увидел мелькание ног. Женских ног в туфлях на высоком каблуке и в розовых облегающих чулках.

«Отчего это ноги у них у всех такие похожие?..» — с тоской подумал князь. И опять перевел глаза на мелькание лиц. «Лица тоже похожие…» И вдруг ему показалось…

— Впрочем, длилось это всего секунду — ему показалось, что кругом движутся не люди. Конечно, в известном смысле их можно было назвать людьми. Но только в известном. Чего-то в них явно не хватало. Самого, может быть, существенного Того именно, чего всегда недостает в точно выполненной копии гениальной картины. Это были как бы механические люди, «роботы», о которых он читал в газетах. И вот, когда ему показалось это — тут-то глаза его и упали на освещенную витрину магазина. Там, среди яркой пестроты подушек, сидела прелестная маленькая женщина. Ростом она была не больше грудного ребенка. Три пушистых золотых локона — один надо лбом, два других около ушей — окружали нежное личико. Сильно декольтированный бюст выходил из складок широкой юбки. Она была бы обыкновенной диванной куклой, если бы не продолговатые, удлиненные синей тенью, косо, мимо князя смотревшие глаза. Совершенно живые между двумя неправдоподобными взмахами нарисованных ресниц.

Сначала князя просто поразило, что эта маленькая женщина одна, среди более или менее удачных подобий людей, была подлинно живой. Он стал в нее вглядываться. Такого лица ему никогда не случалось видеть. Несмотря на внешнюю красивость, оно отталкивало. Пугало каким-то внутренним, очень хорошо и тщательно спрятанным безобразием. И чем дальше он смотрел в это лицо, тем яснее становилось, что в нем, именно в этом, спрятанном за его красивостью, уродстве была разгадка всему: его ночным кошмарам, тоске, которая его давила, монмартрским кабакам, дансингам, джазу, ужасам последней войны, большевикам, бессмысленной смерти его жены и маленького сына, словом, всему, что своей пугающей нелепостью сводило его с ума.