Матиас Фалдбаккен - Кока-гола компани

• Название: Кока-гола компани
• Автор: Матиас Фалдбаккен
• Издательство: Издательство К. Тублина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-8370-0510-7

«Кока-гола компани», первая книга «Скандинавской мизантропической трилогии», — это роман о современной Европе и европейцах. Людям, чьи предки вели кровавые войны, строили корабли, на которых покорили весь мир, не остается ничего, кроме как пить колу, нюхать «снежок», снимать порнофильмы и бегать от арабов-кредиторов. Идеологическая составляющая этого образа жизни — политкорректность. Но должен же найтись хоть один человек во всей Норвегии, который захотел бы сломать такой порядок вещей…

На помощь простому норвежцу, решившемуся на войну с глобальной скукой, приходит неожиданный союзник — порнобизнес. Просыпайся, старуха-Европа, будем молодость вспоминать!

---

Некоторое время они тратят, чтобы покончить с формальностями. Имя, семейное положение и т. д. И вот начинается допрос. Симпель давно уже для себя решил, что сознается в проекте «ДУХОВНОСТЬ» без лишних разговоров, и с готовностью признает подробности того вечера. Он рассказывает, как звонил Монике Б. Лексов в мастерскую, как обманом внушил ей, что он галерист, и как напичкал ее снотворным. При ответе на вопрос, где он взял татуировальные инструменты, он ссылается на квитанцию, которая лежит в пакете вместе ними. Когда Краусс спрашивает, откуда у него снотворное, Симпель вначале теряется, но потом вспоминает, что когда-то много лет тому назад ему был выписан рецепт на снотворное. Он врет, что воспользовался старыми таблетками, которые у него сохранились с тех пор, когда они были нужны ему самому. Краусс спрашивает, известно ли ему, что старые таблетки, в том числе и старое снотворное, могут быть опасны, у них же может быть просрочена дата. Симпель отвечает, что да, знает это прекрасно. Краусс продолжает спрашивать, не думал ли Симпель, что употребление спиртного и выполнение татуировки плохо сочетаются, и Симпель искренне отвечает, что нет, он об этом не подумал. Краусс не может отказать себе в том, чтобы не пораспространяться на тему о том, как алкоголь разжижает кровь, что может привести к весьма значительному кровотечению, если татуировка достаточно обширна. Ради порядка он сообщает Симпелю размеры татуировки на животе Моники Б. Лексов, 6 × 55 см, и Симпель изумлен тем, что она оказалась такой большой. «Ни за что бы не догадался, что она больше, чем 5 × 45», говорит он. Краусс в ответ повторяет, что такая большая татуировка может повлечь за собой интенсивное кровотечение, если выполнение ее сопровождается приемом алкоголя; он не упоминает, что основой его знаний служит черная пантера, которая раскинулась под светло-голубой форменной рубашкой от лопатки до лопатки. Не требуется иметь особо развитую фантазию, чтобы догадаться, что 23 года назад молодой курсант полиции валялся в Маниле пьяный в стельку и истекал кровью как резаный поросенок. Симпель кивает и подтверждает, что Моника жутко кровоточила, и что это затрудняло ему работу. Затем Краусс начинает выспрашивать о мотиве, и Симпель отвечает, что просто ему так захотелось, что его давно уже раздражает жаргон культработников, и что он мечтал о небольшой акции отмщения. Краусс указывает на прежние случаи задержания Симпеля, и Симпель отвечает, что часто сидит дома и сам в себе разжигает желание «дать физический отпор тому, что больше всего раздражает в обыденной жизни, это такая своего рода прикладная мизантропическая теория». Краусс кивает и понимает, что Симпель открыл ему возможность предъявить намек-хуек; его уже начала жутко раздражать (придавая ощущение счастливого возбуждения) кажущаяся самоуверенность Симпеля; он как бы невзначай спрашивает Симпеля, что тот понимает под желанием; можно ли то, что он чувствует перед тем, как пойти на совершение своих злодеяний, сравнить с сексуальным желанием?

— Ну, в каком то смысле да. Можно, наверное, и так сказать, говорит Симпель. Я импотент, и даю более мощный, ээ… как бы это выразиться… выход своим желаниям, осуществляя свои «злодеяния», как вы выразились, чем живя половой жизнью.

— Пусть так. Тогда, вероятно, можно сказать, что ты позволил определенному типу преступного поведения взять верх над твоими сексуальными потребностями?

— Я как бы не подменял одно другим, но можно сказать, что та сфера, в которой я даю выход накапливающейся энергии, это больше не половая сфера, нет. Если хотите, я бы сказал, что половое влечение — это довольно-таки дебильное влечение, и чтобы его сдерживать, не требуется такого уж особого самоконтроля.

— Нет, не требуется? Так ты просто-напросто используешь… половую энергию для выполнения того, что закон характеризует как уголовно-наказуемые деяния?

— Да называйте на хуй как хотите… и если есть что-то, в чем я уверен на все сто, так это что все ебари, или все, кто хочет быть ебарями, слишком много сил тратят если и не на то, чтобы целый день трахаться, так на то, чтобы переживать из-за того, что и сегодня тоже не попали в свой сексуальный рай. А если им удается потрахаться — ебарям, то есть — так они обязательно после ебли затеют что-нибудь такое тошнотворное и жизненное, например, начнут с жаром играть на своем саксофоне так, что и на улице будет слышно… или еще какую херню устроят. Вот народ как бы хочет сдохнуть, но показать, что у них с еблей все путем. И вот приходится, будучи не-ебарем, по улице идти и слушать звуки игры на саксофоне, струящиеся из окон, где живут ебари, да и всякое вообще бывает. А получается так, что многие из тех на улице, кому кажется классным, что повсюду звучит этот сраный саксофон, так они тоже ебари. Им кажется, что здорово, что на улице везде течет такая неторопливая жизнь. Им кажется, что вот до чего же классно таскаться и целый день слушать этот гребаный саксофон. А вот те, кто не трахался, может, успокаиваются от этой расслабленной уличной житухи, забывают, что им не удается потрахаться, а вот мы, кто вообще не трахаемся, нам приходится смириться с тем, что мы живем в этом отстойном мире, созданном ебарями, либо недовольными тем, что им не удалось трахнуться, либо довольными тем, что трахнулись, и что одна, что другая стороны вопроса одинаково на хер тошнотворные и отвратные, на мой взгляд, и если тебе не удалось трахнуться, то ты это компенсируешь сердечностью и дружелюбием, но при этом ты чуточку уязвлен и чуточку страдаешь, такой заброшенный филантроп, или ты становишься мерзким, злобным и недовольным и агрессивным, потому что тебе до смерти приспичило потрахаться. А если тебе, напротив, довелось потрахаться, то ты либо становишься сердечным и спокойным и человеколюбивым, или же становишься жадным и невыносимо унылым, потому что получилось недостаточно хорошо, или потому что было так хорошо, что хочешь еще, и я лично считаю, что стоит на хер воздерживаться от ебли, чтобы не попасться в одну или несколько из этих поганых ловушек.

— Так что, ты просто-таки отказался от этого?

— Ну да, блин. Народ просто сдурел, если они думают, что каждый раз, как им приспичит, обязательно надо совокупляться или дрочить. У меня просто в голове не вмещается, что народу охота тратить столько времени и денег на всю эту половую херню, когда есть так много других занятий.

— Вряд ли тебе для развития твоих идей достанется много спонсорских средств от порноиндустрии, думаю я… говорит Краусс, и, откинувшись на спинку стула, наслаждается зрелищем того, как до сорокалетнего Симпеля доходит, что его будущее уже лежит на дне сортира, и что мужик с другой стороны стола — Краусс — вот-вот спустит его в канализацию.

Симпель не в состоянии отвести глаз от следователя. «Спонсорских средств от порноиндустрии? Спонсорских средств от порноиндустрии?» думает он. Краусс тоже не сводит с него глаз, и взгляд его говорит: «У меня и еще кое-что есть в загашнике». Уголки рта Симпеля опускаются. Взгляд затуманивается и обращается внутрь, к мозгу, который вот именно сейчас не особенно помогает. Трение, возникающее в беспомощном мозгу, просящем самого себя о помощи, производит почти без исключений такое выражение лица: «Ну вот, все идет прахом». Краусс наблюдает за циклом шок — осознание у Симпеля. Он удовлетворенно поднимает брови. Выражение лица Симпеля постепенно меняется. Краусс выиграл, и Симпель знает, что тот выиграл. Симпель проиграл, и Краусс знает, что тот проиграл. Нельзя утверждать, что в узеньких джинсах у следователя стоит, но к этому, блин, дело близко. Остаток допроса представляет собой одну затянувшуюся судорогу со стороны Симпеля. Кончен бал. Начинает он так:

— Это вы какие такие спонсорские средства имеете в виду?

Краусс напыживается:

— Что я имею в виду? Я так расслышал? Что я имею в виду? Это ты мне растолкуй, говнюк! Я тебе говорю, ты мне растолкуй! Думаешь, я идиот, что ли? А? Ты что, думаешь, я тут буду свое время тратить на придурка, которому случилось нанести телесные повреждения придурошному текстильному дизайнеру? Я тебе вот что скажу, у меня, дружок, к дьяволу в запасе для тебя столько сюрпризов от деда мороза, что мы с тобой будем в этой комнатенке сидеть еще дооолго после нового года, если ты к чертовой матери не прекратишь корчить горбатого сию же секунду!!!

«Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь, блядь…», думает Симпель. «Еб твою мать, еб твою еб твою еб твою мать твою мать твою мать твою еб твою еб твою еб твою мать твою мать твою мать твою ебебебеб…» Он смотрит в стол, на бумагу Краусса, на которой написано ЩТЙЬТ, он смотрит на его ручку, на стакан с водой, на ногу референта, на край стола, то на одну, то на другую туфлю референта, опять на ручку, на бумагу, на край стакана с водой, который со стороны Симпеля сливается в одно целое с краем стола, на воду в стакане с водой, на свои руки, на свою ляжку, снова на край стола, на узор древесины стола, на стальной наконечник ножки стола, на бумагу, на ЩТЙЬТ, на живот Краусса, который под голубой форменной рубашкой вздымается рывками. Краусс почти выкрикивает одно соответствующее действительности обвинение за другим. Симпель чувствует, как у него горит шея, это означает, что он наверняка покрылся красными пятнами. Изо рта Краусса вылетают одно утверждение за другим; о ЕБУНТе, о ЖИЗНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ БЛЯДЕЙ, о Мома-Айше, о Спидо, масса информации о Спидо, о Нафуниле и АльМафар, о Эр-Петере и Каско и Типтопе. Он уже начинает вопить о сексуальном психопате Ритмеестере и рецидивисте Айзенманне. Он долго рассуждает о главе извращенцев Хансе Фостере, «которого еще называют — меня просто ТОШНИТ — папа Ханс», и о его сообщнице и супруге, Соне. Затем следует тирада о Лониле и службе охраны детства, об инвалидизирующих условиях существования ребенка и о пренебрежении родительскими обязанностями. Какой-то недолгий миг — перед тем, как референт тихонечко напоминает Крауссу, что ему не надо бы забывать, что он следователь — не обвинитель — Симпель думает следующее: «Роберт Еглейм! Роберт Еглейм! Единственный выход! Роберт! Роберт Еглейм! СМИ! СМИ! Единственный выход!»