Луиза Гладышева - Нива жизни Терентия Мальцева

• Название: Нива жизни Терентия Мальцева
• Автор: Луиза Гладышева
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Художественно-документальная повесть о дважды Герое Социалистического Труда, делегате семи партийных съездов, депутате Верховного Совета РСФСР, почетном академике ВАСХНИЛ, лауреате Государственной премии СССР колхозном полеводе Терентии Семеновиче Мальцеве, несомненно, затронет сердце каждого, кто ее прочитает.

Книга адресована широкому кругу читателей.

---

— Прочитай, милый, как там на войне с японцами. Да скоро ли воротится?

— Пропиши, Тереша, пропиши, родной, что с хлебом живем ноне, корова телка принесла. Что лошадь охромела, не прописывай, сынок, — горю он не поможет, а думой тяжкой измается. И без того горестно на чужой стороне.

Ох уж эта война…

Вздыхают, плачутся бабы: себя жалко, детей своих, а еще пуще мужей, сыновей, которые мерзнут где-то в сырых окопах. Нужен им этот японец, да на все воля божья и государева… Мерцает керосиновая лампа, бросает причудливые блики на сосредоточенные лица, на темные образа в углу. Молча сидит у печи Семен, латает, перелатывает овчинный полушубок, вспоминает горькую солдатчину. Нет-нет, да вскинет насупленные брови, посмотрит на сына любовно и горделиво:

— Ишь ты, писарь какой! А уж помощник растет — все-то у него ладится. Пожалуй, пора и с «вершины» слезать, за сабан[2] становиться.

Сидеть верхом на лошади, когда пашню боронят, — любимое занятие крестьянских детей. С восьми лет посадили на «вершину» и Терешу. Весна скоро, ждет он ее. Обещал отец поставить за сабан, как пятнадцать минет. Правда, он пробовал уже пахать, но одно дело провести пробную борозду и совсем другое — вспахать целую десятину.

— Крепче держись за рогаль, — наставляет отец. — Налегай на сабан, пусть лемех глубже в землю уходит.

Рогаль вертится в неокрепших руках, сбивает кожу. Но чем больнее саднит ладони, тем сильнее Терентий сжимает рукоять сабана. Отец идет рядом, довольный, подхваливает:

— Ладно, ладно пашешь. Ровнее иди, ровнее!

Тереше хочется оглянуться, посмотреть, как тянется за ним влажная черная полоса земли. Но он не смеет, боится выпустить из рук сабан. Да и Серко идет ровно, послушно, как бы не сбить. Наконец, межа. Тереша приподнимает плуг, помогает лошади развернуться в обратную сторону и — замирает, очарованный. От свежевспаханной земли струится пар, и кажется, что все поле дышит, как живой человек. До чего хорошо!

— Ну вот погреется земелька, а после пасхи и сеять зачнем, — радуется отец.

Сеять отец не доверяет. Сам идет по пашне. На груди у него через плечо на лямке лукошко с зерном. Он черпает горстью семена и широким сильным взмахом бросает их о стенку лукошка. Зерна от удара рассыпаются веером. Тереша ловит взглядом золотистое зернышко, провожает его до самой земли:

— Какое малое зерно, а великая сила в нем кроется. Хлеб…

Скудный родился хлеб. Часто повторялись засушливые годы, а в тысяча девятьсот одиннадцатом такая сушь охватила природу, что потрескалась от жажды земля. Зной выпил и речушку, и болотца, вытянул соки из посевов, скрутил листья на деревьях в черные трубочки, отнял у людей надежду. Не собрали крестьяне даже семян. Пустынно на гумнах, ветер тоскливо шевелит жалкие остатки старой соломы. Не заливают, как прежде, по первому морозцу колодезной водой «ладони»[3] для молотьбы, и с токов не слышен веселый звон цепов. Нечего молотить, нечего возить на мельницу. Печально машут на ветру ее деревянные крылья. Нет былого веселья на шумных ярмарках, не гуляют в деревнях свадеб. Голод…

В избе Мальцевых тем и теплится жизнь, что жарко топится печь.

— По дрова собираешься, Семен? — безучастно спрашивает Анна Степановна мужа. Терентий поднимается с полатей.

— Лежи, лежи, сынок, я один съезжу, вот разве Купчика с собой возьму, — и он ласкает свернувшуюся под порогом собачонку.

Из леса вернулся отец без собаки.

— Тять, а Купчик где?

— Отстал по дороге Купчик, не докликался его, — вздыхает отец и отворачивается к стене.

По весне нашел Тереша под березой в колке грязную собачью шкурку, заплакал:

— Тять, а это ведь Купчик…

— Зарой, сынок, в землю. Прости, не мог я смотреть, как собака умирает голодной смертью, убил ее. Пойдем в поле, пахать будем.

Урожайный выдался тысяча девятьсот тринадцатый год. Оправились от голода деревни. Водила молодежь песенные хороводы. В Мальцеве пригожих девчат много, не уступают окрестным женихам и парни. Летом в короткие ночи до утра не смолкают смех, разговоры на околице. Соберутся девушки в кружок, пошепчутся, расхохочутся, да частушкой по парням. А те в долгу не остаются.

Зимой собираются на вечерки то в одной избе, то в другой.

— Что, жених, невесту присматриваешь? — спрашивает отец собирающегося на вечерки сына.

— Да не, тять, — краснеет тот и еще старательнее зачесывает волосы.

— А глянется-то кто? — не унимается отец.

Вконец сконфуженный «жених» выскальзывает за дверь. По дороге к Феклиному дому, у которой откуплена на сегодня просторная горница, мечтает: «Хорошо бы, Татьяна пришла. А может, попросить тятю да запрячь коня в выездные санки и покатать девушек?»

У Терентия сжимается сердце: не отдадут за него Татьяну, сыщут жениха богатого.

Не знает Терентий и про сговор родителей женить его на соседской девушке из бедной семьи. Они только все чаще и чаще намекают насчет просватанья.

Незаметно прошла в игрищах зима, а там и лето приспело. В разгар сенокоса привезли из уездного города Шадринска жуткую весть: война. Поначалу много не брали. Ушли на германский фронт солдаты срочной службы, потом стали брать запасных и ратников первого разряда. Заголосили бабы, запричитали, провожая кормильцев. Терентий, как единственный сын, числился в ратниках второго разряда, и война казалась далекой. По осени стукнуло Терентию девятнадцать. Вся тяжелая работа по хозяйству на нем теперь лежит, уходят из отца силы.

— Женить парня пора, — решает Семен Абрамович. Брат Иван уговаривает попытаться посватать Татьяну.

— Что хоть и дом-пятистенник у них, — убеждает он, — не встанет же поперек счастья родной сестры.

— Супротив воли брата Татьяна не пойдет, — сокрушается Семен.

Уговорил-таки Иван, заслали сватов, да вернулись те с отказом. Закручинился Терентий, услышав, что просватали его любушку за другого. На ту оказию приехала из соседней деревни Потанино родственница, бабка Марья.

— Ой да, милок, у меня для тебя завсегда невеста найдется, приезжай!

Шутки да прибаутки, а поехал Терентий к бабке Марье потанинских невест смотреть. Понравилась белолицая, синеглазая, с длинной светлой косой Прасковья.

— А что, пошла бы за меня, Паня? — шепчет Тереша, наклоняясь к девушке.

— А пошла бы, — отвечает Прасковья, — люб ты мне.

На том и сговорились молодые и через два дня назначили свадьбу. Не ходил больше на веселые игрища Терентий. Ровня его вся семьями обзавелась. В поле да со скотиной не до игрищ — разве что вспомнят, как холостяковали. У Параши характер десять раз на дню переменится. То смиренная да ласковая, а то мечется по избе дикой кошкой. Чем дале, тем хуже, и все не по ней:

— Отделимся от стариков, заживем своей семьей, сами хозяева будем.

— Нет, не оставлю я родителей, — не соглашается Терентий. — Они меня вскормили, вспоили, теперь я должен их кормить.

А война хоть и далеко, но аукается в деревне: кого-то уж в живых нет, а мужиков все забирают и забирают. Дошла очередь до ратников второго разряда. Призвали на военную службу и Терентия. Покидал он родное село в первых числах апреля шестнадцатого года. Прощался с отцом, с матерью, с молодой женой и недавно родившейся дочкой.

— Ничего, — утешал отец, — бог даст, вспашем, посеем. Подрос жеребчик, запрягу и его в плуг. Ты служи за отечество, за царя, не дай в обиду землю нашу русскую!

В последний раз оглянулся Терентий. Сквозь прозрачные кружева берез синели крыши изб. Знать бы, что отрывает проклятая война надолго, что забросит на чужбину — припал бы в прощальный миг к земле-матушке, целовал бы ее, не отрываясь…

За Уралом, за рекой казаки гуляют,
Утром рано на заре в поле выезжают…

Хмельно, бесшабашно пели на телегах. Путь лежал в Шадринск, потом — в Екатеринбург, на учения. А что там дальше — старались не думать.

СЕМЕНА НОВОЙ ЖИЗНИ

Через пять долгих лет возвращался Терентий Мальцев в родное село, к милой своей земле. О ней не переставал он думать, когда промерзал в сырых окопах и когда, обессиленный изнурительной работой и голодом, валялся в тифозном бараке лагеря для военнопленных.

В тяжелых коротких снах являлось ему русское поле, зыбкими волнами переливались поспевающие хлеба, слышалась в голубой дали печальная песня. Видения были так явственны, ощутимы, что Терентий рвался всем телом с жестких дощатых нар, протягивал худые руки. Но не мог сделать ни шага, будто прикован был тяжелыми цепями.

— Браток, очнись, не кричи, — успокаивал сосед по нарам.

— Нет, — до хрипоты стонал, метался в бреду Терентий, — дойду, все равно дойду!

…И вот уже только пятнадцать верст из оставшихся позади тысяч отделяют его от дома.

— Это ж надо встретиться! — удивлялся земляк Яков Панфилович, не сразу узнавший в тощем, заросшем щетиной солдате мальцевского мужика, сына Семена Абрамовича. Они сели в поезд в Богдановичах и теперь доехали до последней станции перед домом — Лещево-Замараево. — А сказывали, будто сгинул ты без вести в неметчине.