Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 1

• Название: Собрание сочинений в 3 томах. Том 1
• Автор: Валентин Овечкин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00795-1

В первый том вошли рассказы и очерки (1927–1960) и повесть «С фронтовым приветом» (1944).

---

— Ну, у нас было… Не только то конура, где жабы под лавками сидят и мокрицы по стенам ползают. И хоромы — конура. Помнишь хутор Бойченко, пять дворов, на полтавском шляху? Красивый такой хуторок, дома под железом, в тополях, каменные ограды, сады перед домами. Если, бывало, едешь зимой да захватит метель в дороге, — на Бойченко не заезжай. Столько комнат в домах, что не достучишься, где они там у черта спят, хоть ругайся, хоть кричи, хоть плачь — ни одна собака не пустит заночевать, ложись посреди улицы и замерзай… Все равно конура! Если бы не коллективизация, кем бы я был, Павло Григорьевич? Что бы получилось из моего комсомольства при собственном хозяйстве? Сам себе агроном? Закопался бы в нем, как жук в навозе, забыл бы, зачем и вступал в комсомол. Не было разве у нас в деревнях в те годы таких шкурников, что выгоняли из партии при чистке как кулаков? Дорвался до земли, год уродило, два уродило, на скотину повезло, разгорелась жадность, начал у вдов землю приарендовывать, батраков, под видом родственников, нанимать. Так бы, может, и я не ряженкой, так Соловками кончил, если бы лет на десять, на пятнадцать оттянули коллективизацию…

— Чем дальше отходим мы от тридцатых годов, — продолжал после долгой паузы Петренко, — тем виднее становится, на какую гору поднялись мы, создав колхозы. Как здорово пошли дела у нас! Расшевелили мужика, вытащили его из конуры. Какие таланты открылись в народе! Сколько хороших людей спасли от уродства!..

В эту ночь больше говорил Петренко, а Спивак слушал.

— Напиши, Павло Григорьевич, так. За коммунизм люди в пятом году погибали, в семнадцатом году за него на смерть шли. И сейчас эта кровь, что льется, — за коммунизм… Мы всю Украину прошли, но колхозов не видели. При нас они не успевают возродиться. Мы гости недолгие. Еще пожары в селе не потушены, а нам уже приказ: «Приготовиться к выступлению!..» Идем дальше. Но люди нас спрашивают: «Как будем начинать жить? Опять колхозом или как?» И мы отвечаем: «Да, колхозом. Будет опять советская власть, будут колхозы, МТС, будете на собраниях выступать, детей в университетах учить, стахановцы будут в Москву ездить — все будет опять, как до войны». Говорим так и идем дальше на запад. А остальное — ваше, друзья, дело. Наше дело — освободить людей и сказать им: «Будет!» — а вы создавайте ее поскорее, советскую жизнь…

…Тишина на передовой стояла необычная. Ни одной ракеты с немецкой стороны, ни одной пулеметной очереди. Долго лежали Спивак и Петренко на прохладной рыхлой земле, выброшенной из свежего окопа. Укрываться за бруствер было незачем: ни одна пуля не свистнула над их головами, будто не на фронте, не на передовой лежали они, а дома, в поле, на охотничьем привале или на отдыхе после работы в колхозной бригаде. Так было тихо вокруг, словно немцы под покровом ночи совсем ушли со своих позиций, занимаемых днем, куда-то дальше, к горам. Но нет, не ушли они. Боевое охранение батальона, выдвинутое на полкилометра, сообщало по телефону, что ясно слышит перед собою в окопах, метрах в ста, немецкую речь, стук котелков, песни и пиликанье губных гармошек.

Долго говорили в эту ночь друзья-земляки о колхозе, о знакомых людях в районе и о письме секретарю районного комитета партии…

— Ну, и чтоб не залезть в гапоны, — сказал наконец Спивак, — надо, Микола, закруглять. Все равно всего за один раз не выскажем. Живы будем — еще, может быть, напишем. Закончим так: «Не горюй, Семен Карпович, о кадрах, как Никитченко о волах, что мало осталось и нечетное количество, — скоро и мы придем, поможем строить». И напишем, какой народ у нас есть, что за сила нагрянет в районы после войны с фронта.

Особенно хвалить фронтовиков не приходится, потому что и мы в том же числе, — выходит, самих себя хвалить, но все-таки можно сказать — ребята придут не плохие. Из одного твоего батальона можно набрать председателей колхозов и бригадиров на целый район. Да каких председателей! Один так привык здесь в чистом поле жить, что его теперь и смолой к стулу в кабинете не приклеишь. Другой над траншеями да противотанковыми рвами все головой качал и думал: сколько ферганских каналов не достроили мы до войны! Третий топил в Днепре полицаев и старост, когда они собрались там со всего Левобережья в очередь на переправу, и думал: откуда у нас эта нечисть завелась на советской земле? Как мы ее раньше не распознали? Все в близких соседях со смертью были, и все о жизни думали. Придут и такие, как Разумовский, которые ни дома, ни жены, ни детей не найдут. Как с ними быть? Чем их успокоить? Тоже работой. Такой работой, чтоб себя в ней забывал человек, чтобы чувствовал каждую минуту, что продолжает воевать. Они много могут сделать, такие обездоленные. Могут и надебоширить с тоски, но могут много и полезного сделать, если в хорошие руки попадут… Крапивка и тот, сукин кот, когда собьет первый аппетит на пирожках с печенкой, перестанет подсчитывать, сколько не доел и не допил в мирное время, а подумает и о том, сколько не доработал в своем «Кожпропите».

Или лучше не писать ему о фронтовиках, чтоб не расхолаживать? Пусть пока не надеется на нас, а ищет кадры на месте. Только надо выдвигать их смелее.

Нельзя жить все время старыми воспоминаниями: вот, мол, был у нас когда-то в районе знаменитый бригадир тракторной бригады Семен Гридас или председатель колхоза, дважды получивший золотую медаль на выставке, Микита Ляшенко. Гридас уже танковым полком командует, а Микита — начальник политотдела в гвардейской мотомехдивизии. Ну, что ж, надо к другим фамилиям привыкать. Не Ляшенко, так Ильюшенко, может, будет лучшим председателем колхоза, и не Гридас, а Паша Ющенко поставит новый рекорд на «ХТЗ»…

Знаешь, что за баба оказалась Ольга Рудыченко из Марининого звена? Что при немцах она проделывала! Акт на вечное пользование землей сберегла. Зашла в правление колхоза, перед самым приходом немцев, а там, не к чести нашего Луки Гавриловича будь сказано, вся канцелярия, все бумаги брошены посреди кабинета. Увидела акт в красной обложке, спрятала, уничтожила списки партийной и комсомольской организаций — беспартийная женщина, а о чем подумала! — еще кое-что подобрала из важных документов. И хранила тот акт у себя дома, пока не вернулись наши. Трех раненых красноармейцев спасла. Два месяца прятала в сарае, кормила, поила, перевязку делала им, пока стали ходить, потом вывела ночью за село и направила к партизанам.

Рассказывали женщины, как она с одним немцем срезалась из-за названия колхоза. Проезжал мотоциклист по улице, остановился возле ее двора, вынул карту, подзывает ее. «Как называется?» — показывает рукой на нашу заречную часть села. «Колхоз «Большевик», говорит». — «Как — «Большевик»?» А при немцах колхоз назывался «Алексеевская община № 2». «Так, говорит, «Большевик». Немец лезет в кобуру за пистолетом, а Ольга в карту к нему заглядывает. «Пан офицер, говорит, так чего же вы на меня вызверились? Вот же, смотрите, и у вас написано: «Колхоз «Большевик». (Карта была копия с нашей — на русском и на немецком языках наименования населенных пунктов.) Я вам правильно называю. А вот та дорога — то на «Червоний партизан» пойдет. Если я вам скажу «Община № 2», так вам же непонятно будет. Я вас с пути собью. У вас и на карте нет такого названия». Немец свернул карту трубкой, хлестнул ее по лицу, поехал дальше — на «Червоний партизан». А она стоит, смеется.

Эти бабы, девчата, старики могут, Микола, больших чудес там натворить. Возьмутся да и проведут и посевную и уборочную еще лучше, чем когда-то при нас проводили. Если задержимся в Европе да не скоро вернемся домой, они нам встречу подготовят такую, что мы придем и глазам своим не поверим: да когда же вы, родные, успели это все сделать?..

По крестьянскому обычаю полагается, Микола, начинать с поклонов, ну, ты уж меня извини, под конец оставил. Поклонов да приветов тебе надавали из колхоза столько, что я им говорил: что же это, мне целый день придется стоять перед ним и кланяться, пока голова отвалится?

Ольга Рудыченко передавала поклон. Феня Кулешова кланялась от всей огородной бригады. Лука Гаврилович передавал привет горячий. И Никитченко кланялся и Федченко — председатель райисполкома. Нас там все-таки не лихом поминают. Ольга говорила: «Жаль, нет Миколы Ильича. Я взяла обязательство двадцать центнеров подсолнуха с гектара собрать, больше не рискнула, а с ним и на тридцать подписала бы. Два года не было у нас ни курсов, ни кружков никаких, забыли, что учили с ним. Да, может, оно уже и устарело, что учили, может, за это время стахановцы, куда немец не доходил, еще какие-нибудь новые способы повышения урожайности открыли, а мы про них еще ничего и не знаем…»

Жену твою, когда приехала она из Алма-Аты в пустую хату, бабы всем колхозом на хозяйство становили: кто ведро принес, кто кастрюлю, кто пару ложек, кто рубаху детям… Оксане моей тоже помогли. У моей и хаты не было. Панас Горбач жил в нашей хате при немцах, а перед отступлением спалил. Крыша сгорела, а стены — саманные — остались. Поставили уже новый верх, окна, двери сделали. Я пришел и не узнаю: двор мой, а хата не моя. Моя под камышом была, а эта под черепицей. Стучу, открывает Оксана, — нет, моя…