Татьяна Устинова - Первое правило королевы

• Название: Первое правило королевы
• Автор: Татьяна Устинова
• Жанр: Детектив
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-02455-7

Инна Селиверстова, руководитель информационного управления Белоярского края – «царица Савская, Клеопатра, стерва и зараза», как называли ее недруги и противники, – впервые растерялась. Убит губернатор края Мухин. Потом кто-то застрелил и его вдову, причем Инна находилась в это время в другой комнате. Как во сне она схватила со стола какие-то газеты с надписью «Селиверстовой» и скрылась из страшного дома. Утром объявили, что Мухина умерла от инфаркта… Началась борьба за губернаторский трон. И тут появился основной претендент – олигарх Александр Ястребов. Инна с ужасом узнала в нем своего случайного любовника, который «утешил» ее после развода с мужем.

Слишком много всего навалилось на Инну – она не может разгадать загадку убийства Мухина и его жены, продолжается ее странная «связь» с Ястребовым, и она чувствует, что втянута в какую-то страшную игру и ей надо переиграть противника, прежде чем он ее уничтожит…

---

Ногти клацнули по пластмассе, что-то подалось, и свет ударил по глазам.

Нет никакой черной дыры – только квадратная огромная комната с голым полом, провалом окна и желтым столом на шатких деревянных ногах, как в публичной библиотеке. На столе лампа без абажура – нога, рожки и лампочка, – пыльные бутылки зеленого стекла и какие-то газеты. Штор на окне нет. Сервант зияет открытыми стеклами и стоит как-то странно, боком, будто грузчики внесли его, плюхнули кое-как, а он так и остался навсегда «на юру», «не по-людски».

Инна оглянулась в пустой коридор, в котором уже ничего не колыхалось таинственно, и осторожно двинулась вперед, к «библиотечному» столу. И тут она увидела.

Огромное зеленое кресло, отодвинутое от стола, не давало возможности увидеть это сразу.

На голом полу, за креслом, лежала губернаторская вдова Любовь Ивановна, которая должна была принести Инне что-то такое, что убедило бы ее в том, что муж «не стрелял в себя». Она лежала так, что было совершенно понятно – она умерла.

Иннин мозг знал – с первой же секунды, – что это не Любовь Ивановна, а лишь оставшаяся от нее оболочка, но вопреки этому знанию Инна подошла, присела, потянула за плечо, вглядываясь с жалобным ужасом, словно умоляя: только бы это не было правдой!

И еще, чуть поглубже: только бы не здесь и не со мной.

Я не хочу, чтобы все это было со мной!..

– Любовь Ивановна, зачем вы легли? – шепотом спросила Инна у трупа губернаторской вдовы и опять потянула за плечо, и труп тяжело, не по-живому, перевалился на спину.

Инна отпрыгнула назад, едва удержавшись на каблуках.

Сразу стало понятно – зачем. В виске у нее было аккуратное отверстие, словно та самая сконцентрированная черная дыра, внутри которой нет ничего, согласно учебнику астрономии. Вокруг виска все было синим и вроде сплющенным, и эта синева наползла уже и на лицо, в которое Инна все никак не могла посмотреть.

Спине стало холодно и мокро, закружилась голова, но Инна знала, что никаких дамских обмороков с ней не стрясется. Ей только нужно немного подышать.

Она дышала и часто глотала, потому что слюна не помещалась во рту, и в желудке, завязавшемся в узел, кажется, тоже не помещалась, а ушах все молотили давешние часы.

Значит, пока она сидела на кухне и думала о губернаторском сыне, кто-то здесь, в комнате, аккуратно, точно и почти бесшумно выстрелил в висок губернаторской вдове. Инна в кухне не слышала ничего, впрочем, и немудрено – стены и двери здесь «купеческие», толстенные, возведенные тогда, когда никто из архитектурных умников еще не мог подсчитать «гигиенический уровень шума». Она не слышала, как упало тело – или его тихо опустили на пол, за зеленое кресло? А потом ушли – даже входную дверь не потрудились закрыть.

Значит, пока они разговаривали, в этой комнате готовились к работе – прилаживали пистолет, выбирали позицию, прикидывали, как сейчас войдет убитая горем женщина, зажжет свет, повернется боком, и именно в этот момент ее будет удобнее всего застрелить. Прямо в висок, чтобы на части разнесло хрупкие кости и мозг, который эти кости пытаются защитить, но разве защитишься от пули в упор, в висок?!

Крови было не слишком много – небольшая черная лужица на желтом полу. Инна старалась на нее не смотреть.

Способность думать вернулась к ней мгновенно – только что были паника и тошнота, а со следующим ударом сердца она уже соображала, быстро и холодно.

Нужно уходить из этой квартиры. Немедленно. Сейчас же.

Нужно сделать так, чтобы никто не заподозрил, что она здесь была. Катя, губернаторская дочь, знает, но это просто – да, ее, Инну, приглашала Любовь Ивановна Мухина, но она, Инна, не поехала на встречу, решила, что Любовь Ивановна просто немного не в себе после смерти мужа.

Инна бросилась в кухню, вылила остывший кофе, а чашку затолкала в карман шубы.

Быстрее, быстрее!..

Какой-то пыльной, словно выпачканной мелом тряпкой она потерла бок серванта, там, где трогала его, и тряпку тоже затолкала в карман.

Что еще? Стол?.. Тоже протереть и немедленно уходить отсюда!..

Она остановила себя и свою панику – оказывается, все это время паника оставалась с ней, в ней, и это именно паника хватала и засовывала в карман чашки и тряпки.

Что-то Любовь Ивановна должна была отдать Инне. «Я все отдам вам сейчас», – сказала она и пошла в комнату за этим «всем» и получила пулю в висок.

Что?! Что это могло быть?!

Инна вернулась в комнату.

Голый пол, голые стены, «библиотечный» желтый стол, нелепо стоящий сервант. И труп за зеленым креслом.

Пятнадцать минут назад они разговаривали. Пятнадцать минут назад вдова беспокоилась об утреннем рейсе в Питер и знала, что Катя должна забрать брата с дачи. Пятнадцать минут назад она скручивала жгутом полотенце и толковала, что «Толя не стрелял в себя».

А в тебя?.. Кто стрелял в тебя?!

Нужно уходить. Немедленно, сейчас же.

Ничего не было в этой комнате такого, за что можно было бы убить. Бутылки? Стаканы? Газеты?!

Кроме газет, на столе еще были пластмассовая тарелка с какими-то засохшими следами и огрызок яблока в пыльной вазе. Газеты лежали стопкой, перегнутые и распотрошенные, и Инна в своем бреду мимолетно удивилась, что кто-то в этом доме читал газеты да еще что-то писал на них!

Написано было синей ручкой, прямо поверх дрянной типографской краски. Она глянула, долго не могла прочесть и едва удержалась на ногах, когда синие закорючки сложились в ее собственную фамилию – Селиверстова.

На газете было написано: «Селиверстовой».

Раздумывать было некогда и, схватив всю пачку, она побежала к двери, рукавом шубы выключила свет, проскочила коридор и вылетела на лестницу.

Холод, тьма, тишина, только ветер гремит по крыше.

Трясясь с головы до ног, Инна осмотрела замок, клацнула «собачкой», выпуская ее, и толкнула дверь. Замок негромко и отчетливо щелкнул, как будто выстрелили из пистолета с глушителем.

Господи, помоги мне!..

На цыпочках, чтобы не стучать каблуками, Инна скатилась по лестнице, посмотрела в дверную щель – никого не было перед домом, кроме ее машины в круге мертвенного света, – и кинулась вперед.

– Ты чего так бежишь, Инна Васильевна? Случилось что?

– Быстрей, – выговорила она, – уезжай быстрей, Осип Савельич!

Он знал ее много лет. Так знал, что на этот раз повиновался немедленно.

Машина, казалось, прыгнула вперед, за пределы размытого круга, понеслась в метели, и, только отъехав довольно далеко, Осип включил фары.

Инна тяжело и редко дышала.

Очень хотелось вымыть руки, липкие от пота и типографской газетной краски. Казалось, что, если вымыть руки прямо сейчас, все кончится, остановится, придет в норму.

«Придет в норму» – так говорил губернатор Мухин на совещаниях.

– Осип Савельич, поезжай куда-нибудь.

– Далеко?

– Не очень. Только чтоб не сразу домой. Нельзя спрашивать – куда, вспомнилось Инне.

Примета плохая. Надо спрашивать – далеко ли.

Примета действительно оказалась плохая. Просто на редкость плохая.

Газеты лезли ей в нос, и она все отпихивала их, а потом поняла, что держит их, плотно прижав к себе, как младенца. Она швырнула газеты на сиденье.

– Осип Савельич, мы с тобой сегодня вечером ни к какому губернаторскому сыну не ездили, – выговорила Инна, глядя в окно, – мы с тобой кататься ездили.

Он посмотрел на нее в зеркало заднего вида.

– Далеко ездили-то?

– До Березняков и обратно.

Березняками называлось село на самом берегу Енисея.

– Зачем ездили?

– Просто так, говорю же. Кататься. Тоску послепохоронную разогнать.

– Понятно.

И никакого вопроса. Ни одного, хотя Инна по его макушке видела, какое его грызет любопытство!

– Во сколько вернулись?

– Когда домой приедем, посмотрим на часы.

– А поехали, стало быть, в полдесятого? – Да.

– Понятно.

Ничего тебе не понятно, драгоценный ты мой Осип Савельич. Ничего тебе не понятно, но я не скажу тебе ни слова и ничего не стану объяснять.

Не скажу, пусть даже твое любопытство прогрызет тебе в черепе дырку.

Все лучше, чем та, что в виске у Любови Ивановны Мухиной.

Инна все смотрела в окно.

– Осип Савельич, пока меня не было, из подъезда никто не выходил?

Осип опять глянул на нее в зеркало.

– Нет. Никого не было.

– А машина? Не подъезжала, не уезжала?

– И машин никаких не было.

– Точно? Ты не спал?

– Я, Инна Васильевна, – выговорил Осип решительно, – по темноте в машине никогда не сплю. Я же не мальчонка тридцати трех лет, не первый год замужем! Я знаю, когда можно спать, а когда можно и по башке получить, если особенно заспишься-то!

– И никто не подъезжал и не уезжал?

– Не подъезжал и не уезжал.

Интересно, в старинных купеческих домах, что на улице Ленина, есть черный ход? И если есть, можно ли через него попасть на улицу? Или там все намертво заколочено еще со времен пролетарской революции, которая, как известно, поставила крест на всяких там черных ходах, галошах и прочей ерунде, относящейся к буржуазным пережиткам?