Богдан Сушинский - Костры Фламандии

• Название: Костры Фламандии
• Автор: Богдан Сушинский
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-7924-7

После удачного штурма Дюнкерка, казаки, во главе с князем Одаром-Гяуром и полковником Сирко, решительно отбивают атаки испанцев на близлежащий форт и совершают освободительные рейды вдоль побережья Ла-Манша. На их сабли делают ставки, с одной стороны, кардинал Мазарини, уже видевший себя единоличным правителем Франции, с другой – принц де Конде, не желавший мириться с тем, что страной правят любовники – кардинал и Анна Австрийская. А еще их пытаются втянуть в парижскую интригу, связанную с борьбой претендентов на польскую корону, поскольку Франция уже видела себя в роли западноевропейской покровительницы политически ослабленной Польши.

Сюжетно этот роман является продолжением романа «Французский поход».

---

– Нам пора, Власта, – вдруг заторопилась Ольгица, словно бы и не расслышала вопроса лейтенанта. Необходимость объяснять что-либо из своих пророчеств всегда раздражала графиню Ольбрыхскую, хотя она и пыталась скрывать это.

– Действительно, пора, – спохватился Гяур. – Спасибо, что не отказываете в приюте. Вам тоже не следует оставаться во дворе: слишком холодно и сыро. Вот-вот снова начнется ливень.

– Ливня больше не будет, – едва слышно заметила Ольгица. – Но как раз в такую непогоду, после грозы, при сильном паводке и ураганном ветре, все это и произошло со мной. Тогда, много лет назад. Все повторяется, все возвращается на круги своя.

– Не стоит об этом, – нежно остановила ее Власта. – Только не об этом. Особенно сейчас, в присутствии стольких гостей.

– Наверное, ты права. Как обычно, права.

Появилось двое слуг в черном, и лишь теперь, скользнув взглядом по фигурам Ольгицы и Власты, князь вновь обратил внимание, что обе они почему-то облачены в траурно-черные одеяния.

Слуги подняли кресло Ольгицы и понесли его в дом. Только тогда поднялась и Власта.

– Знаю, князь, вы делали все возможное, чтобы не попасть сюда, – негромко, явно не желая быть услышанной графиней Ольгицей, молвила Власта. – Но уж простите нас. Лично мне ваше стремление понятно.

– Ничего такого я не предпринимал. Просто был поглощен своими делами. Мне нужно как можно скорее оказаться в районе Львова, где расквартированы наши войска. К тому же я совершенно забыл, как называется ваше село, и понятия не имел, где оно расположено. Хотя графиня де Ляфер, помнится, говорила о своем имении Ратоборово и даже пыталась ознакомить с его историей.

– …Все возможное, чтобы не попасть сюда. Вместо того чтобы стремиться бывать здесь как можно чаще, – грустно завершила свою мысль Власта, не внемля его оправданиям.

– Вы несправедливы ко мне, графиня.

– А вы ко мне? И вообще, зовите меня не графиней, а, как и прежде, нищенкой. Или «змеиным отродьем». Так вам будет проще.

– Общеизвестно, что мы меняемся вместе со своим положением в обществе, так что у вас нет оснований винить меня. Точнее, винить только меня.

– Прошу, господа, – потеряла интерес к нему Власта. – Прошу всех в дом. Вам выделят комнаты, накормят и напоят. Одежду тоже просушат.

– Вряд ли вы почувствуете себя, как в Версале, но в любом случае, у нас вам будет хорошо, – заверил гостей ее эконом.

– А с тем, что пришлось попасть сюда – смиритесь, как смиряются со всяким странным случаем. Ведь смиряются же, не так ли, князь? – и по лицу Власты, по губам, по едва очерчивающимся морщинкам у глаз пробежала блуждающая ироническая улыбка.

18

Где-то там, в верховье, очевидно, еще продолжался ливень, потому что река бурлила, вскипала и постепенно выходила из берегов, заливая окрестные луга, затапливая гранитные скалы порогов, подступая к низинной, пойменной части молодого, лишь в прошлом году посаженного сада.

Однако угроза половодья никого в усадьбе, похоже, не встревожила. Люди сновали между четырьмя жилыми постройками и двумя амбарами, составлявшими основу этой дворянской усадьбы; из трубы кухни и дома, в котором их разместили, струился густой дым; изредка сюда, к каменному распадку на берегу реки, где стояли Гяур и д’Артаньян, доносились голоса слуг, звон пилы и стук топоров.

– Представляете, полковник, сколько существует на Земле мест, в которых можно прожить, не заметив, что жизнь обошла тебя и твой дом стороной? – задумчиво произнес мушкетер, всматриваясь в очертания какой-то тучки на горизонте.

– … Что чужая, а нередко и чуждая нам, жизнь обошла ваш дом, – уточнил Гяур. – Но в таком случае стоит ли об этом жалеть – о чужой и чуждой нам жизни?

– Тогда скажу проще: я не мыслю себя в подобном уединении. Лично я – не мыслю.

Гяур с минуту прислушивался к гулу реки, к резким гортанным крикам совы и еще какой-то птицы, обосновавшейся на том берегу. Он словно бы уже примерял свое сознание ко всему тому, чем способна одарить человека эта глушь и чего при этом лишить. Неминуемо лишить.

– Возможно, мы с вами все еще не осознали всей мыслимой философии такого уединенного, почти отшельнического бытия? Но ведь еще есть время, а главное, познавать его следует, находясь уже здесь.

– Бросьте, князь. Да, существуют люди-самоубийцы. Они способны уходить из жизни то ли в силу того, что не хотят продлевать свои мучения, то ли из-за презрения к бренности ее. Но есть люди еще более загадочные для меня, – те, кто всю свою жизнь превращает в сплошное самоубийство уединенностью, отшельничеством, провинциальность. В отрешенность и самоубийство.

– Это нечто новое в трактовке жизни.

– Стоит приговорить себя к этой заупокойной хуторской тиши, – кивнул д’Артаньян в сторону усадьбы, – и вы поймете, что ничего нового в моей трактовке нет. Когда один из моих друзей-мушкетеров, обосновавшийся где-то на юге Франции, стал аббатом, я скорбел о нем больше, чем о тех, кого потерял в бою или на дуэли. Во всяком случае, их завершение жизненного пути не вызывает у меня того чувства скорби и безысходности, какое вызывает поступок этого человека. Все-таки они погибли, как подобает мужчинам и воинам.

– Не вздумайте высказывать нечто подобное в присутствии ксендза, – отшутился Гяур, глядя, как недавно прибывший в имение святой отец медленно восходит каменистой тропой на вершину окаймленного невысокими скалами холма.

– Считаете, что священник тут же предаст меня анафеме?

– До анафемы дело не дойдет, а вот в философском диспуте он даст вам, совершенно не искушенному в научных спорах, настоящий бой. Например, скажет, что наши походы, дуэли, загубленные жизни, а также просиживание в трактирах – все это как раз и есть настоящее убиение жизни. Ибо на самом деле смысл человеческого жития как раз и рассчитан на такое мерное течение, в такой вот сельской тиши, на берегу реки, посреди полей. Где есть время, никого не убивая, никому не завидуя и никого не преследуя, задуматься над сущностью своего бытия, чистотой помыслов и добротой души.

– Опомнитесь, князь. Клянусь пером на шляпе гасконца, что сказать мне такое не решился бы даже этот старый ксендз.

– Ему проще, он и так уже давно уединился и отрешился от мирской суеты. А мы все еще суетимся, пытаясь умерить грехи наши; все еще надеемся найти успокоение, пребывая при этом вне молитв и вне монастырей.

– Э-э, взгляните, – молвил мушкетер, прерывая словесное самобичевание Одара, – кажется, он опять осеняет реку своей крестной успокоенностью!

Ксендз действительно снял нательный крест и широкими, размашистыми движениями перекрестил бурлящий, подступающий к подножию холма, к его ногам, водоворот. А затем, сложив ладони у подбородка, углубился в молитву.

– Да простятся мне грешные слова, мой князь, – негромко произнес д’Артаньян, – однако убеждать меня в том, о чем вы только что говорили, так же бессмысленно, как этим крещением пытаться успокоить и вернуть в свои берега осатаневшую реку. Да вы никогда и не решитесь уединиться здесь. Разве что к глубокой старости, которая все равно, так или иначе, уединяет каждого из нас, независимо от того, находимся ли мы в лесном хуторке или в центре Парижа.

– Вот оно, оказывается, в чем дело! – въедливо улыбнулся князь. – Своими проповедями вы уже завуалированно отговариваете меня от решения остаться в этом глухом сельском имении.

– Считайте, что разгадали мой замысел. Но повторяю: вы ни при каких обстоятельствах не решитесь уединиться здесь, обрекая себя на полумонашеский способ существования.

– Вынуждаете оспаривать ваше мнение, лейтенант? Доказывать, что я способен на подобный вид существования? В буквальном смысле провоцируете на то, чтобы я прямо сейчас объявил: «Уединенность меня не пугает, я навсегда остаюсь в Ратоборово!». Не скрою, что в таком случае, лейтенант, у вас может появиться союзница.

– В лице молодой графини Власты Ольбрыхской, понятное дело, которой хотелось бы видеть рядом с собой такого красавца-супруга, опору в хозяйственных делах и надежного защитника.

– Видите, как просто прочитываются подобные мысли. Сознаюсь, что против вас двоих мне не устоять.

– Наоборот, увидев в моем лагере такое подкрепление, вы станете сопротивляться еще упорнее. Но успокойтесь: я не собираюсь оставлять вас в этом имении, как раненого друга – на поле боя. Не на таких традициях воспитан. В действительности, я всего лишь пытаюсь понять, способны ли вы на подобный поступок.

– Почему бы вам не задаться вопросом: а способны ли на него вы сами?

– Справедливое замечание, – признал мушкетер. – Так, может быть, вступая в спор с вами, я на самом деле, упорно пытаюсь спорить с самим собой?

– Наверняка так оно и происходит, – задумчиво согласился Гяур.

– Вот и все, никакого философского спора у нас так и не получилось, – грустно вздохнул француз.