Виктор Мальцев - Конвейер ГПУ

• Название: Конвейер ГПУ
• Автор: Виктор Мальцев
• Издательство: Ялта
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1943

Автор – полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками. В 1943 начал заниматься формированием Русской восточной авиационной группы. В частности, посещал лагеря военнопленных, агитируя лётчиков вступать в эту воинскую часть. В 1944 выступал с антисталинскими речами по радио и в лагерях военнопленных. В том же году руководил формированием нескольких авиационных групп из числа пленных советских летчиков для перегонки самолетов с немецких заводов в действующие части германской армии. С осени 1944 руководил формированием в Хебе (Чехия) авиационной части, которая в феврале 1945 составила основу ВВС Комитета освобождения народов России (КОНР). В том же месяце стал командующим ВВС КОНР с присвоением воинского звания генерал-майора.

В 1945 году передан американской стороной Красной армии, в 1946 году осуждён по обвинению в государственной измене, лишен воинских званий, государственных наград и казнён.

---

Не сомневайтесь и не возмущайтесь. В этой жизни всякое случается. В приведенном мною ниже эпизоде нет и капли преувеличения, а дана только маленькая деталь для характеристики многогранной работы этого «гуманиста» из НКВД.

Особо же сомневающихся не буду стараться убеждать, а отошлю к сидевшим вместе со мной профессорам Ашхабадского мединститута Дзиковскому, Витольду Адольфовичу и Парабочеву, Алексею Васильевичу. Они дополнят рядом эпизодов деятельность этой фигуры.

Парабочев к тому же являлся и директором мединститута, дипломом которого козырял Никитченко.

Возмущению и сомнению здесь не может быть места. А на законно возникший вопрос у многих честных врачей:

– «Как дошел ты до жизни такой?». – постараемся дать ответ.

Я уже ранее касался подбора младших тюремных кадров и их краткой характеристики. По аналогии с ними подбирались и медицинские работники.

Но, вероятно, трудновато было среди врачей найти подходящую кандидатуру, каковая, вместо врачевания, безошибочно определяла бы живучесть человеческого организма и возможность дальнейшего избиения. Прогноз должен быть безошибочным, чтобы жертва не могла отдать Богу душу без предварительного раскаяния в содеянных преступлениях.

Приходилось подобных работников готовить к новому виду медицины – врача-палача – со школьной скамьи.

Никитченко был до мединститута оперативным работником Г.П.У. Последний командируется на учебу. По секретной связи вслед за ним идет бумажка с указанием, что сей гражданин находится на особом положении и к нему не должен применяться общий метод в оценке его знаний.

Хозяева учитывали, что их будущему врачу меньше всего потребуется медицина. Свое же ремесло он постиг в совершенстве.

И вот новоиспеченный врач Никитченко сразу занимает высокую должность зав. санитарной частью Г.П.У. и тюрьмы.

Соблюдено внешнее приличие. Заключенных не только морально перевоспитывают по системе Г.П.У., делая из последних честных граждан СССР, но даже заботятся об их здоровье.

Ннкитченко, аккуратно выполняя свои обязанности, часто заглядывал на конвейер. Недоумение охватывало нас при виде всегда надетого на нем белого халата. Ведь эта спецовка, действительно, необходима врачу при его работе. Для выполнении же функций нашего доктора больше требовался красно-грязный балахон.

Этот врач никогда не появлялся на работу трезвым, а из всех снадобий, коими он усиленно пользовал своих пациентов, был единственно нашатырный спирт. Для конвейера чего-либо другого и не требовалось.

Однажды, войди к нам и поздоровавшись со следователями, он задает трафаретный вопрос:

– Как тут у вас дела?

Одни из палачей со злобным смехом отвечает:

– Посмотри, вот там одна сволочь лежит в углу, симулируя смерть.

Никитченко тупым взглядом окидывает только что избитого до полусмерти преступника. Подходит ближе и с деловым видом щупает пульс, в то же время угощая жертву лошадиной порцией нашатырного спирта.

Полуживой человек начинает дергать головой и приоткрывает глаза.

Лицо доктора Никитченко важно и торжественно. Как будто он своими знаниями вернул человеку жизнь.

Послушав еще с секунду пульс и уже окончательно убедившись в чем то, ставит диагноз:

– Ничего страшного, можно еще.

После этого спокойно идет дальше. Впечатление такое, как будто бы тяжело больной поправился, кризис миновал и можно дать еще ранее прописанное лекарство.

Но диагноз Никитченко «можно еще» – означает, что человека забили еще не до смерти, и можно продолжать.

Так совместно с палачами-следователями подвизался и этот жрец науки, удлиняя мучения невинных людей.

Справедливость требует отметать работу других врачей и лекпомов в большой общей тюрьме. Несмотря на постоянный контроль за их действиями, последние были единственными людьми в этом мрачном мире, облегчающими наши страдания лекарствами, словами и улыбкой. За такое отношение и мы платили им искренней любовью.

За 22 дня моего пребывания на конвейере через эту комнату прошло несколько сот человек, С ними повторялось то же, что и с предыдущими.

Люди, боящиеся пыток и избиении, сознавались в несодеянных преступлениях и отправлялись в тюрьму в ожидании дальнейшей участи. Другие, более упорные, испытывали на себе все усовершенствования конвейера.

Не знаю, чем бы кончились мои сочинения, которые я начинал писать несколько раз с целью получить передышку. Последние, как правило, не отвечали заданной теме, и все повторялось сначала.

Неожиданно днем пришел усиленный конвой в почему то всех находящихся на конвейере начали срочно отправлять в тюрьму. Чем это было вызвано – для нас осталось неизвестным. Экстренная отправка в тюрьму многих избавила от продолжения пыток.

Трудно передать радостное волнение, охватившее меня при мысли, что я сейчас буду в своей камере. Не верилось в конец этого кошмара.

Камера № 11 тянула к себе, как родной дом с близкими людьми. В ней я уже мог поделиться своими переживаниями с окружающими, которым так понятно и близко твое состояние. Измученные нервы требовали хотя бы относительного покоя.

Что будет дальше – все равно. Хотелось уснуть и ни о чем не думать.

Снова открывается дверь камеры № 19. Вхожу с затаенным дыханием и надеждой увидеть своих друзей.

При моем появлении невольно все вскакивают и устремляют испытующий взгляд. Друзья по камере тепло окружают и осторожно спрашивают, как здоровье и все ли в порядке?

Вероятно от этого теплого человеческого отношения после пережитого ужаса, я чувствую спазмы в горле, и слезы радости неудержимо текут из глаз.

Часа через два, немного успокоившись, начинаю свой бесконечный рассказ о конвейере. Новички жадно ловят каждое слово, а побывавшие в этой мясорубке изредка вставляют возмущенные реплики.

Таким образом я стал полноправным гражданином своей камеры в ожидании дальнейшего вызова на конвейер или же приговора над нераскаившемся преступником.

Жизнь протекала знакомым, размеренным ритмом.

Разнообразно вносилось только вызовами на допросы, «ночной отправкой на луну», как в камере называли взятие людей на расстрел, и прибытием новых лиц с воли.

Недели через две после моего возвращении, забрали из камеры Александрова. Куда, зачем уходят люди – покрыто мраком неизвестности. Единственный критерий для догадок об ожидающей участи того или иного подсудимого – это время из’ятия из камеры.

Забираемые днем уводились или в большую городскую тюрьму или же в этапные маршруты Ночью же обычно вызывали на расстрел.

Проводы друзей в эти часы были особенно тяжелы. Когда открывалась форточка в час пли два ночи, и раздавалась к кому-либо команда «собраться с вещами». – всех охватывало жуткое чувство.

Человек нервно собирается. Некоторые стараются быть спокойными, с другими начинается истерика. Затем пожатие рук остающимся и единственная последняя просьба большинства:

– Может быть, товарищи, кто-либо из вас останется жив и выйдет на волю, – об одном только прошу: запомнить мой адрес и передать жене и детям, что их отец был честный человек и умирает неизвестно за что.

Эти последние слова ударяли, как молотом по натянутым нервам, и многие остающиеся старались незаметно стряхнуть слезу. Уходящего убеждали, что вызывают, вероятно, не на расстрел, по чувствовалось, что в эти слова никто не верит.

При этом палачи везде, где только можно, применяли не скупясь и методы психологического воздействия. Расстрелять просто человека – это пустяк. Надо, чтобы все ежедневно чувствовали дыхание смерти. Этого они достигали с успехом.

Вместо вызова человека на расстрел по фамилии, тюремный комендант открывал форточку и, смотря на находящуюся в руках бумажку, – начинал по порядку тыкать пальцем в первого попавшегося, спрашивая:

– Твоя фамилия?

Арестант в сильном волнении отвечает – Иванов, Петров и т. д.

После каждой фамилии – длительная пауза и сличение ее со списком. Эта минута ожидания – страшная минута. Затем следует или:

– Соберись с вещами, или же палец надзирателя тычет в следующего с тем же вопросом:

– Твоя фамилия?

Лицо другого подсудимого принимает напряженное выражение, и последний ждет решения своей участи. Иногда таким путем опрашивалось человек десять, и каждый переживал в душе последние минуты.

Позже эту систему опроса отменили и вместо фамилий, вероятно для большей конспирации, каждого из нас занумеровали.

Человек перестал существовать, – имелся его личный номер. В большой тюрьме я имел № 3185, а с переводом во вновь отстроенную внутреннюю тюрьму – был за № 236.

Камера № 19 постоянно меняла свое лицо. Вслед за Александровым в дневное время взяли полковника Измайлова и ряд других. Взамен ушедших приходило новое пополнение.