Йожеф Лендел - Незабудки (Рассказы)

• Название: Незабудки (Рассказы)
• Автор: Йожеф Лендел
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1990
• ISBN: 5-206-00040-Х

Йожеф Лендел (1896–1975) — известный венгерский писатель, один из основателей Венгерской коммунистической партии, активный участник пролетарской революции 1919 года.

После поражения Венгерской Советской Республики эмигрировал в Австрию, затем в Берлин, в 1930 году переехал в Москву.

В 1938 году по ложному обвинению был арестован. Реабилитирован в 1955 году. Пройдя через все ужасы тюремного и лагерного существования, перенеся невзгоды долгих лет ссылки, Йожеф Лендел сохранил неколебимую веру в коммунистические идеалы, любовь к нашей стране и советскому народу.

Рассказы сборника переносят читателя на Крайний Север и в сибирскую тайгу, вскрывают разнообразные грани человеческого характера, проявляющиеся в экстремальных условиях. Лендел далек от нагнетания ужасов, смакования темных сторон действительности, прямого морализирования; для его повествования характерны полутона, лиризм, психологическая глубина.

---

С косой на плече, перекинув торбу с хлебом за спину, он выходит из дома. Он поеживается от холода, сутулая спина горбится еще больше. Одежда на нем, ношеная-переношенная, не единожды латанная, сохранилась еще со времен городской жизни. На ногах поршни с пришитыми к ним сапожными голенищами — это уже здешняя обновка, плата натурой за ремонт центрифуги. Легкая, удобная обувка, для тайги лучшей не придумаешь; он так свыкся с нею, словно другой сроду не нашивал.

Небо на востоке едва начинает светлеть; до восхода солнца еще добрых часа полтора. Село погружено в тишину. Коровы неподвижно стоят посреди двора, дожидаясь, когда их подоят. Народ еще спит.

Почернелые от времени дома застыли сумрачными квадратами. Дома все бревенчатые, даже заборы вокруг дворов и те ставлены из бревен. Палисадников перед домами здесь нет и в заводе, так же как нет ни единого живого деревца во всем селе, где сплошь дерево от торца до венца: ведь зелень лишь служила бы прибежищем комарам да мошке. Но на окнах всюду цветы, а окон много, чуть ли не в каждой стене. Судя по всему, в былые времена люди не боялись холода и на дрова не скупились. Многие дома стоят нежилые, многие порушены. В иных местах лишь выступающий над землей прогнивший сруб указывает место прежних построек. На некоторых домах, как правило, тех, что поменьше, и крыша провалилась, и через пол трава пробивается, а люди там все живут.

Над трубами в спящем селе пока еще не курится дымок. Собаки после ночной сторожевой службы спят под крыльцом, хотя даже во сне подымают нос, почуяв, что по улице кто-то идет. Но не взлаивают: от косаря тянет знакомым духом.

У околицы села, там, где дорога сворачивает к мосткам, он останавливается и обводит взглядом окрестности. По эту сторону мостков на пологих скатах холма чернеет недавняя пахота. Дальше простирается светлая зелень озимых. Он представляет себе эту знакомую картину по памяти: в густом предрассветном тумане разглядишь немногое.

За мостками начинается лес — у опушки березняк, а дальше с вкраплением елей. Но человек гонит прочь мысли о красоте пейзажа. «Как бы дождь не собрался, вот что важно!» — твердит он самому себе. Над сопками и голубеющей тайгою клубятся тяжелые свинцовые тучи. «Пожалуй, пройдет стороною…» Перебравшись через мостки, он ступает на покрытую палой листвой тропинку; обзор отсюда относительно широкий, поскольку вблизи человеческого жилья лес поредел. К тому же березняк стоит почти голый и по-осеннему прозрачный; подобно продувшемуся в пух игроку, последними золотыми расплачивается за проигранное лето. Свинцовые тучи вдали уже набухли снегом… Окрестные мельницы тоже торопятся разменять золотое зерно на белую муку.

В глубине леса уже по сторонам не глянешь, деревья стоят плотной стеною. Здесь заметно больше елей с мощными коричнево-бурыми стволами; средь множества выкорчеванных пней одиночками уцелели замшелые лиственницы — покрытые сероватой корой великаны в мохнатых шапках. Человек сворачивает с тропки и направляется к поляне, которую еще давно, с весны, присмотрел под покос.

3

Косит он аккуратно, и из всего окружающего мира видит лишь то, что ложится под косу. Но эту полоску травы глаза его, под старость ставшие дальнозоркими, видят лучше, чем нормальные, молодые. Коса у него налажена как следует. Он еще с вечера отбил лезвие, наточил его и со знанием дела вставил в косовище так, чтобы коса захватывала не слишком мало и не слишком много, а в точности была ему по руке. Бывший инженер разбирается в этом не хуже любого крестьянина. Недаром на его совести в косовицу содержать в порядке инструмент. Бабам, которые косят, без него не обойтись, вот они и норовят задобрить его молоком, пахтой, а то маслицем побаловать, хотя и без того отбивать косы — его обязанность; за работу колхоз расплачивается зерном, выделил ему участок под картошку, дом для жилья.

Хорошая коса, конечно, радость для работника, но в косьбе его обогнала бы любая крепкая бабенка. Его руки, плечи, спина привыкли к этой работе не смолоду; ему было за пятьдесят, когда он впервые взял в руки косу. А между тем деревенский мужик, будь он даже семидесяти лет от роду, в косьбе хоть какого молодого горожанина за пояс заткнет.

Он равномерно машет косой. Правда, коровы у него нет, да и доить он не научился бы, и все же сено это обратится в молоко, а молока и на его долю перепадет. «Это — для учителя» — со свистом рассекает воздух коса. «Это — агроному» — наточенное острие срезает сочную траву. «Это — для старушки» — ложится ровный ряд.

Учитель расплатится наличными. Человек он честный, вот только за деньгами следует обращаться к нему в тот самый день, как он зарплату получит, иначе на другой же день все пропьет, а потом до конца месяца жена семью тянет, благо куры, яйца свои да корова есть. Учитель, правда, его сторонится: однажды он зашел было к нему на дом попросить что-нибудь почитать, и в доме не нашлось ни одной книги, кроме школьных учебников… Агроном — тот любит торговаться. Непременно начнет с того, что раз у него нет коровы, то, стало быть, он и косить был не вправе, ну, да он, агроном, тоже человек интеллигентный, придираться не станет, выручит интеллигентного человека, мучицы подбросит или зерна… Приятнее всего иметь дело со старушкой. Она не снимает с молока сливки, так как гордится, что лучше молока, чем от ее коровы, на селе не сыскать: и жирное-то оно, и самое чистое. А иной раз еще и бросит кусочек маслица в кринку с молоком. И поговорить охотница: дочка у нее померла, из родни только племянники остались, в городе проживают, все до одного добрые, непьющие, собой пригожие и к ней, тетке, отзывчивые. По-городскому воспитанные, образованные: один шофером работает, без другого ни одна геологическая экспедиция не обходится, третий учится, а вот уж где и на кого — не спрашивайте, ей таких слов и не выговорить, она грамоте не обучена, все эти премудрости для молодых хороши, а старикам за ними не угнаться.

Ряды ложатся неширокие, но ровные, аккуратные. Стерня короткая, и по краям рядов не остается нетронутых травяных «хохолков».

Косарь останавливается и, обернувшись назад, прикидывает сделанную работу. Конечно, ряд не широк, не похвастаешь, да и сноровка не та — настоящий косарь отмахал бы за это время в три раза больше, — и все же он доволен своей работой и своей участью.

Не враз, непросто и недешево далось ему это чувство удовлетворения; к тому же его никак не назовешь постоянным, ровным. Избалованный ребенок в семье, затем — гордость университета, впоследствии — блестящее дарование, выдающийся инженер, окруженный всевозможными почестями и вниманием. Сейчас все это кажется нелепым, фальшивым и страшно далеким. Истинная радость — в том, что он ест хлеб, добытый трудом своих рук. В этом успокоении есть и романтика, и немало гордыни, и продиктованная обстоятельствами попытка примириться с судьбой, но все это, вместе взятое, помогает жить.

В то же время он понимает, что перестал быть инженером. Забывает то, что когда-то знал, и понимает, что теперь тех, прежних знаний было бы недостаточно. «Я деградирую в арифметической, если не в геометрической прогрессии», — подводил он итог всякий раз, когда думал о своей прежней профессии. «Теперь меня бы и не хватило на большее, кроме как зимой править пилы, а летом отбивать косы». Эта мысль ударила его как обухом, и удар пришелся в затылок. Ведь поникшую голову не поразишь ударом в лоб… Но он жил, хотел жить и с завистью видел, что в этом краю, где он очутился, где даже в пятидесятиградусный мороз нельзя отсидеться в доме, любой молодой человек, любой шофер, лесоруб, пастух или конюх значит больше, чем он со своим инженерным образованием.

Солнце поднялось высоко, облака и туман рассеялись. Коса взмахивает размеренно, равномерно. Человек бережет силы, чтобы не выдохнуться раньше времени, но останавливается, лишь когда надо направить косу.

Ритмичный, лязгающий звук, когда брусок касается закаленной голубоватой стали, вызывает в нем картины далекого прошлого: жаркие летние дни, прогулки, задорный смех юной девушки в широкополой шляпе с лентами, затеняющей лицо… песни косарей, возвращающихся с луга… И стихи: «Жизнь пролетела, а Ли Таи-фу живет…» В памяти сохранились лишь эти строки стихотворения, которое когда-то давно он читал кому-то вслух — а может, это ему читали? — и смысл которого понял еще тогда, смолоду. Как же давно он не читал стихов! В газеты и то заглядывает редко. Может, оно и к лучшему, а может, и нет…

Вздохнув, он снова принимается косить. «И все же доволен я или нет? Побудительный жизненный стимул человека заключается в том, что он никогда не бывает доволен достигнутым… Но я-то по сути доволен: ведь меня заслали на смерть, а я вот жив. Жить, когда жить вроде бы не имеет смысла, — не в этом ли заключается глубочайший смысл жизни? Устоять — значит жить. Жить — в этом и есть смысл жизни».