Йожеф Лендел - Незабудки (Рассказы)

• Название: Незабудки (Рассказы)
• Автор: Йожеф Лендел
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1990
• ISBN: 5-206-00040-Х

Йожеф Лендел (1896–1975) — известный венгерский писатель, один из основателей Венгерской коммунистической партии, активный участник пролетарской революции 1919 года.

После поражения Венгерской Советской Республики эмигрировал в Австрию, затем в Берлин, в 1930 году переехал в Москву.

В 1938 году по ложному обвинению был арестован. Реабилитирован в 1955 году. Пройдя через все ужасы тюремного и лагерного существования, перенеся невзгоды долгих лет ссылки, Йожеф Лендел сохранил неколебимую веру в коммунистические идеалы, любовь к нашей стране и советскому народу.

Рассказы сборника переносят читателя на Крайний Север и в сибирскую тайгу, вскрывают разнообразные грани человеческого характера, проявляющиеся в экстремальных условиях. Лендел далек от нагнетания ужасов, смакования темных сторон действительности, прямого морализирования; для его повествования характерны полутона, лиризм, психологическая глубина.

---

Лучи осеннего солнца ласково греют спину; чувствуется, что время идет к обеду.

Пучком травы он вытирает косу и идет к краю поляны. С утра он повесил там свою торбу на нижнем высохшем суку толстенного дерева. Он достает из торбы солдатский котелок — старую, закопченную посудину с вмятинами по бокам — и медленно бредет вниз, к реке.

4

У края поляны начинается крутой спуск к берегу. Здесь верхушки деревьев кое-где ниже уровня поляны и открывают глазу холмы на противоположном берегу и высвеченные солнцем озимые всходы; молодые, полные жизни зеленя вселяют надежду на будущее… Но напрасно было бы выискивать змеящуюся серебристую ленту, какою в других краях предстает река с вершины холма. Лишь темные, густые заросли кустарника дают понять, что сокрытая под их сенью речушка несет свои воды далеко-далеко, в иные миры…

Спустившись с крутизны, которая со времен ледового периода только-только успела покрыться кое-какой растительностью, человек попадает в заболоченное место, где ели уже не встретишь, лишь березу, чахлые сосенки да разный кустарник. Ямы с застойной водой и вывороченные с корнем болотные осины делают дорогу непроходимой. Временами казалось, будто уже удалось выбраться на лужайку, свободную от кустарника и поросшую лишь камышом и осокой, где легче будет пробраться к реке. Однако при первом же шаге нога с хлюпаньем вязнет в болоте. И вновь приходится пробираться сквозь чащобу, перелезать через бурелом, проползать на четвереньках под зарослями кустарника, петляя ведущей к водопою звериной тропой. Это верный способ попасть к воде любому таежнику: и рыбаку, и бабам, идущим по ягоды, путнику, которого томит жажда.

Но вот человек снова чувствует под ногами место посуше. Здесь среди кустарника кое-где возвышаются темные ели и трава выше болотной осоки. Тропа, ведущая к водопою, исчезает; такое впечатление, будто, обходя заросли и болото, человек сбился с пути и, повернув к пологой долине, очутился в стороне от реки. Он делает несколько шагов, желая удостовериться, так ли это и в какую сторону теперь податься. Но эта сухая полоска под ногами и есть берег: неожиданно, в двух шагах впереди, блеснула полоска воды.

Чарующий, ничем не тревожимый покой. Движения воды совершенно не заметно, так что нельзя определить, в какую сторону течет река; обрамленная кустарником излучина кажется озерцом. Один-единственный желтый лист березы с бесплотной легкостью плывет на поверхности воды, и не поймешь, ветерок ли гонит его или относит течением. Лишь ниже по реке, за поворотом излучины, где путь течению преграждает упавшее огромное дерево, слышится негромкое журчание воды. Ни ветерка. В сонной неподвижности застыли и на берегу, и отраженные в водном зеркале кусты с провисшими от ягод ветками: тут и лиловатые плоды шиповника, красная и иссиня-черная смородина, темно-багровая дикая вишня. Позади всего этого великолепия выстроились пирамиды черных сосен.

Согнувшиеся под тяжестью плодов, нетронутые ветви яснее ясного говорят, что этой осенью здесь не ступала нога человека, а может, человек вообще никогда не забредал в эти места… Ну, а красоты их наверняка ни разу не касался людской глаз, никогда не упивался ею. Ведь здесь человек лишь выбирал место для следующего шага, замечал ягоды лишь на ближайшем кусте, сосредоточивая свое внимание на поплавке, выжидая, когда клюнет рыба. Он либо хотел утолить жажду, подобно серне, либо сторожил в засаде, точно волк.

Здесь никто сроду не взглядывал на небо. Взгляд не поднимался даже до высоких верхушек сосен, не всматривался в облака и тучи. Гроза заставала врасплох очутившегося тут человека.

Этот заповедный уголок всплывает из глубин памяти лишь позднее, когда нахлынут мечты о русалках и благодетельницах — золотых рыбках, о заколдованном месте, хранимом за семью печатями. Когда сам рассказываешь сказки или слушаешь их. В сказках герою положено пройти через семь испытаний, и выстроившиеся позади кустов кедры с темно-зеленой, чуть ли не черной хвоей, подобно отряду суровой стражи, оберегают этот зачарованный мир… Сама природа выставила поистине семикратную охрану: поваленные деревья, болотная топь, шипы и колючки, кустарниковые чащи, переплетенные корни, полчища комаров, тучи мошки. И прежде чем ему удалось сюда пробраться, каждый страж норовил уколоть его, поранить побольней, напиться кровушки.

Он спускается к воде, зачерпывает котелком и пьет. Затем снова наполняет котелок водою и, скользя, цепляясь за провисшие под тяжестью ягод ветви смородины, выбирается на твердый берег.

Мгновение, лишь одно мгновение недвижно любуется он заколдованной и на миг потревоженной им красотою, а затем, словно стряхнув с себя колдовские чары, проворно и жадно — точь-в-точь таежный медведь — подтягивает ветку и ловит ртом спелые ягоды.

«Жаль, что воды напился. Красная смородина утоляет жажду, а черная налита сладким соком и богата витамином С». И теперь уже не по-медвежьи срывает ягоды, вместе с листьями и веточками, а как положено человеку. Он решает выплеснуть воду и собрать в котелок ягод, но тут возобладавший в нем рассудок кстати напоминает мудрую поговорку: «День год кормит». И теперь уже вполне в духе гомо сапиенса он обуздывает в себе стихийное желание — вкушать, наслаждаться тем, что сама природа преподносит в готовом виде. Надо заприметить это место, обсыпная ягода говорит о том, что оно пока еще никому не известно. Он выбирает ориентиром высокое дерево, чтобы потом сюда вернуться, и вновь пробирается сквозь чащу кустарника и болотистую хлябь, сквозь рои комаров и мошки, через трясину, вверх, по склону холма, где его ожидают скошенные ряды и трава, которую надлежит скосить еще сегодня.

5

Но ведь он сам себе хозяин, никто его не подгоняет, да и вообще сейчас обеденная пора. На краю поляны он снимает с сухой ветки свою торбу и с торбой и котелком в руках подыскивает пень из тех, что побольше, чтобы для вещей места хватило и самому было где сесть.

Безветренный полдень, вокруг тишина. Крупные лесные муравьи проворно снуют по старому, лишенному коры пню. Очевидно, их привлек запах человека и хлеба.

Ему по вкусу этот домашний хлеб: выпеченный собственными руками, он кажется еще аппетитнее. Острием ножа человек отправляет в рот кусочки хлеба и запивает глотком воды.

Пить можно вдосталь, отдыхать — сколько душе угодно, косить — покуда не надоест. Накосит мало — не беда, накосит много — все сгодится. Работай сколько сможешь, сколько пожелаешь… Хорошо, что он один, хорошо, что утром, когда уходил из села, его никто не видел, а еще лучше, что он никого не видел… Отшельником, сторонящимся людей, он стал поневоле, но теперь это вполне совпадает с его собственным желанием.

Удачный сегодня день выдался, вон сколько сена будет… Хотя, если так разобраться… пожалуй, разумнее было бы насобирать ягод… Конечно, косьба и одиночество сами по себе приятны, но сено ведь предстоит продать — торговаться с агрономом, бить по рукам с учителем, выслушивать старушечьи россказни… Ну, неважно, сегодня он будет косить! Вот когда подойдет время сгребать сено и укладывать в стог, можно будет с утра, пока роса не просохнет, насобирать ягод — смородины да вишни. Плохо ли дело зимой у теплой печки полакомиться сушеной ягодой, распаренной в молоке!.. А сено он продаст все сразу. Если надоест выслушивать долгие речи, не грех и ценою поступиться.

Он доедает последний кусочек хлеба, запивает его водой. Усталости как не бывало, можно бы и продолжить работу, но стоит ли спешить? Куда? Зачем? «Отдохну-ка я с полчасика», — решает он, словно желая вознаградить себя за то, что прислушался к доводам рассудка и не стал собирать ягоды, а решил закончить покос.

Он подставляет спину теплым лучам солнца. Что может быть лучше солнечного света, а уж такого целебного воздуха, как в хвойном лесу, и не найдешь! «В городе люди вроде меня живут в каменных стенах, точно непроветренные, тронутые молью шубы в гардеробе… Из каменных клетушек утром — в институт, вечером — из института обратно… Если вдруг сломается лифт, то ведь без одышки и не взберешься на третий этаж. По вечерам ноет спина и руки дрожат от усталости, а ты опять садись за письменный стол… Так не лучше ли сидеть здесь, на пне, подставив спину солнечным лучам? Чувствую я себя здоровее чем когда бы то ни было. Ошиблись те, кто выбросил меня на обочину непогребенным и — как они думали — мертвым».

И, чтобы полнее насладиться волей, он ложится на траву возле пня, служившего ему сиденьем. Под голову кладет ватную стеганую, с меховой оторочкой шапку, которую носит круглый год, и зимою, и летом. Смотрит на небо и склоненное над головой дерево. Сквозь нежные иглы гигантской лиственницы проглядывает небесная голубизна. Лиственничная хвоя кажется изящными вышивальными иголками по сравнению с толстыми мешочными иглами елей. Старый, замшелый гигант непомерно вытянулся ввысь и, несмотря на мощный ствол и пышную листву, производит впечатление дерева сухощаво-стройного. «Скоро она сбросит летний убор». Иглы сперва пожелтеют, потом станут желтовато-белесыми, почти бесцветными. Это последнее дыхание осени, верная примета охотнику: пора в тайгу собираться, белка перестала линять, пушной зверь отращивает зимний мех… Зимой лиственница стоит совсем голая; ее длинные, загибающиеся кверху, одетые лишайником ветки простираются к небу точно высохшие, костлявые старческие руки… Тогда дерево и впрямь похоже на старого человека…