Мари-Луиза Омон - Дорога. Губка

• Название: Дорога. Губка
• Автор: Мари-Луиза Омон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Два романа («Дорога» и «Губка») известной бельгийской писательницы, лауреата французской литературной премии «Фемина», написаны в разной стилевой манере, но объединены общей темой. В центре внимания автора — постижение человеческой личности, соотношение сущности и видимости, поиски истинных ценностей в жизни человека.

---

От солнца режет глаза, и я вынуждена пересесть. Я остаюсь во втором ряду, но перехожу на левую сторону. За все годы, что я езжу этим маршрутом, я впервые пересаживаюсь во время пути. Слева от меня покатый склон уходит к самому горизонту, и кажется, будто на фоне неба повис занавес из деревьев. Я никогда до сих пор не обращала внимания на эти деревья и с беспокойством смотрю на незнакомый пейзаж.

Стефани, любительница розового, затеяла разговор со своим соседом-воином. Меня шокирует, что она рассказывает о себе кому-то, кого, по всей очевидности, никогда в автобусе не встречала. Она говорит скороговоркой, будто ей надо успеть сказать что-то очень важное и печальное. На самом деле она повторяет вчерашний рассказ, но теперь уже подчеркивая трагическую сторону тех самых обстоятельств, которые всего двадцать четыре часа назад представлялись ей в спокойном и радостном свете, пытается объяснить невозмутимому воину, как мучительно отказываться от музыки из-за собственной бездарности.

Она доверительно рассказывает ему, что уменьшенный септаккорд — ее любимый, что ей очень нравилось, как он звучал в арпеджио, на ее виолончели, и что теперь со всем этим покончено. Она увлеченно говорит, какое наслаждение она испытывала, затягивая разрешение этого аккорда, позволяя себе ждать, пока тоника родится сама. Мне кажется, что все это я уже читала где-то, и искренность Стефани вдруг перестает внушать мне доверие.

Маленький Жан-Франсуа не перестает тихонько плакать. Фургоны проносятся мимо на бешеной скорости. Он все-таки пытается вырвать у них хоть слово. Его отчаяние напоминает мне отчаяние мадам Клед, столь несчастной оттого, что ее никто не слушает.

Среди полей я вижу одиноко стоящий небольшой амбар, которого я там никогда не замечала, и сердце мое сжимается от непостижимой грусти, что столько времени я потеряла впустую, не зная об этой сельской постройке.

По мере приближения к Парижу машины идут все более плотным потоком, и я думаю, что Жан-Франсуа сможет взять реванш. Вот фургон, он единственный, и сейчас он как раз у того места, где каждый из нас ныряет в свой туннель. Играть нужно наверняка, фургон удаляется, и надпись расположена довольно низко. Чувствуется, что мальчик напряг всю свою волю; этот фургон ему необходим: игра кончается, а он хочет остаться победителем. Сейчас он выиграет, уже выигрывает, одним духом он выпаливает: «Уничтожение архивов». Победа обескровила его, он совсем бледный. Мать прижимает его к себе, спрашивает, не стало ли ему плохо. Я думаю о приговоренных архивах.

XIV. Этот бедный Мартино

На работу я опоздала примерно на полчаса. Когда я приезжаю, салон-парикмахерская на углу бывает еще закрыт. А сегодня у них уже открыто. Полосатая сине-белая маркиза, защищающая витрину от лучей солнца, уже опущена. Тем не менее радостная эта картина мне не понравилась: из-за того, что в этот час улица была освещена совсем по-другому, я увидела мир, расцвеченный какими-то незнакомыми мне красками.

В коридорах и на лестницах Центра я встречала людей, которых никогда раньше не видела, по всей вероятности, тех, кто всегда опаздывает и потому вовсе мне незнаком — я-то всегда пунктуальна.

Когда я вхожу в нашу комнату, там одна мадам Клед. Перед ней цветок, такой хилый, что я тут же узнаю в нем ее дорогую аралию. Глаза у Антуанетты красные.

— А другие приводят своих собак, — говорит она с вызовом. — Александр в таком тяжелом состоянии, что всего можно опасаться, если я доверю ему это несчастное растение.

— Надеюсь, ваш муж не болен?

Приблизившись, я замечаю, что у самой Антуанетты вид очень измученный.

— Я привыкла к малышке Грациенне, у них была такая красивая переписка с Александром. Теперь и этому пришел конец.

— Вы хотите сказать, что муж порвал с ней?

— Боже мой, судя по его состоянию, все, должно быть, наоборот. Больше нет ничего вечного; за год эти малышки полностью справляются со своими самыми большими чувствами. И все же вы помните фразу Александра, причинившую мне столько боли: «Надо любить хрупкие деревья, именно к ним больше всего привязываешься»?

— Антуанетта, мне кажется, вам надо бы радоваться их разрыву.

— Да нет, мой дружочек, привыкнув к какой-нибудь мысли, пусть даже очень грустной, я не могу без страданий отделаться от нее. Ах, если б Александр захотел, какой прекрасной парой мы были бы и ни о чем другом и не помышляли!

— А где Мари?

Теперь Антуанетта похожа на испуганную мышь.

— Ах, да, забыла вам сказать, там у мсье Мартино целая драма разыгрывается. Боюсь, вчерашняя победа Натали была эфемерной. Мари решила вступиться за мадам Бертело, без десяти девять они закрылись в кабинете напротив и все еще сидят.

— Вступиться? Разве Натали утром еще что-нибудь выкинула?

— Да нет, конечно. Она, несчастная, без двадцати девять уже бешено стучала на машинке, так что мсье Мартино был встречен своей любимой музыкой. Нет, это он на нее напал, едва явился. Я думаю, он мечтает просто-напросто объявить ей об увольнении. Я заговорила о том, что надо обратиться в профсоюз, но Мари, сказав: «Я сама всем займусь», встала и преспокойно пошла в комнату напротив.

Я машинально прислушалась.

— Бесполезно, слышно только, что они говорят шепотом. Ведь Мари голоса не повысит. Не знаю, подействует ли на мсье Мартино такая бесшумная атака.

Довольно уныло я принялась за работу. Наугад открыла книгу мадам Лами-Руссо и к концу второй строки вспомнила о цветке жасмина в сумке, показала его Антуанетте.

— Вам повезло, это очень редкое явление. Особенно такие красивые, крупные цветы.

Она с грустью посмотрела на свою несчастную аралию.

Я ответила ей довольно сухо:

— Не знаю, повезло ли. Я люблю, когда все бывает вовремя.

— Не понимаю вас. Разве не прекраснее, если это неожиданно? Настоящий божий дар…

Мы были похожи на женщин, обсуждающих, что они почувствовали, когда у них родился нежеланный ребенок. Я вовремя спохватилась, до чего это глупо, и попыталась вернуться к делам.

Не прошло и минуты, как Антуанетта, хоть и была подавлена, приоткрыла дверь и извиняющимся голосов сказала:

— Может, стоит из предосторожности последить, что у них там происходит…

Но, прежде чем открыть дверь, она позаботилась об аралии — поставила ее в уголок за картотеку, подальше от сквозняка.

В обычное время я бы этого не вынесла. Не потому, что боюсь сквозняка; разница между комнатой и коридором не только в температуре, она куда более существенна. Нельзя предвидеть, что может произойти в коридоре, где ходит кто угодно. Никакого отбора здесь нет, а стало быть, это место — самое подходящее для любых неожиданностей. Каждый взгляд, брошенный в нашу комнату из коридора, притягивает наши собственные взгляды. Меня, таким образом, отрывают не только от работы, но и от себя самой, вырывают из того мира, который сложился вокруг меня, из капеллы Клед — Казизе — Лами-Руссо, из моей хрупкой вселенной, такой же непостижимо уникальной, как воздушный шар, где укрылись Александр и Грациенна.

Все утро в нашем коридоре был народ; незнакомые люди украдкой посматривали на нас, ведь не заглянуть в приоткрытую дверь так же трудно, как не заглянуть в пропасть. Только два мойщика стекол прошли, не обратив на нас внимания, озабоченные, безусловно, тем, в каком порядке мыть окна, и занятые поисками той комнаты, с которой им нужно начинать. Затем появились «девочки». Видя, что мы не работаем, они не могли устоять и зашли к нам выкурить по сигарете и слегка расслабиться. Ведь они взваливают на свои плечи бремя всех встречающихся на их пути женщин и так и сгибаются под этим тяжелым грузом.

У Евы несносная привычка стряхивать пепел на ковер. Я спрашивала, почему она это делает. Она признала, что никогда не анализировала своей привычки с этой точки зрения, но, подумав как следует, полагает, что виноват тут отец. Когда она еще жила в семье, он без конца твердил ей, что привычка стряхивать пепел на пол «в женщине» омерзительна, и так ее допек, что послушание отцу она сочла бы поражением. Я обратила ее внимание на то, что, поступая таким образом, она порабощает другую женщину. К великому моему удивлению, она ответила, что наши комнаты убирает не женщина, а мужчина, и продолжала посыпать пеплом пол.

В «девочках» чувствовалась какая-то воинственная заторможенность; они вроде и не собирались уходить. Ну, а у меня тоже не доставало духу и желания напоминать им об их служебных обязанностях. Мы погрузились не то чтобы в атмосферу забастовки, потому что, когда начинается забастовка, всегда ощущается какой-то подъем, а скорее впали в угрюмо-недовольное оцепенение. Мне казалось, что я никогда уже отсюда не уйду.

— Вы не против, если я к вам зайду?

Я вздрогнула, а Антуанетта, услышав этот хрипловатый голос, выронила ручку. Поддавшись плохому настроению «девочек», мы не заметили, как появилась мадам Балластуан. Она меня просто испугала, такого расстроенного лица я не видела никогда.