Мари-Луиза Омон - Дорога. Губка

• Название: Дорога. Губка
• Автор: Мари-Луиза Омон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Два романа («Дорога» и «Губка») известной бельгийской писательницы, лауреата французской литературной премии «Фемина», написаны в разной стилевой манере, но объединены общей темой. В центре внимания автора — постижение человеческой личности, соотношение сущности и видимости, поиски истинных ценностей в жизни человека.

---

Меня узнали — я был настолько этим потрясен, что не сразу подумал о Сесиль. Когда я обернулся, она уже отошла и делала мне рукой предостерегающий знак. Видимо, боялась привлечь ко мне внимание. Подавая следующее блюдо, она назначила мне свидание у Маржерид в три. В семь мы пили по шестой чашке кофе. Впервые Сесиль уделила мне столько времени. Ее изумило, что вокруг меня не роятся поклонницы. Это было в натуре Сесиль: коль скоро толпа мной не интересовалась, ее собственный интерес сразу возрос.

К моменту нашей встречи она трудилась под руководством мадам Баченовой уже целый год. Она ни словом не обмолвилась о «Нанетте», но о своем восхождении к верхнему «фа» повествовала как о поисках Грааля. Она казалась постаревшей по сравнению с временами «Жирофль» — осунувшееся лицо, голубые прожилки на веках, — но стала как-то трогательнее. Как только она заводила разговор о верхнем «фа», ее лоб прорезали морщины.

— Баченова считает, что я дойду и до верхнего «соль», но это утопия, она меня переоценивает.

У Сесиль изнуренный вид марафонца. И голос звучит как-то глуше, но когда Сесиль говорит о своих верхних нотах, она прелестным движением вскидывает вверх руки, складывая ладони наподобие раковины и устремляя на них глаза, словно это священный сосуд, в котором хранится недоступная нота.

В семь часов она внезапно поднимается.

— Мне пора. Тед и Глэдис будут беспокоиться.

Я удивлен, что она поддалась моде и зовет родителей по имени, но, видно, ей кажется, что тем самым она их немножко облагораживает. В них появляется больше человеческого, когда обращаешься с ними запанибрата: старые приятели, чудаковатые и немного без царя в голове, как им не помочь.

Невозможно привыкнуть к тому, как резко и бесповоротно обрывает разговор Сесиль. Она поднимается, говорит: «Мне пора», протягивает руку и тут же уходит. Став моей женой, она добавила к этому еще и поцелуй на прощание, но это поцелуй человека, чьи мысли витают где-то очень далеко. После ее ухода мне всегда кажется, что я постоял на сквозняке. Вернувшись домой, я звоню в Льеж. Мама приветствует меня с восторженным изумлением, всегда неизменным — независимо от того, звонил ли я неделю назад, накануне или в тот же день, утром.

— О, Чанчес, какой приятный сюрприз!

С тех пор как я прославился, она частенько пересыпает разговор со мной валлонскими словечками, словно размечает камешками тропинку к броду, видимо, чувствует какую-то дистанцию между нами. Вот уже десять лет я говорю с ней о Сесиль. Она удивляется, почему я не женюсь на ней, ведь Сесиль производит впечатление «очень серьезной девушки».

В тот день я вскользь упоминаю ей о верхнем «фа».

— Но это же преступление, она испортит себе голос, — кричит мама. — Ты не позволишь ей это сделать, Франсуа!

Как завсегдатай театра «Руаяль», мама считает себя большим знатоком вокала, меня же при мысли, что придется помериться силами с мадам Баченовой, пробирает дрожь. Я говорю об этом маме, которая обзывает меня трусом и тому подобное.

И этот упрек, как всякий другой, проделывает во мне тайную брешь и начинает свою разрушительную работу.

Несколькими неделями позже, когда наступает памятный май шестьдесят восьмого года и город ощетинивается баррикадами, я, воспользовавшись этими волнениями как предлогом, решаюсь нанести визит Сесиль.

Ларсаны живут в восемнадцатом округе, занимают квартиру на шестом этаже нового высотного здания, на десять голов переросшего соседние дома и настолько сплющенного, что оно кажется слегка кривым и клонящимся набок. Я медленно поднимаюсь по лестнице, не слишком уверенный, что меня встретят с распростертыми объятиями. Уже на первом этаже разносится гулкое эхо баталий, которые разыгрываются наверху между Нанеттой и Царицей Ночи. В тот день пианино досталось Глэдис, и она поступает с ним по законам военного времени: крушит и громит без зазрения совести. Царица Ночи может противопоставить двум истеричным голосам и замученному пианино лишь свой одинокий голос, смело штурмующий заоблачные высоты. Внезапно я проникаюсь ненавистью к Ларсанам и Баченовой. С каждым этажом это чувство возрастает. С лютой ненавистью я жму кнопку звонка, но звонок захлебывается, едва я дотрагиваюсь до него. Царица Ночи умолкает так внезапно, словно я заткнул ей рот кляпом. Нанетта и ее супруг, обнаружив внезапное исчезновение противника, расходятся во всю мочь. Я звоню раз десять, никакого результата, оперетка правит бал. Мне рисуется ужасная картина: Сесиль не позволяют открыть мне дверь. Мое воображение лихорадочно разрабатывает эту мизансцену: голос Теда становится глуше — это он запирает Сесиль в ее комнате. Глэдис колошматит по клавишам и вопит что есть мочи, она заглушает шум шагов и скрежет ключа в замочной скважине. Я колочу в дверь и кричу: «Откройте!» — но это не смущает певицу, скорее наоборот, даже аплодисменты не смогли бы так ее вдохновить. Тогда, опьяненный воздухом шестьдесят восьмого года, своевластное «откройте!» я дополняю гневным «грязные буржуи!» — кличка, не слишком подходящая к Ларсанам, но что делать, за невозможностью выдавить из себя что-либо оригинальное, я хватаюсь за то, что приходит в голову. Венсан Юманс (1898–1946), счастливый создатель «Нанетты», продолжает изводить меня голосами двух своих жрецов. Тед пустился в пляс. Ему тут же вторит Глэдис, отбивающая ритм канкана на визжащих педалях своего пианино. Для меня этот грохот нестерпим — мне кажется, что Сесиль заковывают в цепи.

И тут я просто-напросто высаживаю дверь. Этот акт насилия, единственный в моей жизни, до сих пор вызывает у меня самого недоумение. По правде говоря, замок не сопротивлялся. На несколько секунд воцаряется восхитительная тишина. Тед застывает с открытым ртом, не успев дотянуть до конца последнюю ноту в слове «счастье», похож он при этом на жеманную барышню. Глэдис полуобернулась на табурете, одна рука так и осталась на клавишах. Она смотрит на меня с ужасом. Я мгновенно провожу рекогносцировку местности. К Царице Ночи ведет лишь одна дорога: я вижу перед собой только одну закрытую дверь. Она поддается, едва я нажимаю на ручку. И тут же весь мой гнев пропадает, а вместе с ним и моя отвага. Значит, Сесиль имела возможность открыть мне и не сделала этого. Она просто не хочет меня видеть и не хочет, чтобы я ее освободил. Я осторожно закрываю дверь.

Оправившись от потрясения, Тед смотрит на меня, всем своим видом выражая удивление и возмущение. Он узнал меня: мы виделись несколько раз после провала «Жирофль».

— Никогда бы не подумал, мсье… — начинает он и поворачивается к жене. — Глэдис, прошу тебя, спустись вниз, позвони в полицию, пока я тут приведу в чувство этого супермена. О Сесиль я позабочусь.

Глэдис встает, закрывает пианино и задвигает под него табурет. Жесты ее ненатуральны, хотя, пожалуй, она сошла бы за респектабельную хозяйку дома в какой-нибудь оперетке. Она идет к входной двери, которую я только что блистательно высадил. И тут появляется Сесиль. Увидав, что пианино свободно, она первым делом бросается к нему и берет несколько моцартовских аккордов.

— Не стоит беспокоить полицию из-за такого пустяка, мама, — говорит она, не отрываясь от пианино. — Подождите оба у меня в комнате, мсье уйдет через пять минут.

Тед и Глэдис повинуются, ни слова не говоря. Я сажусь рядом с Сесиль.

— Уходите, — говорит она.

— Теперь, когда ваши родители наконец умолкли, мне бы очень хотелось послушать, как вы поете.

Сесиль смотрит на меня мученическими карими глазами и начинает петь. В ее голосе чувствуется усталость.

Молчание Ларсанов длится недолго. Глэдис первой открывает огонь: «Чтоб быть счастливым…» К ней тут же присоединяется Тед.

Сесиль замолкает, но продолжает играть.

— Это не надолго, — шепчет она, — против пианино они устоять не могут.

Действительно, спустя тридцать секунд Ларсаны затихают, первой сдается Глэдис. Сесиль поет арию до конца и, опустив руки на колени, очень-очень грустно смотрит на меня.

— А знаете, вы слушали вовсе не арию Царицы Ночи, я взяла на полтора тона ниже.

Она кладет голову на пюпитр. Она признается в слабости. При мне — в первый и последний раз.

— Я больше не могу…

Тед просовывает голову в дверь.

— Так вы кончили?

— Я скажу вам, когда закончу, — ласково отвечает Сесиль, и Тед исчезает.

Всякий раз, когда речь идет о Сесиль, я, как особую милость, вдруг обретаю присутствие духа: у меня мгновенно возникает план похищения.

— Сесиль, выходите за меня замуж.

Она смотрит на меня, берет несколько очень красивых аккордов и наконец спрашивает, не сошел ли я с ума.

— Нет, Сесиль, я не сошел с ума, я считаю, что для вас это очень выгодный брак. Я живу один, без соседей. Во дворе, во флигеле, у меня стоит прекрасный, только что настроенный «Гаво». Я предлагаю вам мою помощь в борьбе за верхнее «фа».