Вениамин Вахман - В четыре утра

• Название: В четыре утра
• Автор: Вениамин Вахман
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Янис, вытолкнув за борт обломок весла, стал на колени, вытащил из деревянной кобуры маузер, приложился и сразу опустил оружие.

- Отставить стрельбу! Он, гад, ползет по-пластунски, потому кусты и мотаются. Давай быстрее к берегу.

Федяшин навалился на весла. Лапшин осторожно повернул раненого Якова Захаровича лицом кверху - и оба, он и Янис, одновременно вскрикнули. Старческие, голубые, выцветшие глаза по-прежнему с любопытством глядели на мир, но блеск их посте

- огненного кольца, и снова начиналась пристрелка, недолет - перелет...

На корабельных палубах толпились все незанятые по боевому расписанию, глазели на захватывающее зрелище, не обращая внимания на то, что вода вся кипит от падающих шрапнельных пуль, осколков и целых снарядных стаканов.

Глинский поторопился выбраться из толпы. Было чуть-чуть не по себе. Оказывается, это увлекательное зрелище далеко не безобидно Конечно, он это знал всегда, не мог не знать. Но одно дело знать, другое дело - видеть своими глазами. Эту старушку он тоже видел не раз, а теперь от нее не осталось ничего, что можно было хотя бы похоронить, как полагается.

У гостиного двора и невзрачных татарских рядов, где когда-то действительно торговали всякой снедью татары, настроение молодого человека изменилось. Надо жить проще, легче, настоящим моментом. Он идет в гости, ему предстоит провести приятный вечер в милой, интеллигентной семье, куда далеко не всякий имеет доступ. И сейчас, несмотря ни на что, несмотря на все потрясения и невзгоды, кадровое морское офицерство продолжает хранить традиции замкнутой касты. И хоть он, Дима Глинский, для них "человек не их круга", не мичман, а "прапор военного времени", они приняли его в свое общество.

Дом генеральши Соловьевой был тихим семейным оазисом в кронштадтской казенно-казарменной пустыне. Лариса Евгеньевна, вдова военного доктора, получившего генеральский чин уже при отставке, была матерью двух приятных, но слегка отощавших в это суровое пайковое время барышень, отнюдь не красавиц, и поэтому охотно привечала у себя всех, кто подавал хоть какие-нибудь надежды. Кроме возможных женихов запросто бывали и постоянные друзья, принадлежавшие к старшему поколению. Понемногу музицировали, понемногу перекидывались в картишки, вели интеллектуальные разговоры.

Подавался чай, а еду гости приносили с собой. И сегодня Глинский нес в кармане завернутый в чистую бумагу кусочек черного хлеба и пакетик сахарина.

Глинский постучал в дверь условным стуком: три раза по два удара, дверь приоткрылась на длину цепочки, и Настенька, младшая дочь, при которой "состоял в пажах" Глинский, радостно крикнула: - Это свои' Это Димочка!

В гостиной было тихо, лишь кто-то нервно откашлялся, и только когда мичман, положив фуражку на столик красного дерева перед зеркалом, поцеловал руку хозяйке, поздоровался с обеими барышнями и отворил дверь в комнату, прерванный его приходом разговор сразу возобновился, продолжился, словно опустили иглу на вращающуюся граммофонную пластинку.

- Вы меня извините, - красивым, барственным голосом сказал пожилой моряк, по виду бывший капитан первого ранга. - Вы меня извините, - повторил он таким тоном, что было понятно - это вовсе не извинение. - Русский офицер, проявляющий такую поразительную осведомленность о всех преимуществах, которыми располагает враг, и радующийся печальному состоянию родного флота, не может рассчитывать на мое уважение. Поэтому разрешите откланяться, господа! Лариса Евгеньевна, умоляю, не осуждайте! Не могу у вас более бывать, не могу, при всем уважении и симпатии к вам и к вашему дому!

Он встал, сдержанно поклонился и вышел, чуть не задев плечом Глинского. Хозяйка кинулась за ним.

- Скатертью дорога! - вызывающе крикнул вслед молодой человек с тонким, породистым лицом - Коля Петрищев, жених старшей дочери Оленьки.

- Нет, нет... - Из-за стола поднялся пожилой каперанг. - Так нельзя! Сердито бросил молодому:

- Да погодите вы! - и рысцой кинулся в переднюю.

Глинский растерялся. Он продолжал стоять у двери, за которой слышались приглушенные голоса. Там шепотом спорили. Но вот дверь снова распахнулась, и тот, кто выбежал вторым, вернулся.

- Все в порядке, - сказал он, дергая головой. - Недоразумение улажено, все останется между нами.

Выручила Глинского хозяйка. Взяв его под руку, повела знакомиться с теми, кого он еще не знал. Их было двое: один ничем не примечательный, лысеющий блондин, другой невысокий, коренастый, горбоносый человек восточного типа. Оба назвали свои фамилии невнятно.

Вечер прошел весело и так непринужденно, словно и не было никакого инцидента. Даже немного потанцевали под не слишком уверенный аккомпанемент Ларисы Евгеньевны.

Расходились рано, до наступления комендантского часа. Настенька задержала Глинского и, отведя в сторонку, шепнула: - Мама очень огорчена... Капитан Гриневич был дружен еще с покойным папочкой. И все из-за этого противного князя...

- Князя? - переспросил Глинский. Настенька приложила палец к губам.

- Ради бога, Димочка, это же тайна! Не проговоритесь никому, никому. Он здесь инкогнито, под другим именем. То есть не совсем инкогнито, он под своим именем. Только никто не знает, что он бывший князь. Впрочем, мама говорит, что государь император не утвердил этот титул бывших владетельных князей Шемаханских и он простой дворянин, как вы или я.

Тщеславие не позволило Глинскому признаться, что он вовсе не дворянин по рождению. Да и нужно ли было в этом признаваться теперь, когда все дворянские привилегии канули в вечность!

Воздух, казалось, стал плотным, тугим, хлестал порывами обжигающего ветра, давил на барабанные перепонки.

Чьи-то преступные руки подожгли Кронштадт сразу с четырех сторон. Дым несло на гавань. Стонали, ревели, выли корабли. Когда подавал тревожные гудки линкор "Андрей Первозванный", все кругом вибрировало. "Андрею" вторил рокочущим басом гигантский белый санитарный транспорт "Рига". А когда вступал еще один линкор, "Петропавловск", стоявший борт о борт с "Ригой", казалось, становится трудно дышать. Рыдали сирены эсминцев, мелодично подтягивали воздушные тифоны подводных лодок.

Четыре густых, черных столба дыма ползли по небу, сливались в одну темную тучу. На всех кораблях выделили пожарные партии сражаться с огнем.

Пузатый, черный буксир неуклюже ткнулся в борт "Гориславы". Буксир был забит матросами в брезентовых робах.

- А ну, давай! Сыпь сюда! Кто у вас там? - крикнули из буксирной рубки. - Идем тушить дровяную баржу.

Плотная матросская масса на буксире качнулась, стала тесниться, освобождая место. С "Гориславы" поспешно прыгали, кто с багром, кто с пожарным топориком или лопатой. Федяшин наверху торопил: - Давай, давай, шевелись! Некогда валандаться... Сам прыгнул последним, взглянул наверх все ли? Увидел - по шканцам "Гориславы" кто-то шел медленно, в неподобающем сегодняшним обстоятельствам белом кителе. Белый китель был как вызов. Федяшин ненавидяще посмотрел на этого прогуливающегося военспеца, не удержался, злобно крикнул: - А для вас что, светлый христов праздничек? Отмечаете святого лентяя?!

Офицер обернулся. Это был не ревизор, бывший мичман Глинский, и не штурман Свиридов, а сам командир корабля Ведерников. Черт их там разберет, этих барских сынков! Все трое молодые, стройные, все трое со спины схожие. Конечно, если б знал, что командир, не стал бы цепляться. Командир обязан не покидать свой корабль, обязан обойти палубу.. .

Штабеля сырых дров не очень-то охотно горели. Полыхало лишь там, где поджигатели предварительно полили мазутом, да еще дымился слой щепок на земле.

Часа через три с пожаром справились. Раскидали дрова, обдали водой из брандспойтов. Видимо, и в других местах пожарные партии работали успешно. Вместо могучих столбов дыма теперь кверху тянулись лишь ленивые струйки, таяли в поднебесье.

Скатившимся с поленницы трехаршинным поленом, тяжелым от сырости, Федяшину сильно зашибло ногу. Сгоряча сразу не заметил, а на обратном пути нога разболелась. Остальные моряки ушли вперед, только Пашка вертелся рядом. Удивительно, как этот "салажий народец", юнги, умеют всюду влезть в самую кашу. У Пашки роба вся в саже и в мазутных пятнах. Рукав прожжен, кончик носа и щека черные. Федяшину, несмотря на занудливую боль, было смешно, он пошутил: - Тебя, браток, к чертям в ад кочегарить. Ты у них первый поддувало будешь.

Пашка был горд собой.

- Так я ж, дядя Вась, старался где потруднее. Там бочка со смолой чуть не загорелась. Опилки, щепки дымятся, а она на них стоит. Мы, значит, на нее струю воды, а потом набок и откатили...

- Ладно тебе геройствовать. Беги вперед, а то без обеда останешься. Ребята проголодались.

- На меня обязаны заявить расход, - самоуверенно ответил Пашка, но призадумался и через минуту смущенно добавил: - Пожалуй, я в самом деле пойду, дядя Вась. Вам ведь я не нужен, вы сами справляетесь.