Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

• Название: Дневник 1984-96 годов
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Несколько дней в Обнинск не впускали на машине, не проверив на радиацию. Это после страшной аварии в Чернобыле под Киевом. Впервые чисто академическая опасность — излучение — коснулась нас. В Калужской области в трех районах, говорят, закрыт въезд. Облако из Киева движется в нашем направлении, по тем же слухам в Киеве положение напряженное, город снабжается водой по аварийной системе.

Чернобыльское дело, видимо, станет важной вехой и в нашей внутренней жизни. Во-первых, почему возникла авария? Почему нет второго защитного кожуха? Не наше ли "авось", не наплевательское ли по старинке "с молотком и в рукавицах" привело к трагедии? Не пора ли тряхануть начальников, принимающих "взвешенные", "неторопливые" решения? Пусть каждый отвечает за себя.

И второе; мы впервые вошли в тесную конфронтацию со средствами массовой информации Запада. Здесь возник вопрос о деталях, о широкой гласности, о праве граждан на большую информированность. Неинформированность, закрытость выгодны только чиновникам, втайне строгающих свои дела, а попутно и делишки.

Никак не могу кончить роман. Осталось несколько страниц. Он у меня, видимо, перестоялся.

7 мая, суббота. Обнинск. Во вторник, 12 мая, в "Правде" появилась огромная статья "Дар и душа" Анат. Бочарова. Наконец-то "Правда" написала об "Имитаторе". Кроме чисто литературной ситуации здесь сыграл свою роль и уход из "Правды" Сергея Абрамова, сводившего со мною счеты.

Наиболее ценным для меня в этой статье стал пассаж о художественной особенности повести: "Именно гротескностью, нажимом во многих деталях, ситуациях, репликах вся повесть поднята как бы на градус выше обычного". Приятно, что эту литературную игру Бочаров не только рассмотрел, но и принял.

Вчера, в пятницу, получил письмо от своей старой читательницы А.Г. Рушановой, она еще и старший библиограф Ленинки. А.Г. пишет об успехе "Незавершенки". Хотя я и написал ее между делом, но меня тем не менее волновал прохладный поначалу ее прием. Выступая по ТВ, Светлана Селиванова, довольно высоко отозвавшись о ней и об авторе со ссылкой на "Имитатора", тем не менее не отыскала привычного и дорогого ее сердцу психологизма.

Не могут критики судить о чем-либо не по рельсам уже привычных отношений. "Одно дело, — пишет А.Г. Рушанова, — разоблачать "сильных мира сего", и совсем другое — тех, с кем мы сталкиваемся повседневно и кто повседневно отравляет нам жизнь".

Время такое, что начальство ругают все напропалую. Но ведь дело-то в том, что долгие годы безответственности развратили народ. Об этом я, кажется, и сказал. Ни один молодой и энергичный начальник не справится, если пойдет против "дохода", пойдет против простого, а по сути дела деклассированного человека, выдающего себя за представителя рабочего класса. Повесть мною задумывалась как широкая метафора. Не могу отказать себе в тщеславном удовольствии выписать еще одну цитату из А. Гр.: "Быть может, когда-нибудь, через тысячу лет образы этого произведения будут рассматриваться в лупу? И по ним будут судить о нашем времени и о себе. Не думайте, что я шучу — время все поставит на свои места".

Если бы! Критика всегда работает с запозданием. Пока я получаю за "Имитатора".

А. Бочаров: "Отлично сознавая, что у него нет ни большого ума, ни большого таланта, Семираев беззастенчиво пускает в ход интриги, демагогию, коварство. "Шустрый гений", — вроде бы шутливо аттестует он сам себя, пытаясь смягчить иронической интонацией впечатление от своих неблаговидных поступков. Жестко и напористо, не отвлекаясь ни на какие заманчивые побочные истории, высвечивает С. Есин семираевскую неразборчивость в средствах ради достижения того, что он полагает жизненным успехом.

Некоторые критики не почувствовали иронически-гротескную манеру автора и трактовали "Имитатора" как обычную психологическую повесть, благо, в ней встречаются и чисто психологические мотивировки некоторых поступков. Но нельзя правильно понять фигуру Семираева, опустив ее реалистичную гротесковсть.

Именно гротесковостью, нажимом во многих деталях, ситуациях, репликах вся повесть поднята как бы на градус выше обычного".

Еще два события произошли за это время. В мае я выступал в клубе рассказчиков. Вечер назывался "Есин критикует свои рассказы". Второе — прошедший съезд Союза кинематографистов.

Я все строже и строже отношусь к себе и к своей жизни.

3 июня. Уже пятый день плывем с Валей на теплоходе "Лев Толстой" по Волго-Балту. Эксперимент ее отпускного времени: Москва — Ленинград — Москва. По дороге Кижи, Ярославль, Кирилло-Белозерский монастырь, Углич.

Все это сказочно, но все это — сказочное 4-е управление. В Москву вернемся 18 мая. За такое бытие стыдновато.

Последнее время много думаю о смерти, о том, что жизнь кончается без детей, без привязанностей, но надо не растерять, что имею, подготовиться к старости, а самое главное — с честью дожить. Сделать как можно больше. Вчера прочел, что Айтматов печатает новый роман "Плаха". Шевельнулось ревнивое чувство: много трачу времени даром. Впрочем, за последние дни, буквально перед отъездом, закончил роман.

Сегодня в Кирилловом монастыре вел экскурсию невысокий паренек по имени Валерий Михайлович. Надоели ему экскурсанты до потери сознания. Знает, но сведения цедит. Удивило националистически-русское, северное направление, которое яростно просвечивало сквозь его слова. Трудно передать, но одна школа: Викулов, Арсюша, этот паренек. Я в этом вижу однобокость, даже какую-то неблагодарную узость. Впрочем, иногда меня убеждают, что их не видно. Но мы такая огромная и сильная нация, которая обречена на великодушие по отношению к другим.

В Кириллове глубоко потряс один факт. Я спросил, далеко ли кладбище, где хоронили братию. На склонах холма — тут же, в монастыре. Сейчас ничего уже нет. Но квадратные белокаменные плиты могил (имена, даты в конце XIX века, говорят, еще читались) ушли на мощенье дорожек в монастыре. Какое неслыханное кощунство и надругательство над памятью о жизни! И мы после этого чему-то удивляемся. Боже мой, сколько пропало! Из монастыря исчезли, отправленные в 32 году в переплавку, колокола по 12 тонн, голос которых, не оглушая вблизи, был слышен за 30 верст. Мне кажется, в звоне колоколов, в благовест, был какой-то психотерапевтический эффект.

3 июня. Несколько дней стоянка в Ленинграде. Ездим на все экскурсии. Были у Агафонова и Миры. Разговоры с Женей уже начали надоедать: служебные трудности и распространившиеся везде евреи. Рассказы о скандале, который шумит в Ленинграде, о Корогодском.

У Миры просидел весь день. Она удивительно помогает мне, разрешая бесконечно болтать о себе, и тут, излагая ей очередную задумку, я уточняю для себя замысел. Не утерпел, рассказал ей пьесу о В.И. И утвердился в своих предложениях, что писать надо ближе к своему замыслу.

Она почти не постарела, начала новую пьесу.

У Миры взяли последний номер "Литгазеты". В трех статьях есть упоминание обо мне: у В. Соколова, у С. Чупринина и у Ю. Скопа. Юра публично, вроде за меня, высказал мои обиды. Он пишет: "На VI съезде литераторов России, когда избирались делегаты на предстоящий съезд литераторов СССР, в списках для голосования не оказалось ни Гария Немченко, ни Анатолия Жукова, ни Эрнеста Сафонова, ни Николая Кузьмина, ни Сергея Есина, ни Юрия Галкина, ни еще многих интереснейших прозаиков и поэтов". В контексте это: "Не очень-то нас видит родной союз".

Его тоже не оказалось. Зато оказались "свои", верные.

Сегодня были в Царском Селе; осмотрели дворец и лицей, немножко погуляли по парку.

Вклеиваю в дневник еще две "цитаты" из последней "Литературки". Это Сережа Чупринин. Он написал обо мне самым первым, но отношение его все же неопределенное: скорее всего, он рассматривает меня как неясный феномен. Я для него слишком знаком, привычен: "И тут надо, наверное, провести грань между персонажами нашей статьи и фигурами типа Семираева из нашумевшей повести Сергея Есина "Имитатор". Бездарный, зато трудолюбивый Семираев занимался не своим делом — это верно, но ведь занимался же все-таки, себя не щадил! Он имитировал талантливость — и столько картин понаписал, столько полотен насоздавал, что имитация его, как строго к ней ни относись, все ж как бы овеществилась...

У героев А. Курчаткина, Ч. Гусейнова, М. Холмогорова овеществляться нечему: фантомы, истинное слово — фантомы, болотные пузыри! Что же держит их до поры на плаву?.."

Последняя цитата — Вадима Соколова. Я для него стал каким-то знаменем, топором, при помощи которого он крушит свои обиды. Ключ к его обидам, мне кажется, в строке: "рядом с романом одного из лидеров современной прозы". Досадить, и поболезненнее, этому лидеру, разве не сладко?

"Подведем итоги: кто в выигрыше от таких кампаний? Если начинающий прозаик не просто молод, но свеж и нов в своем таланте, зачем придерживать его до очередного "месячника"? А если он только молод — зачем снижать гребень литературного процесса до уровня издательского конвейера, с которого и без того сходят в плановом порядке безликие книги сорока- и тридцатилетних? "Имитатор" Сергея Есина был напечатан в "Новом мире" рядом с романом одного из лидеров современной прозы — и ничего, не потерялся, был справедливо замечен и читателями, и критикой, занял свое законное (заметное) место в литературном процессе. И не потребовались ссылки на возраст автора, на его малозамеченные до того рассказы, на то, что он еще "сорокалетний". Как не потребовались Вячеславу Кондратьеву ссылки на то, что он совсем не "тридцатилетний" — уже первые его публикации убедительно доказали, что военная проза приобрела новый и свежий (молодой!) талант. Выходит, палка о двух концах. С одной стороны, авторов одного и двух прозаических сборников объективный литературный процесс (а не только злонамеренная критика) не замечает, не включает в себя потому, что они молодые, образованные, бойко и гладко ("пропорционально и симметрично") пишущие, почти как "сорокалетние", — на поверку оказываются не новыми. Количество публикаций не переходит в качество, и повесть молодой Надежды Кожевниковой "В легком жанре" (опубликованная в том же "Новом мире") при всех своих претензиях не становится новым "Имитатором". Тут уж ничего не поделаешь — литературный процесс беспощаден к произведениям второй свежести. (Свежесть бывает только одна…?)" Завтра поездка в Петергоф. Пьеса идет трудно.