Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов

• Название: Дневник 1984-96 годов
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Два события, заслуживающих внимания, сегодня имели место: презентация Вавилонского талмуда в мэрии и эпизод из моих отношений с журналом "Современник".

Самое главное, что я сумел дождаться, вытерпев всю презентацию — о ней речь особо, — когда выкатили целую тележку с книгами. Я выхватил лакомый том, который тут же полистал перед началом церемонии, и был таков.

В известной мере на этой презентации я был марсианином, засланным на обитаемую планету. Меня не удивили море еврейских лиц, джентльмены в широких фетровых шляпах и лапсердаках, разгуливающих по зданию, но сколько, оказывается, моих знакомых, считавшихся долгие годы и полагавших себя русскими, вдруг бойко заговорили с соотечественниками, прибывшими сюда из другой страны, — на идиш, а то и на иврите. Ситуация напомнила знаменитый магазин в романе Булгакова, когда дамы вдруг защебетали по-французски.

Самой любопытной фигурой на этой презентации (кстати, он ее и вел) оказался московский демон — Александр Яковлев. Занятно из его политпросветских уст было услышать о том, что ужасы большевизма не давали возможности появления талмуда на русском. Смотря на этого дряхлого героя, я вспоминал о своей трусости и о своем уже подзабытом желании на каком-нибудь подобном приеме подойти к дорогому Александру Николаевичу и харкнуть ему в рожу. Самое занятное — представить, что будет потом. Обо всем этом я думал не только во время фуршета, глядя на Александра Николаевича жующего. Были красная икра и традиционная фаршированная рыба. На нее налетели. Но, главное, на выходе — уже став счастливым обладателем книги — я один на один почти столкнулся с Александром Николаевичем в коридоре. Он был с высоким, вполне интеллигентного вида охранником. Тут я понял, что плюнуть, по трусости, не смогу. А если подойти и с самой лилейной улыбкой попросить у Александра Николаевича как сопредседателя попечительского совета проекта дать мне автограф на этой замечательной книге. Я не сомневаюсь, он, конечно, бы нашелся. Но все же?

Теперь о другом инциденте. Около двенадцати часов дня раздался звонок от Саши Сегеня. Это заведующий отделом прозы, мой редактор и младший приятель. Задыхаясь, как мне показалось, от собственной смелости или дерзости, он сказал, что читает мой роман, что роман не получился, что он написан без любви к людям и что лучше бы я его забрал, не говоря ничего главному редактору о звонке. Я, правда, сказал, что вкусы и видение литературы могут быть разными, что мне, например, крайне не нравится роман Лили Беляевой, который я сейчас читаю, но свой роман тем не менее я, естественно, забираю. У меня одно условие — чтобы роман привезли мне в институт. С таким настроением я и поехал на презентацию.

14 февраля. Утром у меня на столе — в этот день я перепутал дни недели и пришел в институт в половине девятого — оказалась моя, в папке, рукопись "Гувернера" с письмом С. Ю. Куняева. Собственно, в случившемся я виню только редакционную политику. Журнал, раздираемый стремлением, почти как в старое время, услужить союзникам, "своим", плохо пишущим секретарям, да еще здесь "молодняк", который на компьютерах строчит свои затеи. И уже обещано журнальное место, и уже выпито под это пиво. Я отчетливо представляю, как любимый мною Саня под горячую раздраженную руку сократил все "общие", как ему казалось, места, обнажил "сюжет", а когда все это перечел, то и сам понял, что получилась мура собачья. От отчаянья он кинулся звонить мне. Я все это себе представил довольно живо и сразу же написал письмо Куняеву. Вот оно, но сначала письмо, которое редактор "Современника" — совсем недавно называвший меня по телефону Чеховым и говоривший, о замечательном романе — прислал мне.

Сюда впечатать два письма.

Весь день я занимался хозяйством института. Говорил с Харловым, ездил в общежитие, пугал своих приворовывающих красавиц, потом ругался на летучке с Шишковой по поводу отпущенной в Париж без спросу и замены. Овчинниковой, пришлось кое-что решать по поводу моего вечера, который состоится 21 февраля в Некрасовской библиотеке. Я решил уйти от своей литературы и сосредоточиться на публицистике. Так сказать, второй, аккомпанирующий, ряд должны составить "независимый" Лямпорт, Скворцов, Вишневская и поэты из Литинститута.

16 февраля, пятница. Утром, когда я брал из гаража машину, чтобы везти Вал. Серг. в Химки, в 19-ю больницу, где вроде бы ей — по протекции ее нового главного — должны сделать пересадку, я обратил внимание на какие-то странные личности, жмущихся к нашей книжной лавке. Мельком я махнул рукой: "Открывается только в десять", — и уехал.

Описывать весь этот переезд, бывшую больницу Главкосмоса, запустение и шоссе (раньше избыточность лозунгов — нынче переизбыточность рекламы), забитое иномарками, не буду. Сбылись, кстати, и мои предсказания, что из этого вряд ли что-либо получится. Новый главный делает популистский шаг, и должен сказать, довольно удачный. Положа руку на сердце, не могу не отметить здесь: на меня так дохнуло моими собственными методами, что я даже удивился. Но я не болтун.

Так вот, когда я вернулся, то через весь наш двор, от конюшен, в которых расположились гаражи, архив и эта самая книжная лавка, до флигеля, в котором читальный зал, была вытянута очередь. "Терра", которой принадлежит лавка, раскручивает жуткую книжку Лаврова. Здесь невозможно говорить ни о каком качестве литературы, но какова сила рекламы, особенно помещенной в "Московском комсомольце"! Это показательно, но и обидно для нашего института, который бьется и старается над словом, а тут приходит неопрятный, немолодой, по сути своей нищий читатель и заявляет о своих вкусах.

О вчерашнем хрипатом выступлении Ельцина, о дебатах между Нуйкитным и Кожиновым по телевидению ничего не говорю, как о почти не имеющем никакого значения. Презрение к этой фигуре, видимо, такое же, какое в начале века испытывали к Николаю II. Ельцина, правда, иногда оживляет какая-то дьявольская сила.

Вчера в "Независимой" появилась моя статья на полполосы об Олеге Табакове. У редактора просто чутье на самые дорогие для автора куски. Изменили заголовок — вместо "Олег Табаков, как зеркало русской революции" стоит, конечно, тоже занятное названьице "Подвал Олега Табакова", но оно — не мое. Также обидно за предпоследний абзац об орле на папахе героя. Абзац точнее привязывал и мою статью, и Табакова к сегодняшнему дню: "Выгнившая тыква в черной папахе с большим красивым орлом. Я, кстати, сидя на первом, литерном, ряду, очень упорно, я бы сказал, впился в этого орла. Моя ошибка? Ошибка художника или та указующая мелочь, которая иногда ворожит нашу удачу? Мне показалось, что впопыхах на папахе бывшего полицмейстера оказался не орел времен первой русской революции, а птичка, которую нарисовал современный художник и повесил на парадный мундир сегодняшнего воинства. Птичка с сегодняшней кокарды. Чертовщина какая-то".

Вечером в пятницу был в консерватории на певческой ассамблее. Название, конечно, заковыристое, но полтора часа из опер Чайковского — это хорошо. Много размышлений о стиле и основных мотивах. Именно этим — отсутствием боязни повториться — силен настоящий классик.

22 февраля, четверг. Мне иногда бывает грустно, что мир мой чрезвычайно сужен, а мои впечатления — лишь искусство да институт, работа. Видимо, сухое и рациональное у меня сердце. Вот и сейчас, оглядываясь на прошедшее, вижу только спектакли и другое, связанное с общественным началом жизни.

Начну по порядку. Самое значительное, конечно, — это спектакль по пьесе Теннеси Уильямса "Костюм для летнего отеля" в Театре Гоголя, поставленный Сережей Яшиным. Много нахлынуло на меня, когда я после стольких лет снова попал в этот театр. До сих пор живо помнятся и читка пьесы, и завлит Лариса — она и на этот раз встретила меня, как почетного гостя, у входа, — и премьера "Сорокового дня". В те времена я почти каждый раз ходил на спектакль. Именно тогда, во время читки пьесы в кабинете директора, я и познакомился со Светланой Брагарник. С ней-то и произошел у меня в среду инцидент во время приема, посвященного 75-летию газеты "Труд" в "Славянской", у Киевского вокзала.

Но сначала о спектакле Яшина. Вал. Сергеевна долго колебалась, идти ей или не идти в театр, пока не выяснила, что играет Брагарник. На меня произвела впечатление сама пьеса. Много знакомых мотивов и из "Ночь нежна", из "Праздника, который всегда с тобой" — так оно и должно быть, если драматург берется за сложнейшие отношения Скотта Фицджеральда, его жены Зельмы и прикручивает еще некую сердечность между Хэмом и Скоттом. Допускаю, что Теннеси здесь что-то привиделось исключительно из своего, но все равно взаимоотношение двух пишущих и, видимо, честолюбивых супругов чрезвычайно интересно. Зельма, роль, о которой актриса может только мечтать. Тем не менее Брагарник в этом спектакле ни мне, ни Валентине Сергеевне особенно не показалась. Возможно, это было еще и потому, что рядом с нею работал совершенно невероятный молодой актер — Олег Гущин. Здесь было такое удивительное попадание в придуманный образ, здесь была необычная актерская фактура. Не влюбиться в артиста было просто невозможно. Природа его таланта мне лично была совершенно ясна, но какова незащищенность, какова дерзость оставаться самим собой. Может быть, поэтому у меня, сидящего в третьем или четвертом ряду, образ Светланы Брагарник как-то запал.