Вероника Боде - Доктор Гоа

• Название: Доктор Гоа
• Автор: Вероника Боде
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0421-6

Это книга о любви. О любви Индии к людям, человека – к животным, людей – друг к другу. И к Индии. Из Москвы и Киева, Петербурга и Алма-Аты, с Урала и Кубани в деревню на берегу океана приезжают люди со сложными, часто изломанными судьбами, усталые, отчаявшиеся, разочарованные. Приезжают и остаются там жить. Что влечет их сюда? Многие бросают ради этого доходный бизнес, престижную работу. У каждого своя неповторимая история, и эти истории они рассказывают автору книги. В Гоа начинается новая жизнь. Бывшие наркоманы становятся преподавателями йоги, торговцы – писателями, тяжелобольные исцеляются… Но и такой путь совсем не прост. Об этом – в новой книге художественно-документальной прозы Вероники Боде.

---

История у меня «веселая». В 2005 году мне поставили диагноз: злокачественная опухоль головного мозга. Сказали, что проживу я максимум пару месяцев. Подруга купила мне билет, и мы с ней поехали в Варанаси, город смерти: я хотела хотя бы умереть в святых местах. Но баба́, провожающий души на тот свет, увидел, что я уже несколько дней сижу, смотрю на все эти процессы, подошел ко мне и выгнал. Сказал: «Чало![11] Еще не время». Я поехала в Гоа и провела там два месяца.

Болезнь не прошла совсем, но приступы прекратились, глаза начали смотреть прямо, болей меньше стало.

Потом виза кончилась. Я поехала в Россию, сделала студенческую визу на пять лет, взяла дочку (ей еще не было двух лет) и вернулась уже серьезно, уже понимая, что буду дальше жить. Неподалеку от Арамболя мы сняли домик в джунглях и просто жили вдвоем, ни с кем почти не общаясь. У меня инвалидность первой группы, я – инвалид детства, пенсию получаю, плюс пособие на ребенка, – в сумме 18 тысяч рублей, – для Индии это приличные деньги.

Но потом у меня еще была тут клиническая смерть. Примерно через год после того, как мы сюда перебрались, ко мне приехал любимый человек, и здесь мы расстались окончательно, а через две недели я умерла. Начались судороги, я не успела дойти до холодильника и ввести себе реланиум. Успела только позвонить другу и сказать: «Мне плохо». В себя пришла уже в Керале, в аюрведической клинике. Сначала меня сюда, в Мапсу, в больницу доставили, там сердце запустили, и друзья повезли меня в Кералу. Пока везли, я еще раз отключилась, а в Керале уже пришла в себя во время массажа. Мне там по четыре часа в сутки делали массаж: два часа утром и два – вечером. Делали еще горячие масляные ванны – это от судорог, и очень много давали аюрведических лекарств. Три месяца я провела в больнице, и с тех пор туда езжу каждый год на месяц, как в санаторий.

Выйдя оттуда, я сменила жилье, уехала еще дальше в джунгли, в район Керима. Расписывала майки акрилом… Вообще, я очень аутично жила. Мне же еще в три года поставили диагноз «аутизм» – вот так я и жила. Правда, брала русских детей домой, сидела с ними, зарабатывала этим. Мы с ними рисовали, лепили, фильмы просматривали, потом я опрос делала – что они увидели, что поняли. Ну, развивала их, как могла, в игровой форме, со своим ребенком вместе. И вот до прошлого года я сидела с детьми и общалась исключительно с ними.

Я отказалась от операции, отказалась от химиотерапии, от наркотических обезболивающих. Опухоль – это следствие. Если убрать причину, может пройти все. Но я не знаю, что там у меня, я больше не делала обследований. Судороги до сих пор бывают и головные боли такие, что я готова взять дрель и вскрыть себе череп…

Я поменяла образ жизни, поменяла мышление, поменяла настрой, ушли депрессии. Раньше я была вся в проблемах: с мужчинами – проблемы, с женщинами – проблемы, с жизнью – проблемы… Я не видела возможности жить, не видела в людях добра. Видела только лицемерие и желание что-то получить. Я все это отогнала от себя. Теперь у меня первое правило – всегда находиться в позитиве. Если мне что-то не нравится, я просто разворачиваюсь и ухожу.

Сначала я прочитала книгу Луизы Хей, которая вылечила рак при помощи аффирмаций, и практиковала это одно время, но потом поняла, что это – слабые методы. Три раза я была на Випассане. Но большая часть медитаций происходила с ребенком – в творчестве. Мы рисовали, танцевали…

Помогло просто понимание того, что меня разрушают мои же эмоции. Раньше я все время была в негативе, но мне удалось перестроиться на позитив и полюбить себя такой, какая я есть. И мне по барабану, что обо мне думают и говорят. Это их дело, это меня не касается. Я поняла, что у меня есть очень теплые друзья и есть ребенок. И этого достаточно, больше не нужно ничего.

В свое время я два месяца жила в Кхаджурахо. Каждый день ходила ночью в храм, меня охранник пускал, я там свечки зажигала, костюм надевала, включала музыку в наушниках и танцевала. И однажды я поняла, что один в один со мной кто-то танцует в храме мои танцы. А это очень редкие танцы, закрытые, их знает человек двадцать на планете. Оборачиваюсь – индийская мата джи танцует. Она начала расспрашивать, откуда я знаю эти танцы, – ну и по итогам сказала, что готова меня всему учить. В этот храм не пускают белых, это закрытый, тайный храм в джунглях, где девушек учат и танцевать, и любить – вот всему этому искусству. Этой женщине лет семьдесят, и у нее тоже наверняка еще жива наставница: я видела там женщину, старую очень.

В возрасте шести лет я начала тайно заниматься индийскими храмовыми танцами. В крупном сибирском городе, в одном ДК подпольно, в подвале проводились занятия почти каждый день. Я помогала в нашем доме бабушкам: покупала им продукты, выносила мусор, а они меня за это кормили. И одна бабушка сказала: моя дочь преподает танцы; я не могу тебе платить, но мне нужна твоя помощь, так что, если хочешь, можешь пойти к ней и заниматься. Эта женщина была наполовину индуска. Я занималась у нее по шесть часов в сутки, а еще там была философия любви, тантра, йога кундалини. И тогда же меня посвятили в индуизм. Это был обряд. Невозможно учиться индийским храмовым танцам, не будучи хинду.

Я уже не очень хорошо все это помню… Помню только, что я уже тогда как будто сама все это знала, всю жизнь. Знала, как делать пуджу, а мне ведь до этого никто ничего не объяснял. Я просто сама делала пуджи, еще до того, как меня приняли: в игровой форме, но это оказалось один в один.

Танцами я занималась до рождения дочки – до 24 лет. Я – человек нетрадиционной ориентации. А мужчина был просто как друг, который помог мне зачать ребенка. Я очень хотела ребенка, два года готовилась к родам, чистилась.

Потом я много лет не танцевала. А в этом году в мунсун меня подруга раскрутила. Однажды мы вместе приехали на домашнее пати[12]: барбекю, а потом танцы – включили хорошую музыку. На бумажках написали имена, и по очереди все вытаскивали билеты и выходили танцевать. А я не танцевала 11 лет. Вот как забеременела – все, больше не танцевала, всю энергию отдавала дочери. Ну, вышла – что мне? – и станцевала, чего умею. Ребята обалдели. И после этого подруга уже не давала расслабиться, таскала меня на все пати, чтобы все увидели, как я танцую. Ну, и я стала тренироваться, вспоминать, чему меня учили. Потом пошла учиться: тут, в Мапсе. Ну, я не то чтобы учусь: я сама могу учительницу кое-чему поучить. Просто она меня тренирует, дает дисциплину.

Местные считают меня своей. К соседям хожу чай пить, а они – ко мне. Они меня не воспринимают как европейку. Не понимают, кто я. Но меня любят, приглашают на все свадьбы, на все дни рождения. Сложности были только в незнании языка, сердце всегда открыто: и у меня, и у них. Общаемся на «хинглише»[13]. Сейчас хинди учу. Уже могу на хинди торговаться, могу спросить, как проехать, как пройти, потому что много путешествую по Индии…

У меня тут есть очень клоуз[14] друзья. Это как семья. В этой семье есть индусы, иранцы, итальянцы… Русских мало. Я поменяла мышление – так, чтобы с русскими как можно меньше общаться.

А в том году в мунсун у меня произошел акцидент[15]. Я ведь немного медик, недоучка. Девушка одна русская звонит в субботу вечером: вот, плохо себя чувствую, мне дали ваш телефон, можете приехать? Приезжаю. Предварительный диагноз – гангрена, сепсис, заражение крови. Она побрила ноги и поехала кататься на скутере под дождем. И четыре дня ничего не обрабатывала. Когда воспалилось, просто замотала бинтиком. Влажность, жара, постоянные брызги из грязных луж… А она только приехала, еще не адаптирована к местным инфекциям…

Я поехала домой, взяла все, что было из медикаментов, вернулась и поставила ей одновременно пять систем. Выиграла три-четыре часа. А потом привязала ее к себе и повезла на скутере в больницу (скорую вызывать в субботу вечером нет смысла). А они говорят: у нас сейчас нет хирургов, выходной, и вообще, ночь на дворе, приезжайте послезавтра, в понедельник. Я везу ее в платный госпиталь. Там говорят: 50 тысяч – и ногу ампутируем. Девочка молоденькая, а гангрена – вот только начало… Тогда я позвонила в Панджим своему другу, врачу, который учился с моей мамой в институте. Он говорит: о’кей, привози, только у меня ассистента нет, будешь мне ассистировать. Ну, и три часа мы в операционной все это чистили, даже кости немного убрать пришлось. Короче, спасли ногу. Я еще заплатила из своего кармана 15 тысяч рупий, она обещала, что по карточке завтра все вернет.

А дальше доктор говорит: 30 тысяч – 10 дней в реанимации. У меня таких денег нет. О’кей, я ее беру к себе домой и делаю реанимацию дома. Четыре дня не сплю, сижу на энергетиках: «Ред булл», кофе, – ухаживаю за ней. На четвертые сутки у нее температура спала, а я уже ничего не соображаю, я – все, спать. Просыпаюсь оттого, что меня уборщица будит, говорит: вы знаете, эта леди все ваши вещи собирает в большой пакет: кассеты, книжки, Машины игрушки, – и выбрасывает в речку. Инфекция в мозг попала… Я проснулась, ей говорю: не надо так делать, ты, пожалуйста, больше ничего не трогай, а я еще часик посплю, мне что-то совсем плохо. И уснула. Просыпаюсь через час: ее нет, денег у меня в кошельке нет. Убежала.