Иоганн Гёте - Учение о цвете. Теория познания

• Название: Учение о цвете. Теория познания
• Автор: Иоганн Гёте
• Жанр: Философия
• Год: 2012

Вниманию читателей предлагается книга великого немецкого поэта, философа и естествоиспытателя Иоганна Вольфганга Гёте (1749–1832), содержащая его учение о цвете. Автор начинает свой труд с рассмотрения различных физиологических и природных явлений, влияющих на зрительное восприятие человеком окружающего мира, а затем переходит к историческому анализу учения о цвете, обращаясь как к теориям древнейших времен, так и к учениям Нового времени, в частности, рассматривает и подвергает критике учение Ньютона о цветах. Кроме того, в книге в разделе, озаглавленном «Теория познания», содержатся статьи и наброски разных лет, а также афоризмы И. В. Гёте, которые помогают создать портрет личности великого поэта и мыслителя.

Книга будет интересна как специалистам — физиологам, психологам, философам, искусствоведам, так и широкому кругу читателей.

---

* **

Содержание без метода ведет к Фантазерству, метод без содержания — к пустому умствованию; материя без Формы — к обременительному знанию, Форма без материи — к пустым химерам.

* **

Эпохи естествознания вообще и учения о цветах в особенности обнаружат нам различного рода колебания. Мы увидим, как нагроможденное в нем прошлое становится в высшей степени тягостным для человеческого духа, когда новое, современное начинает, в свою очередь, властно внедряться в него; как он в силу смущения, по инстинкту, даже из принципа выбрасывает старые сокровища; как он воображает, будто предметом нового опыта (das Neuzuerfahrende) можно завладеть путем одного только опыта — и как вскоре снова бывают вынуждены призвать на помощь рефлексию и метод, гипотезу и теорию, как вследствие итого снова впадают в хаос, противоречия и изменчивость мнений, и рано или поздно из воображаемой свободы снова переходят иод скипетр навязанного авторитета.

Роджер бэкон (1216–1294)

Созданная в Британии римским владычеством культура, а ткже и та, которая была введена туда христианством, слишком < иоро заглохла, уничтоженная натиском диких соседей — островнтян н пиратских шаек. По восстановлении спокойствия, хотя и часто нарушаемого, религия снова оправилась и стала оказывать значительное п весьма благодетельное влияние. Превосходные люди стали апостолами своей родины и даже чужих стран. Основывались монастыри, строились школы, и все роды культурных начинаний, казалось, бежали в эту отрезанную от материка страну, чтобы там сохраняться и развиваться.

Роджер Бэкон родился в эпоху, которую мы назвали эпохой становления, свободного развития индивидов, эпоху, самую счастливую для такого ума. Подлинный год его рождения неизвестен, но Magna charta была уже подписана (1215), когда он появился на свет, — эта великая грамота вольностей, которая путем добавлений последующих времен стала истинной основой английской национальной свободы…

Хотя Роджер был только монахом и держался в пределах своего монастыря, но влияние такой эпохи проникает сквозь все стены, и именно этим национальным движениям обязан он, вис сомнения, тем, что ум его смог возвыситься над мрачными предрассудками времени и предвосхитить будущее. Он обладал от природы характером, который руководится известными правилами, который и для себя и для других хочет, ищет и находит надежное. Его сочинения свидетельствуют о необыкновенном спокойствии, рассудительности и ясности. Он ценит авторитет, но видит все спутанное и колеблющееся в традиции. Он убежден в возможности постичь чувственное и сверхчувственное, мирское и божественное.

Прежде всего он умеет должным образом ценить показания чувств; однако оп сознает, что от человека только чувственного природа многое скрывает. Он желает поэтому проникнуть глубже, и замечает, что силы и средства для этого он должен искать в собственном духе. Здесь его детский ум наталкивается на математику, как на простое, врожденное, из него самого проистекающее орудие, за которое он тем охотнее хватается, что все самобытное уже давно было в пренебрежении, а передаваемое по традиции причудливым образом нагромождалось одно на другое, и тем до известной степени само в себе разрушалось…

Это орудие он пускает в ход против природы и против своих предшественников; и, удовлетворенный полученными результатами, утверждает, что математика дает нам ключ, с помощью которого мы можем проникнуть во все тайны науки.

Но если этот оргаи оказал ему нужные услуги в применении ко всему измеримому, то его тонкое чутье скоро обнаруживает, что есть области, где он недостаточен. Бэкон ясно высказывает, что в этих случаях математикой нужно пользоваться как особого рода символикой; но на практике он смешивает реальные услуги, которые она ему оказывает, с символическими; по крайней мере, он так тесно связывает оба вида, что приписывает им одинаковую степень достоверности, несмотря па то, что его символизация иногда сводится просто к игре остроумия. В этом — все его достоинства п все недостатки…

Бэкон Веруламский (XVI вок.)

…Наследие Бэкона можио разделить на две части. Первая — историческая, преимущественно отвергающая, вскрывающая прежние недостатки, указывающая на пробелы, порицающая образ действия предшественников. Вторую мы назвали бы поучающей, дидактично — догматической, обнадеживающей, зовущей и побуждающей к новым делам.

Обе части обладают для нас приятной и неприятной стороной. В исторической нас радует понимание того, что было раньше, особенно большая ясность, с которой излагаются задержки и регресс науки; радует вскрытие тех предрассудков, которые мешают человеку в целом п частностях итти вперед. Зато чрезвычайно отталкивает нечувствительность к заслугам предшественников, к значению древности. Можпо лн спокойно слушать, когда сочинения Аристотеля и Платона он сравнивает с легкими дощечками, которые — именно потому, что материал иг не является доброкачественной, полновесной массой — и могли доплыть до нас, поддерживаемые потоком времени?

Во второй части отталкивают его требования, которые только расползаются в ширину', его метод, который не конструктивен, не замывается сам в себе, даже пе намечает никакой цели, а побуждает к раз’единепию. Зато чрезвычайно симпатично его постоянное стимулирование, толкание и обнадеживание.

Положительные стороны создали ему славу; да и кто не лобит расписывать недостатки прошедшпх времен? Кто не полагается па самого себя, кто пе надеется па грядущие поколения? Отталкивающие же стороны, хотя и замечаются более проницательными, но, как и следует, щадятся и извиняются.

Опираясь на это соображение, мы позволяем себе решить ту загадку, что Бэкои мог вызвать столько разговоров о себе, не оказывая никакого действия или оказывая скорее вредное, чем полезное. Дело в том, что так как метод его, поскольку можно приписать ему таковой, в высшей степени мелочнопедантичен, то ни вокруг него, ни вокруг его наследия не образовалось школы. Вот почему снова могли п должны были выступить выдающиеся люди, которым удалось поднять свой век до более последовательных воззрений па природу и собрать вокруг себя всех жаждущих знания и понимания.

Так как Бэкон направлял людей на опыт, то, предоставлепные самим себе, они попадали в безграничную, расползающуюся вширь эмпирию; они испытывали при этом такой страх перед методом, что в беспорядке и хаосе видели ту истинную стихию, в которой только и может процветать знание. Да будет нам позволено повторить сказанное в виде сравнения.

Бэкон похож на человека, который отлично видит неправильность, недостаточность, ветхость старого здания и умеет показать это «го обитателям. Он советует им покинуть это здание, бросить землю, материал и все принадлежности, поискать другого места и построить на нем новое здание. Он великолепный оратор и диалектик; он сотрясает несколько стен: они падают, и жители принуждены частью выселиться. Он указывает новые места; начинают ровнять их, и все — таки везде тесно. Он предлагает новые чертежи: они не ясны, не привлекательны. Но особенно много он говорит о новых, незнакомых материалах, и вот весь свет хватается за эту мысль. Масса рассеивается по всем странам света и приносит с собой обратно бесконечное множество единичных предметов, между тем как дома уже новые планы, новые роды деятельности, новые поселения занимают граждан и поглощают их внимание [12]).

Со всем тем и благодаря всему этому, сочинения Бэкона остаются великим кладом для потомства, особенно когда он станет действовать на пас уже не непосредственно, а исторически, что будет скоро возможно, так как между пим и нами легло уже несколько веков…

…Не часто два мнения так резко противостоят друг другу, как здесь [13]) мнение Бодлея — мнению Бэкона, и ни к одному из них мы не склонимся всецело. Если последний ведет нас в беспредельную ширь, то первый хочет черезчур ограничить нас. Ведь, если, с одной стороны, опыт безграничеи, потому что всегда может быть открыто печто новое, то так же безграничны и принципы, которые пе должны застывать, терять способность расширения, — чтобы суметь охватить многое, и даже раствориться, затеряться в высшем воззрении.

Надо думать, что Бодлей имеет здесь в виду не субъективные аксиомы, которые меньше меняются бегущим вперед временем, но те, которые вытекают из рассмотрения природы и к ней относятся. А нельзя отрицать, что такого рода принципы прежних школ, особенно в связи с религиозными убеждениями, были очень неудобпой помехой на пути развития истинных воззрении на природу. Интересно также отметить, чтб именно казалось особенной помехой такому человеку, как Бэкон, который сам получил хорошее образование и был воспитан по старой традиции, помехой столь важной, что он почувствовал себя вынужденным поступить так разрушительно и, как говорит пословица, с водой выплеснуть и ребенка. Революционные помыслы возбуждаются у отдельных людей больше единичными поводами, чем общим состоянием; так и в сочинениях Бэкопа пам встретились некоторые аксиомы, которые он с особенным ожесточением все снова разыскивает и преследует, как, например, учение о конечных причинах, в высшей степени ему ненавистное.