Галина Воронская - На дальнем прииске (Рассказы)

• Название: На дальнем прииске (Рассказы)
• Автор: Галина Воронская
• Издательство: ГОБИ
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1992

Галина Нурмина — литературный псевдоним Галины Александровны Воронской (1916–1991). В 1937 году, будучи студенткой последнего курса Литературного института, была арестована и осуждена по ложному обвинению на пять лет лишения свободы. Наказание отбывала на Колыме. Здесь в 1949 году была повторно арестована и оставлена на бессрочное поселение. Освобождена в 1954 году.

"На далеком прииске" — первая книга писательницы, чью творческую судьбу — на самом взлете! — прервали арест, неправедное следствие и годы неволи. В самые трудные дни, если к этому представлялась хоть малейшая возможность, писательница тайком возвращалась к литературной работе. Каждое слово этих произведений выстрадано и оплачено по самому высокому ГУЛаговскому счету.

---

«Брэнгельских рощ прохладна тень,

Незыблем сон лесной,

Здесь тьма и лень, здесь полон день

Весной и тишиной.

О, счастье — прах,

И гибель — прах,

Но мой закон — любить,

И я хочу

В лесах,

В лесах

Вдвоем с Эдвином жить»

В. Скотт, «Разбойник», перевод Э. Багрицкого.

Весной, когда стаял снег и зазеленели сопки, когда в пепельно-серебристых сумерках нельзя было отличить утро от вечера, Петька-Чума вдруг затосковал. Настоящее его имя было Егор, но за годы бестолковой и гнусной жизни он забыл и свое имя, в настоящую фамилию.

Петькина жизнь складывалась из тюремных камер, вранья на допросах, побоев, воровства, диких кутежей на «малинах», завершалось все это, как обычно, судом и лагерем. Если можно было бежать из лагеря, Петька бежал, если нет — нетерпеливо ждал окончания срока, в те годы за мелкое воровство сроки давали маленькие.

Петька не мог себе представить, что возможна жизнь без фальшивого паспорта и боязни милиционеров.

К тридцати годам Петька-Чума еле умел расписываться, отлично знал Уголовный кодекс РСФСР, лицо имел безбровое, испитое, с бесцветными, маленькими бегающими глазами. Тело у него было длинное и нескладное. Ни умом, ни талантом воровать, ни удалью Петька не отличался и поэтому уважения и известности в воровском мире не снискал и числился в «сявках» — мелких, презираемых воришках.

Последний раз Петька засыпался на краже бумажника в автобусе (бумажник был из хорошей серой кожи, а в нем всего-навсего тридцать один рубль с копейками). Вместо привычной 162-й статьи (мелкое воровство) Петьке вдруг припаяли «уголовную деятельность», дали десять лет и отправили на Колыму. Это было в тридцать седьмом году.

Месяц с лишним везли его в теплушке через всю страну, потом Петька долго торчал в ожидании парохода на пересылке под Владивостоком и чуть не подох там от кровавого поноса.

На пересылке он наслышался фантастических рассказов про Колыму. Гребут там золото лопатами, морозы стоят такие, что за ночь волосы к стенам примерзают, денег — куры не клюют, ни черта работать не будешь, все равно тысячу рублей отвалят, ну а если мало-мало шевелиться, пять тысяч огребешь. Еще болеют там странными болезнями: ноги и руки распухают и делаются как бревна. Одно плохо — баб нет. Кто проклинал эту Колыму, кто жалел, что покинул, — не разберешь, что к чему.

На пересылке Петька впервые увидел море. Оно было ярко-синее, огромное. Петька часами глядел на него, ветер приносил иногда свежий, терпкий запах водорослей. Была у Петьки всю жизнь мечта: поехать в Крым, посмотреть на это хваленое море, но то за решетку попадет, то деньги с товарищами пропьет. Теперь же море лежало перед ним близкое и в то же время недосягаемое. Оно очаровывало его.

От того, как везли на пароходе, кроме вонючего жаркого трюма и мерного шума машин, Петька ничего не запомнил, его сильно укачивало. С палубы при высадке, дожидаясь своей очереди сесть в катер, Петька, позеленевший от морской болезни, разглядывал свинцовое Охотское море, бухту, окруженную голыми угрюмыми скалами. Было ветрено, сумрачно и холодно. От вида обрывистого, враждебного берега ему стало тоскливо: отсюда не убежишь.

Работать Петьку отправили на золотой прииск. Он посмотрел на бесконечные безымянные сопки с чахлой растительностью, на серые отвалы отработанной земли и опять сказал себе: «Не убежишь!»

Бежать, как узнал он впоследствии, было и вправду невозможно: на тысячи километров бездорожье, тайга, сопки, болота. Для побега нужны были карта, компас, оружие, большой запас продуктов и хорошие документы, и то неизвестно, дойдешь ли. Говорили, что в якутских селениях всех тщательно проверяют. Никто из старых лагерников не слыхал об удачном побеге. Обычно беглецов (если у кого-то хватало дурости идти в побег) расстреливали, когда ловили, или они сами являлись в лагерь, отказавшись от этой затеи.

Петька-Чума жил на прииске так, как привык жить в других лагерях: отлынивал от работы, дулся в карты, крал все, что подвертывалось под руки, — если попадался, был бит. Работа была адская: кайлили веками смерзшуюся землю, насыпали ее в тачки и гоняли их к промприбору. Два раза в сутки с промприборов снимали золото, под ногами самородков тоже валялось немало. Петьку, как и остальных заключенных, золото не интересовало. Слишком его здесь было много и не представляло оно никакой цены: на хлеб его не намажешь и не съешь.

Зимой стояли такие морозы, что плевок замерзал на лету. Кормили плохо: баланда да каша перловая, в пургу и вовсе машины доставляли продукты с перебоями, так что и без хлеба и без каши часто сидели. «Контрики» — те совсем загибались. В общем, как и земля, жизнь была здесь дикая, грубая и скудная.

Петька начал «доходить». Ноги сделались как тумбы и покрылись черными пятнами, зубы крошились и выпадали. Уже многих, приехавших вместе с Петькой, стащили на кладбище под сопкой. Но, видно, не такой смертью суждено было Петьке умирать.

С последним этапом приехал Петькин знакомый по бамовскому лагерю. Вместе они сидели там в изоляторе за отказ работать. Знакомый был старый вор по прозвищу Бешеный. У Бешеного были широкие и крепкие, как камень, скулы, не по росту длинные руки чудовищной силы. В воровском мире он был человек известный, и кайлить землю лагерное начальство его, конечно, не послало. Он благосклонно согласился быть бригадиром. Встретив Петьку-Чуму на разводе, Бешеный снизошел до того, что узнал его. Вспомнили бамовский лагерь, общих знакомых. Бешеный взял Петьку в свою бригаду. Петька стал «шестеркой», прислужником — на что еще мог годиться «сявка»? У бригадира рука была тяжелая, и на расправу он был крут. Но Петька теперь был сыт (не в обычае старого вора есть одному), а также обеспечен махоркой. Имел Петька возможность теперь чаще, чем раньше, перекинуться в карты, а иной раз и спирту глотнуть.

Бешеный заставлял свою бригаду вкалывать, но нормы были чудовищными, выполнить их было невозможно. Тогда гормастер, тоже блатной, брал проценты у соседней бригады. Там работали «контрики», почти все в очках, им было все равно, по мнению лагерного начальства и жуликов: одна была дорога — лежать под сопкой. Так что зачем им эти проценты?

Весна пришла поздняя и ветреная. В мае рыхлый, ноздреватый снег лежал не только на сопках, но и в долинах. Только в конце месяца вскрылись бурные речки, в пасмурном небе черной тучей летели дикие утки и гуси. Не от их ли призывных гортанных криков упала на сердце Петьки тоска? Все вдруг стало постыло: бараки со слепыми, грязными окнами, звонки на разводы и поверки, забой, каменная морда бригадира, и больше всего — неволя.

Петька перестал спать, даже в буру играть не хотелось. Он вдруг вспомнил про сестренку. Маленькая, с глазами-пуговками, жидкими светлыми косичками и острым красным носиком. Петьку потянуло в родные, забытые места. Захотелось увидеть пушистые елочки, липы в цвету, пройти не по этой горбатой, вздыбленной земле, а по ровному лугу с высокой, некошеной травой и ромашками, наесться вволю горячей рассыпчатой картошки с огурцами. Огурцы здесь даже вольняшки в глаза не видели. Вспомнилась узкая, с песчаным берегом спокойная река, церковь на пригорке и под обрывом их изба с резными наличниками. Сестренка, наверное, замуж вышла, детей нарожала, работает в колхозе, но, наверное, не откажется принять родного брата.

А еще Петьке хотелось поглядеть на море.

Он часто смотрел на унылую голую сопку, закрывавшую полнеба. Петька думал, что за ней должна быть равнина, а дальше, по его мнению, начиналась другая, счастливая жизнь. Какая это была жизнь и было ли там для него место, Петька представлял смутно. Во всяком случае, там была свобода и ярко-синее море.

Желание посмотреть, что находится за сопкой, и желание избавиться от железных лагерных тисков было так сильно, что Петька не мог ему противиться. Как, впрочем, не умел никогда противиться другим своим чувствам и желаниям. Рассудок робко твердил ему: никто еще не ушел из этих гиблых мест, никто не добрался до материка. И тот же рассудок услужливо нашептывал: ты пойдешь к морю, а все бежали через тайгу, на Алдан. На побережье легче, можно пристать к рыбакам, прокормиться около них, да и документы легче там раздобыть.

Петька решил бежать. Сшил из старой рубашки мешок и стал копить хлеб. Мешок прятал в забое, в потайном месте. Бригадир однажды поглядел и только рассмеялся, решил: парень психует с перенесенной голодухи, с некоторыми это бывало.

Но бежать было боязно, и Петька откладывал свой уход со дня на день.

Так незаметно наступило короткое, горячее колымское лето. Однажды в жаркий день бригадир послал Петьку за водой к ближайшему ключу. Возвращаясь, Петька споткнулся о кочку и расплескал воду.

— Дьявол косолапый! Кружку воды толком принести не можешь! Да ты мыл ее когда-нибудь? — заорал бригадир, взглянув на облупленную, невероятно грязную Петькину кружку.