Станойка Копривица-Ковачевич - Поймать лисицу

• Название: Поймать лисицу
• Автор: Станойка Копривица-Ковачевич
• Издательство: Радуга
• Жанр: О войне
• Год: 1985

Поймать лисицу — первое крупное произведение писательницы. Как и многие ее рассказы, оно посвящено теме народно-освободительной борьбы. В центре повести — судьба детей, подростков, оказавшихся в водовороте военного лихолетья.

---

В небольшую ложбинку привели шестерых связанных людей — тех, вчерашних. Вот один — молодой, безбородый, всклокоченный, смотрит прямо перед собой отсутствующим взглядом, словно все происходит не с ним, а с кем-то другим. «Значит, их расстреляют, — пронеслось в голове у Йоле. — Но почему? За что?» Ему хотелось, чтобы это было не по-настоящему, а как ночью, во сне.

— Наши недавние братья совершили тяжкое преступление по отношению к нам, к нашей борьбе, — загремел голос человека, которого вчера называли капитаном.

Напротив связанных стояли люди с оружием в руках.

— Они нас предали, — продолжал капитан. — Они хотели перейти… — Он замолчал, а затем, набрав полную грудь воздуха, выкрикнул: — Хотели перейти на сторону коммунистов… На сторону наших заклятых врагов! — Протянув руку, он указал на связанных и, как бы вычеркивая всю шеренгу, закончил: — Военно-полевой суд приговаривает их к расстрелу.

Один из связанных, вдруг рванувшись в сторону, кинулся бежать.

Йоле вскочил, Рыжий и Раде — тоже. Они взобрались на ветлу и замерли, прижавшись к ветвям. Лишь теперь грянул залп. Человек со связанными руками, спотыкаясь, бежал все дальше и дальше. Пятеро оставались в шеренге.

— Чего ждете? Пли!

Снова прогремел залп, и люди один за другим начали падать.

— Бей коммунистов! — Капитан подошел к ним, выхватив револьвер. — Сукины дети… — Он выстрелил в одного, уже мертвого. Потом, будто его ужалили, резко повернулся в сторону убегавшего и заорал: — Чего стоите, идиоты?! Поймать его!

А беглец продолжал удаляться, перескакивая через ямы и муравейники. «Как моя лиса», — подумал Йоле и страстно пожелал, чтобы его не догнали. Застрекотал пулемет… Человек упал. Его преследователи бросились к нему. Но он вновь поднялся и побежал — он уже достиг кромки леса.

Ребята спрыгнули с ветлы. Мать неслышно подошла к ним и, может быть впервые не отругав, повела домой.

На следующий день четники ушли, приказав местным жителям похоронить расстрелянных. Крестьяне и сами сделали бы это, как велит христианский обычай. Происшествие долго обсуждалось в деревне, хотя толком никто не знал, что произошло. Каждый говорил свое, прибавляя или недоговаривая.

Дядька хранил упорное молчание и, видно, был зол на себя, что не сумел уберечь пятерых молодых парней.

Ребята тоже не могли забыть того, что пришлось увидеть.

Йоле часто теперь видел во сне: после того как грянул выстрел, побежал не один, а все шестеро, как стая воробьев, разлетающихся в разные стороны. И он, во сне, кричал им, что так и надо, надо бежать в разные стороны.

Но чаще всего мальчик думал о том, единственном, беглеце. Представлял его то в облике четника, то партизана, то догонял его, то сам им становился. Слыша за спиной выстрелы, свист пуль над головой, он петлял в поле, подобно тому человеку, подобно лисе, петлял, не давая врагам возможности взять себя на прицел. И так каждый раз — стоило закрыть глаза, как начинался этот мучительный бег, и он не знал, удастся ли спастись. Единственное, что он знал наверняка, — это то, что спасение зависит только от быстроты его ног. Он бежал и бежал. Только так можно было избавиться от этого кошмара.

Утром Йоле просыпался весь в поту, с болью в суставах, но с ощущением счастья. Он радовался тому, что все-таки вырвался, убежал.

Мир, в котором все по-другому

Малыш Раде рос мечтателем. Когда рядом не было Йоле, самыми близкими его друзьями становились птицы, муравьи, всякие букашки. И бескрайнее небо над головой.

Он мог часами бродить по полям. Сидя под деревом или лежа в траве, на лугу, наблюдал за птицами: слушал, как они поют, смотрел, как кормят птенцов, как перелетают с ветки на ветку, переговариваясь между собой.

Или, расположившись у муравейника, следил за жизнью муравьев: как они выбегают из муравейника, как возвращаются назад. Их передвижения, на первый взгляд суматошные, беспорядочные, были удивительно целенаправленными. Мальчика интересовало все: как муравьи трудятся, волоча огромную поклажу, в два-три раза тяжелее их самих, как точно выполняют свои обязанности.

Когда надоедало возле муравейника, Раде отправлялся дальше. Поймав кузнечика, держал его в ладонях, рассматривал.

Он никогда не причинял вреда насекомым. «Все они кем-то и для чего-то созданы, — размышлял малыш, — пусть себе живут». Он вступал в драку с каждым деревенским мальчишкой, если тот уничтожал эти хрупкие создания.

— Зачем убиваешь? — подступал он к обидчику.

— Хочу — вот и убиваю.

— Не имеешь права!

— А кто мне запретит?

— А я! — Раде сжимал кулаки, готовый к бою. — Я тебе запрещаю. Не ты дал им жизнь, не смей и убивать.

Противник потихоньку отступал, не столько из-за Раде (его-то никто не боялся), сколько опасаясь Йоле. С Йоле лучше не связываться. Поэтому ребята и уступали малышу.

А с тех пор, как погиб Райко, ребята стали как-то сторониться его. Даже мать словно забыла о Раде. Прежде она постоянно окликала его, словно проверяя, здесь ли он, а теперь просто не замечала. Смотрела неподвижным взглядом куда-то сквозь него. И если раньше, подбегая к матери, прижимаясь к ней, он чувствовал себя в безопасности, то теперь постоянно ощущал переполнявшую ее безграничную грусть, которую он никак не мог прогнать. Лишь иногда, когда ее сознание прояснялось, когда с нее вдруг спадало оцепенение, она, спохватываясь, вспоминала о сыне и начинала его искать. Он ждал этих мгновений и старался быть где-то поблизости. Мать звала его, он бросал все и бежал к ней, чтобы стереть выражение паники с ее лица и изгнать из ее глаз немой упрек: «Ну что, сынок, ты тоже заставишь мать проливать горькие слезы?»

Нет, он никогда не сделает этого. Никогда!

— А где Йоле? — спрашивала она.

— Да здесь он, — отвечал мальчик, скрывая правду — ведь Йоле был на другом конце деревни, в поле или в лесу.

Но ее удовлетворял его ответ.

— Ну-ну, — произносила она, возвращаясь в дом. И вдруг, словно вспомнив, спрашивала: — Кушать хочешь, Раде?..

И этот вопрос, и вся она — тоскующая, погруженная в свое горе — вызывали у мальчика слезы. Зная обычно, есть ли в доме еда, малыш отвечал «да» или «нет», а потом возвращался в свой мир, который всегда его ждал.

И то, что этот мир ничего от него не требовал, даже, казалось, не замечал его, доставляло мальчику удовольствие. Там ему было радостно и вольготно, там он ощущал себя добрым великаном, пришедшим защитить слабых, помочь им в беде, ничего не ожидая в награду. Он принадлежал и в то же время не принадлежал им, так как, находясь рядом, они жили своей жизнью. Он лежал безмолвно, вглядываясь в какие-то свои, одному ему известные дали, чувствуя себя так, будто действительно пришел в эту страну гномов издалека, может быть из сказки. И в любой момент мог уйти, не вызвав их неудовольствия.

Так он наблюдал за их жизнью, а устав, ложился на спину и, закинув руки за голову, уносился в мечтах далеко-далеко в небо, в его голубые просторы.

Его поражало, сколько вокруг света и красок. Забравшись под разостланные на солнце рядна, мальчик смотрел, как в сетке ткани преломляются солнечные лучи. Чем пестрее ткань, тем ярче переливалась радуга красок.

Потом он снова смотрел в небо — до тех пор, пока его цвет, растаяв, не исчезал и оставалась только глубина, мглистая, волшебная. Воздушный поток словно бы подхватывал мальчика, уносил неизвестно куда, и сверху, с высоты, он видел внизу землю, людей, поля, проселки, дома, улетая все дальше и дальше…

Когда чей-нибудь голос возвращал его к действительности, он опускался на землю, не испытывая сожаления — ведь неизвестно, куда бы завели его мечты.

Это была какая-то удивительная, волшебная игра, известная только ему. Раде никогда не рассказывал о ней никому, даже Йоле. Сделай он это — и волшебство исчезнет навсегда, безвозвратно.

Так эхо из таинственного колодца перестает отзываться тому, кто не умеет беречь его тайну.

Запахи

Раде казалось, что окружающий мир постоянно задает ему загадки.

Самые ранние воспоминания относятся к трех-четырехлетнему возрасту — он не мог бы с уверенностью сказать, что запомнилось первым.

Может быть, голос, зовущий его?

Какой-то протяжный хриплый голос, донесшийся из кромешной тьмы. Все спят, только он, разбуженный этим голосом, лежит с открытыми глазами, прижавшись к матери. Он хочет окликнуть ее, заплакать, но не двигается, окаменев от страха, продолжая прислушиваться. Голос послышался снова, теперь уже издалека, и замер. Вокруг была только ночь и его гулко стучащее сердце. Утром Раде помнил лишь неясное ощущение ночного страха, но осталось в сознании что-то, что, как струна, начинало звенеть при воспоминании о голосе, прозвучавшем в ночи.

Может быть, первым запомнился зрительный образ?