Михаил Жутиков - Проклятие прогресса: благие намерения и дорога в ад

• Название: Проклятие прогресса: благие намерения и дорога в ад
• Автор: Михаил Жутиков
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2007
• ISBN: 5-9265-0411-5

Справедлива ли естественно-научная картина мира, на которую мы привыкли всецело полагаться? Не коренится ли причина планетарной экологической катастрофы в самом научном методе? Утвердительный ответ на этот невероятный вопрос дает настоящая книга. Король научного познания гол, и это видно уже очень многим, но кто-то должен произнести это вслух. Несовместимость технологической практики, основанной на научных предпосылках, с планетарной жизнью получает неожиданное и исчерпывающее объяснение. Отсюда неизбежен вывод о необходимости перемены фундаментальных мировых стратегий – отнюдь не развитие «энергетики» и «экономики» в нынешнем представлении о них, напротив, свертывание того и другого – единственная альтернатива доктрине «золотого миллиарда»: «права природы» оказываются рангом выше «прав человека», поскольку включают их в себя.

К каким последствиям для России привели ее европеизация и обезбоживание? Этому посвящена вторая часть книги «Русская душа как причина русской истории».

Книга-сенсация, с обобщениями самого серьезного уровня, написана в манере, доступной для широкого круга читателей. Автор – известный публицист, кандидат технических наук. Фрагменты книги (в частности, «Зеленая стратегия») были опубликованы в столичной периодике и вызвали подобие читательского шока у многих поборников научного прогресса.

---

Если цель познания – благо, то, судя по результату, не остается попросту ничего иного, как признать ошибочность самого научного метода в познании, то есть недостижимость посредством этого метода цели познания.

Ставя как будто одни положительные, но неизменно узко понимаемые (и неизбежно таковые в будущем) цели, научное знание не в частях, а в целом отвергнуто практикой нашего века, ибо по достижении их внутри природы выстроен – и с неизбежностью должен был быть выстроен – сугубо враждебный ей активный саморазвивающийся мир, по-своему убежденный в своей правоте, – поистине подобно тому как (если бы это было вероятно) убеждена в своей «правоте» раковая опухоль, покуда не упрется своим развитием в стенки трепещущего тела жизни, пожрав то, на чем держалась сама.

И причина этого поистине проста.

В жизни, реальности, природе, истине, тайне – пусть каждый выберет синоним себе по душе – нет вовсе второстепенного. Аналитический метод в науке попросту ложен в своей основе. Вот «только и всего».

Не генетика с кибернетикой, как невинно полагали наши вожди, но вся аналитическая наука в целом есть в известном смысле «лженаука».

И хотя эта причина может быть выдвинута лишь гипотетически, в ее пользу говорит то, что она исчерпывающе объясняет порочность дальнейшего развития технологических структур. Это развитие находит свое нынешнее разрешение, по предположению, уже в злокачественном перерождении – тем самым, гипотетический диагноз и гипотетическая причина смыкаются, укрепляя взаимное обоснование.

Можно возразить, что все сказанное о порочности расчленяющего анализа приложимо и к нашему исследованию. Это, разумеется, так – и это образует еще один своего рода логический круг. По обоим кругам можно было бы кружить бесконечно, если бы не отвлекающий факт – разрушение жизни на Земле. Этот камень слишком тяжел, чтобы носиться с ним по философическим кругам, и на весах аргументации, думается, перетянет. Тяжесть факта убеждает в правоте нашего диагноза, а тем самым, в правомочности нашего анализа.

Отступление

Те глубокие чувства сострадания к больному и опасливой брезгливости к прокаженному, которые вызывает у непредвзятого наблюдателя нынешняя мировая наука, накладываясь на собственное ее отчуждение (в силу финансовых и иных причин) от добротных традиций самооценки (и в итоге полную, за персональными исключениями, утрату ею чувства реальности), сливаются подчас в личной драме ученого, подвигнутого к отказу от убеждений своей жизни. Наркотик науки коварен, как все снадобья сатаны, в нем обеспечены сразу две великие приманки: признание общественное, суетное – и прикосновение к тайне истинного, чуть не вровень с Создателем; отшатнуться сразу от обеих зависимостей куда как нелегко! С мучительностью одолевает их гений несравненного Блеза Паскаля, не легче (и не вполне) дается уход от них нашему современнику Андрею Сахарову, платит жизнью за прозрение академик-чернобылец Валерий Легасов.

И все-таки только переменой внутренней (сознательной) нашей установки возможно обратить вспять развитие технологической опухоли. Это совсем не так уж невероятно. Не везут же, в самом деле, сотрудники института им. Курчатова детей и внуков на реку Припять, под Чернобыль, чтобы на натуре поведать потомству о плодах творческих трудов; не предлагают сотрудники Минатома личных земельных участков для захоронения столь нужных родине радиационных отходов, и химики не покупают совхозную картошку, а берут частную (чтобы сыпался в грядку назем, а селитры ни-ни!) – и это очень обнадеживает! Это значит, что не дураки они на самом деле.

А значит, дойдет же и до них.

6. Искушение познанием (продолжение)

Но мыслимо ли усомниться в аналитическом методе? Не проще ли предположить, что необходимы лишь более сложные, тонкие модели природных явлений?

Вернемся на шаг раньше: мыслимо ли усомниться в математической модели, подтвержденной тысячью тысяч опытов? Если сосчитанное по уравнениям Максвелла – все работает? вращаются электромоторы, излучаются предсказанные теорией поля? если рассчитанные в модели механизмы ведут себя с невероятной точностью почти так?! Мы даже уверенно ждем, знаем, что сосчитанное заработает по теории, а если нет – то ведь теория не спит: уточнит, а то и переворотит собственные основы, но заставит опыт объясниться! Ведь вот (например) Кронштадтский и Антоновский (и многие другие, общим числом многие тысячи) мятежи вынудили же изменить социалистическую модель (в меру ее способности изменяться)? Быть может, вот это, по шагам, приспособление модели к практике через сколько-то шагов явит нам… истину?

Не успеет – или успеет только в простейших случаях: механике и т. п. (и явит не истину, а приемлемый суррогат).

Как бы ни казалась «верна» теоретическая схема, «напяливать» ее обратно на реальность можно только обдирая до крови эту реальность. Разумеется, некая «коррекция» теории в результате этого будет иметь место – вот только от самой жизни, от самых корней ее за это время ничего не останется… Вдумаемся: если понадобились пятнадцать веков и Кеплер, чтобы «скорректировать» то, что еженощно сияет перед нашими глазами, то каковы могут быть ожидаемые сроки для удовлетворительной коррекции… ну, хоть моделей генетического синтеза (клона) – если применением невинных электродинамических уравнений Максвелла (по сегодня вызывающих у просвещенного человечества восторги дитяти) уже разрушено полмира??

Приходится говорить уже не о «недостаточности», грубости модели, не об «уточнениях» ее. Не те или иные модели, но сам принцип научного познания был и традиционно остается непогрешим. Модели могли уточняться, наука могла ошибаться, но в ней самой могли позволить себе усомниться даже не все агностики. Мы как раз говорим о принципе и склонны, увы, усомниться.

Дело не улучшается, а ухудшается от углубления научной модели и ее детализации: уточняя модель, мы не приближаемся к истине, а удаляемся от нее, изготовляя столь же абстрактный и неживой, но только более похожий ее муляж. И чем глубже, подробнее теория, тем меньше надежд! Если при отсутствии строгости еще вероятен благоприятный компромисс с реальностью, то строгая теория уже точно позабыла включить в себя миллион чего-нибудь «второстепенного» – подобно Госплану, который предусматривал все, кроме крушения системы!

Можно сказать, что нынешняя жизнь еще не уничтожена благодаря «недознанию» науки, остаточной эластичности научных моделей. Внедрение их в практику остается относительно бескризисным в меру наличия в моделях пустот, которые кое-как осваивает жизнь, – примирение оказывается еще возможным. Если будет «просчитано» глубже, модели станут всеохватней, уходить от них природе станет тяжелее. Природу не скопируешь и не обманешь куклой – пусть и такой, которая моргает и сучит ножками. При внедрении самой изощренной модели природа распознает подделку, но ей придется затратить на борьбу с нею больше сил: рывком она вывернется из сети, но может не ожить более.

Пограничные попытки «вживления» научной модели в практику (вроде овечки Долли) чреваты отторжением, которое будет еще мучительнее для земной жизни и катастрофично по своим планетарным последствиям.

Аномальное технологическое развитие является на самом деле закономерным тупиком математизированного описания природы: отделяя «второстепенное» и расчленяя неделимое, научный анализ познает не мир, а его неживое подобие, сходное с миром примерно так, как отрубленный палец сходен с живым, то есть (продолжая не слишком приятное сравнение), познает не палец, а отрубленный палец.

Немудрено, что уже при такой неполной победе разума удалось наполовину извести на Земле самоё природу…

Таким образом, научное знание не в частях, а в совокупности оказалось отвергнуто практикой ХХ века, и в силу этого мы вправе заключить, что научные (вообще логизированные) законы не могут быть законами природы, а в лучшем случае суть никак не более чем фрагменты их поверхностного слоя. Инстанции, много высшие академий мира, убеждают нас в том сильнейшим на свете способом: фактом гибельного поражения жизни. Колоссальное значение XX столетия состоит в том, что его практика ответила на вечный вопрос о научной познаваемости мира – и этот ответ отрицательный! Нам осталось только это заметить… (И если это не свидетельство, не ручательство Высшей тайны бытия, то что же? Сколько еще Чернобылей и какого размера необходимо, чтобы вразумить нас?)

Ложь заключена не в «законе Ома», а в том, что он «выдернут» из реальности, где он действовал наряду с триллионом других, неведомых нам – где его действие обладало мерой, свойственной жизненным процессам – он действовал среди других живых законов, не был отчленен от них. Выдернутый, он так или иначе превращается в служителя мертвого искусственного мира. Можно сказать, что закон «омертвляется» при нашем его познании, и в таком случае мера его «выдернутости» есть и мера его ложности. Внутри Божьего мира научный закон существует в невыявленном, неопознанном, но живом виде, не проявляясь в одиночку, но взаимодействуя с великим множеством таких же. С приходом публичности в научном законе, если можно так выразиться, отмирает душа. Как слепая лошадь, ходящая по кругу, он «работает», служа враждебному искусственному миру: его принудили, заставили, и он утратил жизнь, приобретя ярмо.