Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

• Название: Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1
• Автор: Анатолий Мордвинов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0413-4, 978-5-9950-0414-1

В книге впервые в полном объеме публикуются воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II А. А. Мордвинова.

Первая часть «На военно-придворной службе охватывает период до начала Первой мировой войны и посвящена детству, обучению в кадетском корпусе, истории семьи Мордвиновых, службе в качестве личного адъютанта великого князя Михаила Александровича, а впоследствии Николая II. Особое место в мемуарах отведено его общению с членами императорской семьи в неформальной обстановке, что позволило А. А. Мордвинову искренне полюбить тех, кому он служил верой и правдой с преданностью, сохраненной в его сердце до смерти.

Издание расширяет и дополняет круг источников по истории России начала XX века, Дома Романовых, последнего императора Николая II и одной из самых трагических страниц – его отречения и гибели монархии.

---

Неужели же государь действительно принадлежал к ней? Очень прошу вас рассказать все известное вам об этой основанной в Царском Селе ложе, хотя бы в форме отрывочных воспоминаний, случайных, несвязных, сохранившихся в вашей памяти намеков и сопоставлений».

О том, что близким окружением царя была якобы основана в Царском Селе особая мистическая ложа Розенкрейцеров, мне в тогдашнее время не было ничего известно, как неизвестно и по сей день.

Напрягая сейчас, ввиду подобных указаний, свою, правда, уже немного слабеющую память, я прихожу все же к твердому убеждению, что подобная ложа, если она вообще и существовала в пределах Царского Села, то отнюдь не могла быть образована ни ближайшим «окружением государя», ни с его молчаливого согласия или тем более при его личном участии. К этому твердому убеждению я прихожу, так сказать, «доказательством от противного». Все немногие лица, близкие в то время к престолу (я говорю не о родственниках царя), мне были хорошо известны. В характерах каждого из них не было ничего мистического или склонного философски искать истину. Их больше чем отрицательное отношение к великому мастеру французских Мартинистов Папюсу и его ученику Филиппу74, приезжавшим на некоторое время в Россию, ясно сказывалось как в их разговорах между собою, так и в искренней интонации их голоса. Все они были и резкими, убежденными противниками политического масонства. Такая ложа могла образоваться лишь вдали, пожалуй, даже по месту резиденции около, но, во всяком случае, не вблизи трона. Что касается до государя, то он действительно настойчиво интересовался масонством, но отнюдь не в смысле особенного к нему влечения или простого любопытства, а только из необходимого желания возможно точнее выяснить, какую вредную роль играет масонство в России и насколько близка его связь с русскими революционерами. С этой целью он и обращался, кажется, два раза при посредстве адмирала Нилова к аббату Турмантену, всю свою жизнь изучавшему масонство и ярому его противнику. Спрашивал о деятельности русских масонов и у начальника охранного отделения генерала Герасимова и, не удовлетворясь его успокоительными заверениями, поручил П. А. Столыпину собрать сведения самые подробные как о русском, так и иностранном масонстве, что тот старался, насколько мне помнится, и выполнить. Уже одна эта настойчивость ясно указывает, что сам государь не был масоном, не был посвящен в тайну деятельности «свободных каменщиков», их опасался и не в пример своим иностранным родственникам был их убежденным противником. Да и склад его натуры, хотя и очень замкнутый, все же совершенно не подходил ни к своеобразной масонской таинственности, ни к масонским политическим или своеобразным религиозным стремлениям. Император Николай Александрович был вдумчив и очень любознателен. Он не только любил историческое чтение – он им увлекался, ища, по-видимому, в нем указаний для себя. Он хорошо знал историю царствований Екатерины Великой, императоров Павла и Александра I. Одобрял и не отменял поэтому во все время своего управления указ о подписке «о непринадлежности к тайным обществам», требовавшийся от каждого при поступлении на государственную службу. Совершенно невероятно, чтобы он, «первый слуга своей Родины», с таким удовлетворением говоривший о точном знании им всех обязанностей военной службы, смог когда-либо сам нарушить это правило и вступить в тайное сообщество, все политическое стремления которого были направлены к разрушению исторического строя его родины, верность которому он торжественно принял. В этом отношении многим иностранным монархам оберегать было нечего, и их традиционное масонство отнюдь не могло служить для него достойным примером.

По складу своей созерцательной натуры государь, казалось бы, скорее подходит, да и то с неимоверно большой натяжкой, к мало политической ложе «Креста и звезды». Но и тут, я повторяю вновь убежденно, что государь лично к ней не принадлежала и вряд ли втайне ей сочувствовал. И ничто иное, как только его глубокое, русское церковное православие, ему в том настойчиво препятствовало. Его всегда влекли созерцание и молитва, но он мог и любил молиться только в православной русской церкви. Завлечь его на минуту в какой-либо иностранный масонский храм могли бы только развлечение или любопытство. Да и принимать какое-либо тайное участие в занятиях масонской мистической ложи государю по всем обстоятельствам его стеснительной дворцовой жизни было совершенно невозможно. Каждый шаг его и днем, и ночью был если не на виду у всех, то под наблюдением дворцовой и тайной полиции, всевозможных «пропускных постов», внутренних и внешних караулов и многочисленной дворцовой и своей собственной комнатной болтливой прислуги. Проникновение к нему во дворец под каким-нибудь предлогом кого-либо из «братьев»-масонов, не говоря уже о собраниях ложи во дворце или вне дворца, но в его присутствии, было бы мгновенно разгадано и столь же мгновенно разглашено. Но даже наше тогдашнее общество, питавшееся, судя по дневнику сенатора Богдановича75, столь обильно догадками и воображением царских камердинеров и дворцовых лакеев, видевшее постоянно то, чего не было в действительности, и называвшее государя различными именами, все же даже оно не решалось присвоить нелюбимому монарху еще и звание франко-масона…

Но вернусь наконец к продолжению моего рассказа.

Празднества в Норвегии тогда закончились каким-то большим торжеством на открытом воздухе, памятным мне лишь по смешному положению, в которое я был поставлен своим обычным отвращением к скучной примерке вещей, изготовляемым портными и сапожниками для моего одеяния.

И на этот раз, отправляясь в путешествие, я взял две пары не примеренных заранее высоких военных сапог, одну из которых мой слуга и подсунул мне в то утро под руки. Было, правда, очень туго вначале, но сносно, и во время переезда на берег и следования на торжество я испытывал лишь легкие мучения. Но в самый торжественный момент боль от узких голенищ стала настолько невыносимой, что я не нашел ничего лучшего, как выйти из круга окружавших королевскую чету лиц и за их спинами глубоко разрезать перочинным ножом давившие меня нестерпимо голенища. Довольный, что все произошло незаметно, я снова встал на свое место, скрыв изъян своих сапог в густой толпе свиты.

Но все тайное становится когда-нибудь явным. Так случилось тогда и со мной. В своей поспешности я совсем не заметил, что непосредственно за мной стояло несколько кинематографических аппаратов, увековечивавших как само историческое событие, так и мое выступавшее на нем на первый план недостойное поведение.

В тот же вечер этот фильм уже показывался в Трондьеме, через три дня он был в Копенгагене и Берлине, а к нашему возвращению докатился и до Петербурга.

Я вспоминаю, с каким смехом и с какими, к моему облегчению, добродушными шутками встретили мои светские и полковые товарищи мое на ней появление и мои исковерканные разрезом сапоги. Для других, к счастью, я оказался незаметным. Но моя всегдашняя нелюбовь к кинематографу, уже давно сделавшемуся развлечением улицы, после такого случая еще более усилилась.

Наш обратный путь в смысле погоды не был вначале благоприятен. Пришлось несколько раз отстаиваться из-за тумана и выдержать в открытом переходе сильную бурю с неимоверной по размаху качкой. Моряки посмеивались, а мне было жутко и не по себе.

Даже усиленно рекомендуемое каким-то ученым «самое действительное против качки» средство в виде упорного смотрения в ручное зеркало не помогало.

Но картина бушевавшего тогда моря запечатлелась во мне до сего дня. Так оно было неописуемо красиво и грозно.

Прибыв в Петергоф, мы, как положено, в тот же день представились государю в его маленьком кабинете коттеджа в Александрии, давая отчет о совершенном нами путешествии.

Его Величество с интересом расспрашивал о наших богатых впечатлениях, которыми мы были ему так обязаны, а в конце даже поблагодарил еще раз «за отлично выполненную во всех отношениях командировку».

VIII

Еще в начале 1907 года великий князь почувствовал себя нездоровым и, как всегда, не обращая почти никакого внимания на свою болезнь, много гулял, ездил верхом, надеясь по своему обычаю усиленным движением быстро излечиться.

Но к весне его боли в области желудка и печени настолько усилились, что пришлось слечь и обратиться к врачам.

Их собралось очень много, не менее 7 человек, в числе которых были профессора Вельяминов, Сиротинин, Романовский, д-ра Вестфален, Боткин и другие.

Мнения у них довольно резко разделились – одни находили у Михаила Александровича явные признаки круглой язвы желудка, другие, видимо, не желая огорчать взволнованную императрицу-мать, высказывались более осторожно и считали невыносимую тупую боль лишь следствием давления на желудок каких-то других переместившихся внутренних органов. Спорили очень долго, и наконец сообща порешили назначить великому князю продолжительное молочное лечение, а когда боли после него прошли, потребовали поездку в Карлсбад, куда должен был быть вызван и знаменитый венский профессор Норден для окончательного диагноза.