Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

• Название: Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2
• Автор: Анатолий Мордвинов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0413-4, 978-5-9950-0415-8

Впервые в полном объеме публикуются воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II А. А. Мордвинова.

Во второй части («Отречение Государя. Жизнь в царской Ставке без царя») даны описания внутренних переживаний императора, его реакции на происходящее, а также личностные оценки автора Николаю II и его ближайшему окружению. В третьей части («Мои тюрьмы») представлен подробный рассказ о нескольких арестах автора, пребывании в тюрьмах и неудачной попытке покинуть Россию. Здесь же публикуются отдельные мемуары Мордвинова: «Мои встречи с девушкой, именующей себя спасенной великой княжной Анастасией Николаевной» и «Каким я знал моего государя и каким знали его другие».

Издание расширяет и дополняет круг источников по истории России начала XX века, Дома Романовых, последнего императора Николая II и одной из самых трагических страниц – его отречения и гибели монархии.

---

Я ко всем отношусь теперь почти с одинаковой привязанностью: дни совместно перенесенного горя сближают сильнее, чем годы радости.

Двух из моих товарищей по тогдашней свите – адмирала К. Д. Нилова и Вали Долгорукова – уже нет более в живых, и память о них, как горячо любивших государя и Родину людей, навсегда сохранится в моем сердце.

Остальные – граф Фредерикс, В. Н. Воейков, граф А. Н. Граббе, К. А. Нарышкин, профессор С. П. Федоров и герцог Лейхтенбергский – живут разбросанными в неизвестном мне пространстве мира, но и к ним очень часто обращается моя память.

О многих из них мне приходилось слышать не раз очень поспешные, пристрастные отзывы.

Я должен сознаться, что такие суждения меня наполняли не только чувством горечи, но и глубокой обиды за них.

Я постоянно чувствовал, а отчасти и твердо знал, что их судили главным образом те, кто в тогдашние дни должен был бы поглубже вдуматься в свои собственные поступки и речи и сильнее, чем кто-либо другой, сознавать все благородство, величие и особую спасительность для них слов: «Не судите, да не судимы будете».

Особенно часто в различных обвинениях и упреках упоминалось также имя графа Граббе, прежде всего за его тогдашнее якобы бездействие.

Он был командиром конвоя Его Величества, и с отречением государя его положение было довольно сложно.

В те первые два-три дня у него являлось два императора, императрица Александра Федоровна и государыня-мать, разделенные все четверо большим пространством, которых его воинский долг и присяга повелевали ему охранять.

Положение вновь вступавшего на престол государя Михаила Александровича, находившегося сначала в Гатчине, а затем в бунтующем Петрограде без всякой охраны и конвоя, очень тревожило Граббе. Он неоднократно высказывал свои опасения по пути из Пскова в Могилев и намеревался по приезде в Ставку отправить немедленно одну сотню конвоя в Петроград для охраны Михаила Александровича, а самому с одной сотней оставаться в Могилеве при государе, где была еще одна рота собственного Его Величества сводного полка.

Государь тогда еще был окружен достаточным наружным вниманием и должной охраной. Ожидать каких-либо буйств со стороны ничтожного могилевского гарнизона или местных, в громадном большинстве преданных государю жителей города не было оснований.

Опасность для государя подкрадывалась не оттуда, а со стороны далекого Временного правительства, с такой почтительностью осведомлявшегося «о дальнейших намерениях Его Величества» и заявлявшего затем за своей подписью, что оно «предоставит бывшему императору беспрепятственное следование в Царское Село, а оттуда за границу».

Мысль о злобном коварстве даже этих злобно-враждебных людей не могла прийти в голову никому. С такой неощутимой хитростью было трудно бороться не только конвою, но и % русского народа.

В этом отношении положение верной швейцарской гвардии, перебитой при защите короля во время Французской революции, было ясно и просто69.

Она имела дело с явными врагами и резкими проявлениями буйства; у нас в Могилеве и Пскове бороться с оружием в руках было пока еще не с кем. Там текла по виду почти обычная жизнь, не вызывавшая даже особой необходимости усиления вокруг дворца или императорского поезда обычных караульных постов.

Змея предательства и в те дни походила на индийскую кобру – ее замечают, как говорят, только тогда, когда она уже смертельно укусила.

Думая с неописанно гадливым чувством о поступке Временного правительства по отношению к бессильному государю, я с не меньшим ужасом думаю не столько о решимости этих людей, сколько о той легкости, вернее, простоте, с которой подобное тайное «постановление» удалось самозваному правительству привести в исполнение.

Ведь, отдавая такое распоряжение в Ставку, эти люди были уверены, что их распоряжение, переданное по телеграфу издалека или привезенное четырьмя невооруженными штатскими, будет на месте непременно исполнено, что их покорно послушается не только все начальство Ставки, но и войска могилевского гарнизона с конвоем Его Величества и испытанными людьми сводного полка во главе.

Если у них, ослепленных своим петроградским могуществом, и существовало такое убеждение, то эти отборные войска телохранителей, конечно, не только могли, но и должны были бы их не послушаться: присяга Временному правительству была принесена только на другой день по отъезде государя.

По всем данным, насколько я мог убедиться, они действительно и не послушались бы, несмотря на прощальный призыв государя, если бы постановление об ареста царя стало им и их начальству известно не по отправлении императорского поезда, а хотя бы за час до этого времени.

Глубочайшая тайна и обман предназначались не только для этих войск, но и для остальных верных людей в Могилеве.

Положение через несколько часов, конечно, изменилось. Весть о лишении свободы государя, хотя и в виде смутных слухов, должна была дойти и до этих преданных людей и должна была взволновать их необычайно.

Отчего же они не бросились тогда сейчас же, захватив первый попавшийся паровоз, вслед уходившему поезду, чтобы по дороге или даже в Царском Селе, несмотря на свою малочисленность, попытаться хоть этой частицей верного народа сложить свою жизнь за освобождение государя, так их любившего и хотя снявшего с себя царский сан, но не снявшего с себя святого миропомазания?

Отчего и остальной народ, не перестававший искренно чтить своего царя, не поднялся одновременно на его защиту?

Отчего?!. Вот вопрос, который, несмотря на ясность многих причин, я знаю, навсегда тяжело ляжет на совесть громадного большинства русских людей, как бы ни облегчалось у них это сознание думами: что государь ведь сам просил повиноваться самозваному Временному правительству и думать не о нем, а о защите Родины…

Послесловие

Причин, вызвавших якобы «необходимость» отречения государя, по суждению одних современников, «было слишком достаточно»; в глазах других их было «совсем мало»; для третьих, особенно многочисленных, к которым убежденно принадлежу и я, – их не было вовсе.

Эти причины, вероятно, будет искать, их находить или отвергать каждый по-своему, соответственно воспитавшей его среде, умственному и нравственному развитию, толкнувшему его в ту или иную политическую партию, а порою даже и благодаря своему преходящему настроению.

Об этом слишком «личном» и разнообразном не стоит и говорить. Но несомненным теперь для всех, ввиду выявленной исторической действительности, должно становиться все же одно: отречение русского императора совершенно не вызывалось тогдашнею необходимостью, было устроено без ведома остального народа лишь небольшой кучкой людей и, несмотря на существование уже давно заговора, произошло даже для самих заговорщиков как будто неожиданно и случайно. На такое быстрое исполнение их желаний, по их словам, и они не рассчитывали.

«Переворот» этот принес непоправимый вред нашей Родине, и люди, добившиеся отречения государя от престола, настойчиво советовавшие ему это сделать, такой перемене сочувствовавшие или равнодушно, бездейственно к ней отнесшиеся, совершили, одни вольно, другие, может быть, и невольно, под влиянием тогдашнего помутнения как разума, так и чувств самое тяжкое преступление перед родной страной.

Теперь, когда страдание заставляет задумываться над будущим, мне не хочется кого-либо обвинять, а тем более кого-либо оправдывать. И взаимных озлобленных обвинений, и не искренних, не по совести оправданий было высказано за эти годы русскими людьми достаточно.

Ими разрушенной и опозоренной Родине не поможешь и ничего, кроме мелочной розни, не внесешь…

Виноваты, как уже давно признано, были тогда почти все, и нам этим всем, не удовлетворяясь всеобщностью совершенного греха, надлежит следовать душевным переживаниям самого государя, весь остаток жизни не перестававшего мучиться даже невольно виною своего напрасного отречения.

Императора Николая II мало знали, а поэтому и мало ценили. К сожалению, несмотря на всегдашнее, часто нездоровое любопытство, и мало стремились узнать.

Даже люди наиболее вдумчивые, знавшие цену сплетни и клеветы, с большею охотою останавливали свое внимание в те дни на ничтожных мелочах, вызванных обстоятельствами его чисто домашней жизни, и совсем старались не замечать действительно превосходного, чем была полна его натура.

В другой части моих записок я останавливаюсь более подробно как на этих мелочах, так и на общем нравственном облике моего государя, каким он представлялся мне в моих самых интимных о нем суждениях.

Здесь хочется лишь повторить, что император Николай Александрович, как и его отец, был одним из нравственнейших и благороднейших монархов Европы. Он обладал душевными качествами, которым могли бы позавидовать все его противники.