Галактион Табидзе - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Галактион Табидзе
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1983

Народный поэт Грузии Галактион Васильевич Табидзе (1892–1959) сыграл выдающуюся роль в становлении и развитии грузинской советской поэзии. Творческий путь его начался еще до Великой Октябрьской социалистической революции. Уже первые сборники Г. Табидзе обогатили грузинскую поэзию новыми темами и поэтическими формами. Победу Октября и установление Советской власти в Грузии поэт встретил восторженно. В годы Великой Отечественной войны Г. Табидзе посвящал свои стихи подвигу советских людей в борьбе с фашизмом. В послевоенные годы он выступал преимущественно как поэт-лирик. Проникновенная и тонкая поэзия Г. Табидзе высоко гражданственна и глубоко человечна.

В настоящем издании представлены стихотворения Г. Табидзе в переводах П. Антокольского, А. Межирова, Б. Ахмадулиной, Н. Гребнева, В. Леоновича, К. Симонова и других известных русских поэтов.

---

123. На площади. Перевод В. Леоновича

Шут на площади,
Где твоя нищая труппа?
Выпал птенец из гнезда — рот разевает —
Белая ниточка тянется — крик одинокий…
Брось балалайку:
Не видишь — колышется площадь под нами?!
Еле ноги уносит пустынник босой — его
Пуля-пчела догоняет —
И так в переулок загнули.
А вон бежит барабанщик и костью берцовою
                                                                  машет,
И барабан сам собою
Трепещет, трепещет, трепещет.
А вон бежит и визжит, убегает мясник —
Так от него убегал недорезанный боров.
Площадь колышет Алкея.
В его челноке — я.
«О госпожа, госпожа!» —
Госпожу догоняет служанка.
«Деньги мои!» —
Врассыпную
                 всех
                       догоняет
                                    торгаш —
Десятью десять пальцев широко растопырил…
«Кто тут бубнит и чья тут посудина?» —
Интересуется некто.
Отвечать ему некогда.
Пусто на площади вмиг.
Выпуклая брусчатка
Блещет теперь янтарями початка.
Я опускаю прозрачное веко,
Чтобы кругом разлилось ханаанское млеко.
Посланы мне
Праздник и бедствие —
Бредни мои наяву.
С красным полотнищем узкое шествие
Движется через Москву.
Были записаны в книгах великих
Соединившие разноязыких
Неслыханные слова:
БЛИЖНИЕ — БРАТЬЯ — БРАТИШКИ — БРАТВА!

<Июнь 1918>

124. Битва колоколов. Перевод В. Леоновича

Эти легкие руки слепца
Над осенним простором…
                                     Родная!
Что ж заплаканного лица
Запрокинутого
                     не узнаю?
Я вовек — над твоею судьбой —
Вдаль прозрачнолетящая бездна…
Ты ли, солнечная невеста,
Стала черной рабой?
Слезы выстудит стужа-зима.
Вся — сиянье и тьма,
Подойдет — пропадет.
Подкрадется.
Белый траур накинет — фату.
И тогда я умру на лету
Над простором твоим —
                                   где придется.
На снега оседая, как мгла,
Среди мраморных плачущих ветел
Я коснусь голубого чела,
Стану одаль — и сгину.
                                 Я, ветер.
Все оплывы снегов и литье…
Всё, от века чему научилось
Слишком нежное сердце мое,
Возросло, как волна —
                                 и разбилось.
Я всегда. Я везде.
                           Но теперь
Только дайте две теплых ладони —
И спасите меня от погони —
Отворите мне дверь!
Был достоин спасения Каин,
Погибающий между людьми…
Ты сначала спаси,
А потом пойми —
Здесь
        причастие таин.
Я летаю — я прахом лежу.
Всё земное в себе совмещаю —
Лишь себе ничего не прощаю,
Лишь тебя никогда не сужу.
Умираю,
            об дверь разбивающий лоб.
О, прекрасные ваши ладони!
Голубые снега,
И взрывают сугроб
Благородные кони.
И летим — поверх
Снеговых дубрав,
И заря — аах! заря! —
Миндальный цвет, —
Смертью смерть поправ.
И печали нет
У застылых вод,
У заснувших трав.
Зашатался и встал
Алый лес знамен.
Колокольный звон
Разделяться стал.
Колокольный стан,
Перед ним — другой.
Стой!
Пока разбиваются колокола
И земля расстилается, пенно-бела, —
Не забуду, пока я живу,—
Вся равнина в холмах
                               разошлась по шву.
И шатнулись и охнули
Снеговые леса,
Будто уши оглохли,
Ослепли глаза…
А потом
            шел поток
                           без дорог,
                                          наповал
Всё топил
              и за валом выкидывал вал.
То — Свобода. Такая…
ЕЕ ты пророк —
Не узнал? Ну еще бы!
                               Гляди не гляди,
Дай ей душу,
Хоть сам пропади,
У начала дорог.
Это так разрешилось
Средь белого дня
Молодого столетья
На чистой заре.
Это в горле
Стояло тогда у меня.
Позовите, пожалуй, Гюстава Доре…
Я же должен облечь
Это месиво плеч
И голов —
Целомудрием слов.
Колокольная молвь.
Колыбельная мгла.
А свобода выходит из волн,
Как наяда бела.
То обычай ее —
О заре
Омываться в крови…
Будем сказки рассказывать
О добре,
О воздушной любви.
Это слишком вблизи.
Дай, судьба, отдохнуть.
На глаза наложи мне ладонь.
Вытри кровь кто-нибудь,
Отгони огонь.
                    Снегу дай кто-нибудь —
Долог совести путь.
А никто не открыл,
Не приветил.
Пусть орел засыпает
Под кровлей насупленных крыл.
Засыпаю. Я, ветер.

<Июнь 1918>

125. Письмо друзьям. Перевод Г. Маргвелашвили

О, разве я не жажду вместе с вами
Принять наследье предков и сберечь
Дарованную нам святую чашу?
И быть на страже тех обетований,
Исполненных достоинства и чести?
И разве эта гордость не по мне?
Но, верьте, летописец вдохновенный,
Счастливый очевидец наших дней,
В свои тома многовековой кладки,
В страницы неподкупных фолиантов —
Иные откровенья занесет.
Он засвидетельствует: рухнули громады,
Сорвались скалы с мест тысячелетних,
Над миром вихрем пронеслись самумы,
Достигнув Грузии. И в них,
                                       в их сердцевине,
Неслыханная зазвучала лира —
Души грузинской праведная песнь!
О, как же я хочу — хотя бы на день
И к нам завлечь крылатую свободу,
Расправить крылья под ее крылом!
Какая злейшая несправедливость,
Чтобы такому, господи, уделу
На белом свете, как моя отчизна,
Не выпал революции удел!
Оркестром вулканическим да грянет
Моя мечтой озвученная лира!

<Июнь 1918>

126. Несколько дней в Петрограде. Перевод В. Леоновича

Метель!
Изменит слово — глаз не выдаст.
К Неве от исаакьевских колонн,
Колеблясь, шел пирамидальный слон
Сквозь призрачную взвихренность и взвитость.

Затем
Серебряная пальма Heine,
Едва ступив на черный гололед,
Вальсировала — ветви наотлет —
Я позавидовал — кому-то — втайне.

Лиловая клубящаяся мгла,
Муаром отливая и атласом,
Над городом — клянусь вот этим глазом —
Летит, срываясь с древка помела!

Свистит и рвется надвое атлас:
Расхохоталась — дальше понеслась.
Ну, вьюга! Все на воле — каково им?
Загнем за угол, постоим, повоем:
Изменит слово — горло не предаст.

Там,
Во главе всего —
Крючок басовый.
Там Ладоги просторные меха,
И дышит города орган суровый
Дыханьем петербургского стиха,
Послушным геометрии Петровой.

Знакомый горький иней на губах.
Простоволосая, о чем ты, ива?
Уже враждуют мертвецы в гробах —
Безмерна грусть твоя и сиротлива.

Как море перехвачено проливами,
Так кольцами бессонниц — эти дни.
О, если б мог я плакать с вами, ивами,
Молиться мог: Спаси и сохрани…
Напрасно всё. В рыдании органа
Уже предуготована осанна.

Идущий с миром — явится с мечом.
О скрипка ивы — над моим плечом!

Спасите!
Протащите сквозь теснину!
Всегда найдется дюжий костолом.
Куда же я? Сойду с ума и сгину
С моим самодержавным ремеслом.

Меня равнина тянет —
С ветром свиться.
Судьба, я дважды угодил родиться:
Здесь,
В эту ночь,
В ноябрьскую метель —
И там, в раю, за тридевять земель.

Что ж —
На исходе двадцати шести
И я прочел бы моего «Пророка» —
Да некому… О господи, прости
Галактиона — вот еще морока!
Порвал на ленточки: лети, лети!

Я стар, как старый шут.
Мне одиноко.

Когда над площадью взошла звезда,
Я спал в снегу:
Тепло, как в колыбели!
Чхеидзе досточтимый, Церетели,
Вас унесло неведомо куда.

Наутро шелестел молитвослов.
Горела в Лавре тихая лампада.
Я не забуду звон колоколов,
Как били их об камни Петрограда.

Я разорвал последнее кольцо,
Когда топтала пьянь жестянки нищих
С тем вдохновеньем на одно лицо,
С тем оттопыром в рыжих голенищах…

Я к паперти их припечатал:
                                        тавры!
Потом стоял и плакал в первый раз —
За них за всех — не ведавших — молясь.
В огне, в слезах раскачивалась Лавра.

…Следил на камне росчерки метели —
Движенье оживало без труда.
Потом запели: горе не беда —
Помолодели и похорошели.

Забуду ли когда?
Я был им — брат.
Мы родились… Мы понимали — волю
С костром, и кипятком, и хлебом-солью,
С звездой ноябрьской в 27 карат —
Благословеньем нашему застолью.

Расплакался младенец — за него
Перепугался: не помри с натуги…
Однако раздышался, ничего…
Но это в поезде, там, у Калуги.

И думал я: мне больше не распеться.
И были помыслы мои чисты:
Пустить себе обойму в сердце —
Иль продавать
                     лиловые цветы.

<Июнь 1918>

127. Город на воде. Перевод В. Леоновича