Уильям Теккерей - Ярмарка тщеславия - английский и русский параллельные тексты

• Название: Ярмарка тщеславия - английский и русский параллельные тексты
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Классическая проза

Вершиной творчества английского писателя, журналиста и графика Уильяма Мейкписа Теккерея стал роман «Ярмарка тщеславия». Все персонажи романа – положительные и отрицательные – вовлечены, по словам автора, в «вечный круг горя и страдания». Насыщенный событиями, богатый тонкими наблюдениями быта своего времени, проникнутый иронией и сарказмом, роман «Ярмарка тщеславия» занял почетное место в списке шедевров мировой литературы.

---

He described the balls at Government House, and the manner in which they kept themselves cool in the hot weather, with punkahs, tatties, and other contrivances; and he was very witty regarding the number of Scotchmen whom Lord Minto, the Governor-General, patronised; and then he described a tiger-hunt; and the manner in which the mahout of his elephant had been pulled off his seat by one of the infuriated animals.

Он описал балы в губернаторском дворце и как в Индии спасаются от зноя в жаркую пору, прибегая к опахалам, циновкам и тому

подобному; очень остроумно прошелся насчет шотландцев, которым покровительствовал

генерал-губернатор, лорд Минто; описал охоту на тигра и упомянул о том, как вожак его слона был стащен со своего сиденья разъяренным животным.

How delighted Miss Rebecca was at the Government balls, and how she laughed at the stories of the Scotch aides-de-camp, and called Mr. Sedley a sad wicked satirical creature; and how frightened she was Joseph Sedley tete-a-tete with Rebecca, at the drawing-room table, where the latter was occupied in knitting a green silk purse. "There is no need to ask family secrets," said Miss Sharp. "Those two have told theirs." "As soon as he gets his company," said Joseph, "I believe the affair is settled. George Osborne is a capital fellow." "And your sister the dearest creature in the world," said Rebecca. "Happy the man who wins her!" With this, Miss Sharp gave a great sigh. When two unmarried persons get together, and talk upon such delicate subjects as the present, a great deal of confidence and intimacy is presently established between them. There is no need of giving a special report of the conversation which now took place between Mr. Sedley and the young lady; for the conversation, as may be judged from the foregoing specimen, was not especially witty or eloquent; it seldom is in private societies, or anywhere except in very high-flown and ingenious novels. As there was music in the next room, the talk was carried on, of course, in a low and becoming tone, though, for the matter of that, the couple in the next apartment would not have been disturbed had the talking been ever so loud, so occupied were they with their own pursuits. Almost for the first time in his life, Mr. Sedley found himself talking, without the least timidity or hesitation, to a person of the other sex. Miss Rebecca asked him a great number of questions about India, which gave him an opportunity of narrating many interesting anecdotes about that country and himself. He described the balls at Government House, and the manner in which they kept themselves cool in the hot weather, with punkahs, tatties, and other contrivances; and he was very witty regarding the number of Scotchmen whom Lord Minto, the Governor-General, patronised; and then he described a tiger-hunt; and the manner in which the mahout of his elephant had been pulled off his seat by one of the infuriated animals. How delighted Miss Rebecca was at the Government balls, and how she laughed at the stories of the Scotch aides-de-camp, and called Mr. Sedley a sad wicked satirical creature; and how frightened she was at the story of the elephant! Как восхищалась мисс Ребекка губернаторскими балами, как она хохотала над рассказами о шотландцах-адъютантах, называя мистера Седли гадким, злым насмешником, и как испугалась, слушая рассказ о слоне! "For your mother's sake, dear Mr. Sedley," she said, "for the sake of all your friends, promise NEVER to go on one of those horrid expeditions." - Ради вашей матушки, дорогой мистер Седли, -воскликнула она, - ради всех ваших друзей, обещайте никогда больше не принимать участия в таких ужасных экспедициях! "Pooh, pooh, Miss Sharp," said he, pulling up his shirt- collars; "the danger makes the sport only the pleasanter." - Пустяки, вздор, мисс Шарп, - промолвил он, поправляя свои воротнички, - опасность придает охоте только большую прелесть! He had never been but once at a tiger-hunt, when the accident in question occurred, and when he was half killed--not by the tiger, but by the fright. Джозеф никогда не участвовал в охоте на тигра, за исключением единственного случая, когда произошел рассказанный им эпизод и когда он чуть не был убит, - если не тигром, то страхом. And as he talked on, he grew quite bold, and actually had the audacity to ask Miss Rebecca for whom she was knitting the green silk purse? Разговорившись, Джозеф совсем осмелел и наконец до того расхрабрился, что спросил мисс Ребекку, для кого она вяжет зеленый шелковый кошелек. He was quite surprised and delighted at his own graceful familiar manner. Он сам удивлялся себе и восхищался своей грациозной фамильярностью. "For any one who wants a purse," replied Miss Rebecca, looking at him in the most gentle winning way. - Для того, кто у меня его попросит, - отвечала мисс Ребекка, бросив на Джозефа пленительный взгляд. Sedley was going to make one of the most eloquent speeches possible, and had begun--"O Miss Sharp, how--" when some song which was performed in the other room came to an end, and caused him to hear his own voice so distinctly that he stopped, blushed, and blew his nose in great agitation. Седли уже собирался произнести одну из самых красноречивых своих речей и начал было: "О мисс Шарп, вы...", как вдруг романс, исполнявшийся в соседней комнате, оборвался и Джозеф так отчетливо услышал звук собственного голоса, что умолк, покраснел и в сильном волнении высморкался. "Did you ever hear anything like your brother's eloquence?" whispered Mr. Osborne to Amelia. - Приходилось ли вам видеть вашего брата в таком ударе? - шепнул Эмилии мистер Осборн. "Why, your friend has worked miracles." - Ваша подруга просто творит чудеса! "The more the better," said Miss Amelia; who, like almost all women who are worth a pin, was a matchmaker in her heart, and would have been delighted that Joseph should carry back a wife to India. - Тем лучше, - сказала мисс Эмилия. Подобно всем женщинам, достойным этого имени, она питала слабость к сватовству и была бы в восхищении, если бы Джозеф увез с собой в Индию жену. She had, too, in the course of this few days' constant intercourse, warmed into a most tender friendship for Rebecca, and discovered a million of virtues and amiable qualities in her which she had not perceived when they were at Chiswick together. Кроме того, эти несколько дней постоянного пребывания вместе разожгли в Эмилии чувство нежнейшей дружбы к Ребекке и открыли ей в подруге миллион добродетелей и приятных качеств, которых она не замечала в Чизике. For the affection of young ladies is of as rapid growth as Jack's bean-stalk, and reaches up to the sky in a night. Ведь привязанность молодых девиц растет так же быстро, как боб Джека в известной сказке, и достигает до небес в одну ночь. It is no blame to them that after marriage this Sehnsucht nach der Liebe subsides. Нельзя осуждать их за то, что после замужества эта Selmsucht nach der Liebe {Жажда любви (нем.).} ослабевает. It is what sentimentalists, who deal in very big words, call a yearning after the Ideal, and simply means that women are commonly not satisfied until they have husbands and children on whom they may centre affections, which are spent elsewhere, as it were, in small change. Люди сентиментальные, любящие выражаться пышно, называют это "тоской по идеалу", но на самом деле это просто значит, что женщина чувствует себя неудовлетворенной, пока не обзаведется мужем и детьми, на которых и может излить всю свою нежность, растрачиваемую дотоле по мелочам. Having expended her little store of songs, or having stayed long enough in the back drawing-room, it now appeared proper to Miss Amelia to ask her friend to sing. Истощив весь свой небольшой запас романсов или же достаточно пробыв в малой гостиной, мисс Эмилия сочла своим долгом попросить подругу спеть. "You would not have listened to me," she said to Mr. Osborne (though she knew she was telling a fib), "had you heard Rebecca first." - Вы не стали бы меня слушать, - заявила она мистеру Осборну (хотя знала, что говорит неправду), - если бы до этого услыхали Ребекку. "I give Miss Sharp warning, though," said Osborne, "that, right or wrong, I consider Miss Amelia Sedley the first singer in the world." - А я предупреждаю мисс Шарп, - ответил Осборн, - что считаю мисс Эмилию Седли первой певицей в мире, правильно это или неправильно! "You shall hear," said Amelia; and Joseph Sedley was actually polite enough to carry the candles to the piano. - Вот увидите, - возразила Эмилия. Джозеф Седли был настолько любезен, что перенес свечи к фортепьяно. Osborne hinted that he should like quite as well to sit in the dark; but Miss Sedley, laughing, declined to bear him company any farther, and the two accordingly followed Mr. Joseph. Осборн заикнулся было, что прекрасно можно посидеть и в потемках, но мисс Седли, рассмеявшись, отказалась составить ему компанию, и наша парочка последовала за мистером Джозефом. Rebecca sang far better than her friend (though of course Osborne was free to keep his opinion), and exerted herself to the utmost, and, indeed, to the wonder of Amelia, who had never known her perform so well. Ребекка пела гораздо лучше подруги (хотя никто, конечно, не мешал Осборну оставаться при своем мнении), а на этот раз она превзошла самое себя и, по правде сказать, изумила Эмилию, которая не знала за ней таких талантов. She sang a French song, which Joseph did not understand in the least, and which George confessed he did not understand, and then a number of those simple ballads which were the fashion forty years ago, and in which British tars, our King, poor Susan, blue-eyed Mary, and the like, were the principal themes. Она спела какой-то французский романс, из которого Джозеф не понял ни единого слова, а Осборн даже сказал, что ничего не понял, а затем исполнила множество популярных песенок - из тех, что были в моде лет сорок тому назад, -где воспеваются британские моряки, наш король, бедная Сьюзен, синеокая Мэри и тому подобное. They are not, it is said, very brilliant, in a musical point of view, but contain numberless good-natured, simple appeals to the affections, which people understood better than the milk-and-water lagrime, sospiri, and felicita of the eternal Donizettian music with which we are favoured now-a-days. Как известно, они не блещут музыкальными достоинствами, но зато больше говорят сердцу и принимаются публикой лучше, чем приторно-слащавые lagrime, sospiri и felicita {Слезы, вздохи и восторги (итал.).} бессменной Доницеттиевой музыки, которою нас угощают теперь. Conversation of a sentimental sort, befitting the subject, was carried on between the songs, to which Sambo, after he had brought the tea, the delighted cook, and even Mrs. Blenkinsop, the housekeeper, condescended to listen on the landing-place. В антрактах между пением, которое соблаговолили прослушать также Самбо, подававший чай, восхищенная кухарка и даже экономка миссис Бленкинсон, собравшиеся на лестничной площадке, велась подобающая случаю сентиментальная беседа. Among these ditties was one, the last of the concert, and to the following effect: Среди песенок была одна такого содержания (ею и завершился концерт): Ah! bleak and barren was the moor, Ah! loud and piercing was the storm, The cottage roof was shelter'd sure, The cottage hearth was bright and warm-- An orphan boy the lattice pass'd, And, as he mark'd its cheerful glow, Felt doubly keen the midnight blast, And doubly cold the fallen snow. Над топями нависла мгла, Уныло ветер выл, А горница была тепла, В камине жарок пыл. Малютка сирота прошел, Заметил в окнах свет, Почувствовал, как ветер зол, Как снег крутится вслед. They mark'd him as he onward prest, With fainting heart and weary limb; Kind voices bade him turn and rest, And gentle faces welcomed him. И он замечен из окна, Усталый, чуть живой, Он слышит: чьи-то голоса Зовут к себе домой. The dawn is up--the guest is gone, The cottage hearth is blazing still; Heaven pity all poor wanderers lone! Рассвет придет, и гость уйдет. (В камине жарок пыл...) Пусть небо охранит сирот! Hark to the wind upon the hill! (Уныло ветер выл...) It was the sentiment of the before-mentioned words, Здесь звучало то же чувство, что и в ранее упомянутых словах: "When I'm gone," over again. "Когда я уеду". As she came to the last words, Miss Sharp's "deep-toned voice faltered." Едва мисс Шарп дошла до последних слов, как "звучный голос ее задрожал". Everybody felt the allusion to her departure, and to her hapless orphan state. Все почувствовали, что тут кроется намек на ее отъезд и на ее злополучное сиротство. Joseph Sedley, who was fond of music, and soft-hearted, was in a state of ravishment during the performance of the song, and profoundly touched at its conclusion. Джозеф Седли, любивший музыку и притом человек мягкосердечный, был очарован пением и сильно расчувствовался при заключительных словах романса. If he had had the courage; if George and Miss Sedley had remained, according to the former's proposal, in the farther room, Joseph Sedley's bachelorhood would have been at an end, and this work would never have been written. Если бы он был посмелее и если бы Джордж и мисс Седли остались в соседней комнате, как предлагал Осборн, то холостяцкой жизни Джозефа Седли пришел бы конец и эта повесть так и осталась бы ненаписанной. But at the close of the ditty, Rebecca quitted the piano, and giving her hand to Amelia, walked away into the front drawing-room twilight; and, at this moment, Mr. Sambo made his appearance with a tray, containing sandwiches, jellies, and some glittering glasses and decanters, on which Joseph Sedley's attention was immediately fixed. Но, закончив романс, Ребекка встала из-за фортепьяно и, подав руку Эмилии, прошла с ней в полумрак большой гостиной; тут появился мистер Самбо с подносом, на котором были сандвичи, варенье и несколько сверкающих бокалов и графинов, немедленно обративших на себя внимание Джозефа Седли. When the parents of the house of Sedley returned from their dinner-party, they found the young people so busy in talking, that they had not heard the arrival of the carriage, and Mr. Joseph was in the act of saying, Когда родители вернулись из гостей, они нашли молодежь настолько погруженной в беседу, что никто из них не слышал, как подъехала карета; мистер Джозеф был застигнут на словах: "My dear Miss Sharp, one little teaspoonful of jelly to recruit you after your immense--your--your delightful exertions." - Дорогая мисс Шарп, возьмите ложечку варенья -вам надо подкрепиться после вашего замечательного... вашего... вашего восхитительного пения! "Bravo, Jos!" said Mr. Sedley; on hearing the bantering of which well-known voice, Jos instantly relapsed into an alarmed silence, and quickly took his departure. - Браво, Джоз! - сказал мистер Седли. Услышав насмешку в хорошо знакомом отцовском голосе, Джоз тотчас же впал в тревожное молчание и вскоре распрощался. He did not lie awake all night thinking whether or not he was in love with Miss Sharp; the passion of love never interfered with the appetite or the slumber of Mr. Joseph Sedley; but he thought to himself how delightful it would be to hear such songs as those after Cutcherry--what a distinguee girl she was--how she could speak French better than the Governor-General's lady herself--and what a sensation she would make at the Calcutta balls. Он не провел бессонной ночи в размышлениях, влюблен он в мисс Шарп или нет; любовная страсть никогда не служила помехой ни аппетиту, ни сну мистера Джозефа Седли; он подумал только, как было бы чудесно слушать такие романсы, возвратившись домой после службы, какая distinguee {Хорошо воспитанная (франц.).} эта девица и как говорит по-французски, лучше самой генерал-губернаторши, а уж какую сенсацию она произвела бы на калькуттских балах! "It's evident the poor devil's in love with me," thought he. "Несомненно, бедняжка влюбилась в меня! -думал он. "She is just as rich as most of the girls who come out to India. - В сущности, она не беднее большинства девушек, уезжающих в Индию. I might go farther, and fare worse, egad!" Право же, она не хуже других!" And in these meditations he fell asleep. И среди таких размышлений он заснул. How Miss Sharp lay awake, thinking, will he come or not to-morrow? need not be told here. Нужно ли говорить, что мисс Шарп долго томилась бессонницей, все думая, приедет он завтра или нет. To-morrow came, and, as sure as fate, Mr. Joseph Sedley made his appearance before luncheon. Ночь прошла, и мистер Джозеф Седли самым исправным образом явился в отчий дом - и когда же? - до второго завтрака! He had never been known before to confer such an honour on Russell Square. Подобной чести он еще не оказывал Рассел-сквер. George Osborne was somehow there already (sadly "putting out" Amelia, who was writing to her twelve dearest friends at Chiswick Mall), and Rebecca was employed upon her yesterday's work. Джордж Осборн каким-то образом тоже оказался уже здесь, расстроив все планы Эмилии, которая села писать письма своим двенадцати любимейшим подругам на Чизикской аллее, в то время как Ребекка занималась вчерашним рукоделием. As Joe's buggy drove up, and while, after his usual thundering knock and pompous bustle at the door, the ex-Collector of Boggley Wollah laboured up stairs to the drawing-room, knowing glances were telegraphed between Osborne and Miss Sedley, and the pair, smiling archly, looked at Rebecca, who actually blushed as she bent her fair ringlets over her knitting. Когда подкатила коляска Джо и в то время как, после обычного громоподобного стука в дверь и торжественной суеты в передней, совершалось трудное восхождение богли-уолахского экс-коллектора по лестнице в гостиную, между Осборном и мисс Седли произошел телеграфный обмен многозначительными взглядами, и наша парочка с лукавой улыбкой воззрилась на Ребекку, которая, представьте, даже заалелась и поникла головкой, свесив свои рыжеватые локончики до самого вязанья. How her heart beat as Joseph appeared--Joseph, puffing from the staircase in shining creaking boots--Joseph, in a new waistcoat, red with heat and nervousness, and blushing behind his wadded neckcloth. Как забилось ее сердце при появлении Джозефа -Джозофа в сияющих скрипучих сапогах, пыхтевшего от подъема по лестнице, Джозефа в новом жилете, красного от жары и волнения, с румянцем, пылавшим из-за его стеганой косынки! It was a nervous moment for all; and as for Amelia, I think she was more frightened than even the people most concerned. Это был волнующий миг для всех; а что касается Эмилии, то, мне кажется, сердечко у нее билось даже сильнее, чем у непосредственно заинтересованных лиц. Sambo, who flung open the door and announced Mr. Joseph, followed grinning, in the Collector's rear, and bearing two handsome nosegays of flowers, which the monster had actually had the gallantry to purchase in Covent Garden Market that morning--they were not as big as the haystacks which ladies carry about with them now-a-days, in cones of filigree paper; but the young women were delighted with the gift, as Joseph presented one to each, with an exceedingly solemn bow. Самбо, широко распахнув двери и доложив о прибытии мистера Джозефа, вошел следом за коллектором, скаля зубы и неся два красивых букета, которые наш галантный волокита приобрел на Ковент-Гарденском рынке. Они не были так объемисты, как те копны сена, которые нынешние дамы носят с собой в конусах из кружевной бумаги, но девицы пришли в восторг от подарка, поднесенного Джозефом каждой с чрезвычайно церемонным поклоном. "Bravo, Jos!" cried Osborne. - Браво. Джо! - воскликнул Осборн. "Thank you, dear Joseph," said Amelia, quite ready to kiss her brother, if he were so minded. (And I think for a kiss from such a dear creature as Amelia, I would purchase all Mr. Lee's conservatories out of hand.) - Спасибо, Джозеф, голубчик, - сказала Эмилия, готовая расцеловать брата, если бы он только пожелал, (А за поцелуй такой милой девушки, как Эмилия, я, не задумываясь, скупил бы все оранжереи мистера Ли!) "O heavenly, heavenly flowers!" exclaimed Miss Sharp, and smelt them delicately, and held them to her bosom, and cast up her eyes to the ceiling, in an ecstasy of admiration. - О божественные, божественные цветы! -воскликнула мисс Шарп, изящно нюхая и прижимая их к груди и возводя в экстазе взоры к потолку. Perhaps she just looked first into the bouquet, to see whether there was a billet-doux hidden among the flowers; but there was no letter. Очень может быть, что она прежде всего освидетельствовала букет, чтобы узнать, нет ли там какого-нибудь billet doux {Любовная записка (франц.).}, спрятанного среди цветов; по письма не было. "Do they talk the language of flowers at Boggley Wollah, Sedley?" asked Osborne, laughing. - А что, Седли, у вас в Богли-Уолахе умеют разговаривать на языке цветов? - спросил, смеясь, Осборн, "Pooh, nonsense!" replied the sentimental youth. - Чепуха, вздор! - отвечал этот нежный воздыхатель. "Bought 'em at Nathan's; very glad you like 'em; and eh, Amelia, my dear, I bought a pine-apple at the same time, which I gave to Sambo. - Купил букеты у Натана. Очень рад, если они вам нравятся. Ах да, Эмилия! Я заодно купил еще ананас и отдал Самбо. Let's have it for tiffin; very cool and nice this hot weather." Вели подать к завтраку. Очень вкусна и освежает в такую жаркую погоду. Rebecca said she had never tasted a pine, and longed beyond everything to taste one. Ребекка заявила, что никогда не пробовала ананасов и просто жаждет узнать их вкус. So the conversation went on. Так завязалась беседа. I don't know on what pretext Osborne left the room, or why, presently, Amelia went away, perhaps to superintend the slicing of the pine-apple; but Jos was left alone with Rebecca, who had resumed her work, and the green silk and the shining needles were quivering rapidly under her white slender fingers. Не знаю, под каким предлогом Осборн вышел из комнаты и почему Эмилия вскоре тоже удалилась, - вероятно, чтобы присмотреть, как будут нарезать ананас. Джоз остался наедине с Ребеккой, которая опять принялась за свое рукоделие; зеленый шелк и блестящие спицы быстро замелькали в ее белых тонких пальчиках. "What a beautiful, BYOO-OOTIFUL song that was you sang last night, dear Miss Sharp," said the Collector. - Какую изумительную, и-зу-у-мительную песенку вы спели нам вчера, дорогая мисс Шарп, - сказал коллектор. "It made me cry almost; 'pon my honour it did." - Я чуть не прослезился, даю вам честное слово! "Because you have a kind heart, Mr. Joseph; all the Sedleys have, I think." - Это потому, что у вас доброе сердце, мистер Джозеф. Все семейство Седли отличается этим. "It kept me awake last night, and I was trying to hum it this morning, in bed; I was, upon my honour. - Я не спал из-за вашего пения всю ночь, а сегодня утром еще в постели все пробовал припомнить мотив. Даю вам честное слово! Gollop, my doctor, came in at eleven (for I'm a sad invalid, you know, and see Gollop every day), and, 'gad! there I was, singing away like--a robin." Голлоп, мой врач, приехал ко мне в одиннадцать (ведь я жалкий инвалид, как вам известно, и мне приходится видеть Голлопа ежедневно), а я, ей-богу, сижу и распеваю, как чижик! "O you droll creature! - Ах вы, проказник! Do let me hear you sing it." Ну, дайте же мне послушать, как вы поете! "Me? - Я? No, you, Miss Sharp; my dear Miss Sharp, do sing it. Нет, спойте вы, мисс Шарп. Дорогая мисс Шарп, спойте, пожалуйста! "Not now, Mr. Sedley," said Rebecca, with a sigh. - В другой раз, мистер Седли, - ответила Ребекка со вздохом. "My spirits are not equal to it; besides, I must finish the purse. - Мне сегодня не поется; да к тому же надо кончить кошелек. Will you help me, Mr. Sedley?" Не поможете ли вы мне, мистер Седли? And before he had time to ask how, Mr. Joseph Sedley, of the East India Company's service, was actually seated tete-a-tete with a young lady, looking at her with a most killing expression; his arms stretched out before her in an imploring attitude, and his hands bound in a web of green silk, which she was unwinding. - И мистер Джозеф Седли, чиновник Ост-Индской компании, не успел даже спросить, чем он может помочь, как уже оказался сидящим tete-a-tete {С глазу на глаз (франц.).} с молодой девицей, на которую бросал убийственные взгляды. Руки его были протянуты к ней, словно бы с мольбою, а на пальцах был надет моток шелка, который Ребекка принялась разматывать. In this romantic position Osborne and Amelia found the interesting pair, when they entered to announce that tiffin was ready. В этой романтической позе Осборн и Эмилия застали интересную парочку, вернувшись в гостиную с известием, что завтрак подан. The skein of silk was just wound round the card; but Mr. Jos had never spoken. Шелк был уже намотан на картон, но мистер Джоз еще не произнес ни слова. "I am sure he will to-night, dear," Amelia said, as she pressed Rebecca's hand; and Sedley, too, had communed with his soul, and said to himself, " - Я уверена, милочка, вечером он объяснится, -сказала Эмилия, сжимая подруге руку. А Седли, посовещавшись с самим собою, мысленно произнес: 'Gad, I'll pop the question at Vauxhall." - Черт возьми, в Воксхолле я сделаю ей предложение! CHAPTER V ГЛАВА V Dobbin of Ours Наш Доббин Cuffs fight with Dobbin, and the unexpected issue of that contest, will long be remembered by every man who was educated at Dr. Swishtail's famous school. Драка Кафа с Доббином и неожиданный исход этого поединка надолго останутся в памяти каждого, кто воспитывался в знаменитой школе доктора Порки. The latter Youth (who used to be called Heigh-ho Dobbin, Gee-ho Dobbin, and by many other names indicative of puerile contempt) was the quietest, the clumsiest, and, as it seemed, the dullest of all Dr. Swishtail's young gentlemen. Последний из упомянутых юношей (к нему иначе и не обращались, как: "Эй ты, Доббин!", или: "Ну ты, Доббин!", прибавляя всякие прозвища, свидетельствовавшие о мальчишеском презрении) был самым тихим, самым неуклюжим и, но видимости, самым тупым среди юных джентльменов, обучавшихся у доктора Порки. His parent was a grocer in the city: and it was bruited abroad that he was admitted into Dr. Swishtail's academy upon what are called "mutual principles"--that is to say, the expenses of his board and schooling were defrayed by his father in goods, not money; and he stood there--most at the bottom of the school--in his scraggy corduroys and jacket, through the seams of which his great big bones were bursting--as the representative of so many pounds of tea, candles, sugar, mottled-soap, plums (of which a very mild proportion was supplied for the puddings of the establishment), and other commodities. Отец его был бакалейщиком в Лондоне. Носились слухи, будто мальчика приняли в заведение доктора Порки на так называемых "началах взаимности", - иными словами, расходы по содержанию и обучению малолетнего Уильяма возмещались его отцом не деньгами, а натурой. Так он и обретался там - можно сказать, на самом дне школьного общества, - чувствуя себя последним из последних в грубых своих плисовых штанах и куртке, которая чуть не расползалась по швам на его ширококостном теле, являя собой нечто равнозначное стольким-то фунтам чаю, свечей, сахара, мыла, чернослива (который лишь в весьма умеренной пропорции шел на пудинги для воспитанников заведения) и разной другой бакалеи. A dreadful day it was for young Dobbin when one of the youngsters of the school, having run into the town upon a poaching excursion for hardbake and polonies, espied the cart of Dobbin & Rudge, Grocers and Oilmen, Thames Street, London, at the Doctor's door, discharging a cargo of the wares in which the firm dealt. Роковым для юного Доббина оказался тот день, когда один из самых младших школьников, бежавших потихоньку в город в недозволенную экспедицию за миндалем в сахаре и копченой колбасой, обнаружил фургон с надписью: "Доббин и Радж, торговля бакалейными товарами и растительными маслами, Темз-стрит, Лондон", с которого выгружали у директорского подъезда разные товары, составлявшие специальность этой фирмы. Young Dobbin had no peace after that. После этого юный Доббин уже не знал покоя. The jokes were frightful, and merciless against him. На него постоянно сыпались ужаснейшие, беспощадные насмешки. "Hullo, Dobbin," one wag would say, "here's good news in the paper. "Эй, Доббин! - кричал какой-нибудь озорник. - Приятные известия в газетах! Sugars is ris', my boy." Цены на сахар поднимаются, милейший!" Another would set a sum--"If a pound of mutton-candles cost sevenpence-halfpenny, how much must Dobbin cost?" and a roar would follow from all the circle of young knaves, usher and all, who rightly considered that the selling of goods by retail is a shameful and infamous practice, meriting the contempt and scorn of all real gentlemen. Другой предлагал решить задачу: "Если фунт сальных свечей стоит семь с половиной пенсов, то сколько должен стоить Доббин?" Такие замечания сопровождались дружным ревом юных сорванцов, надзирателей и вообще всех, кто искренне думал, что розничная торговля -постыдное и позорное занятие, заслуживающее презрения и насмешек со стороны порядочного джентльмена. "Your father's only a merchant, Osborne," Dobbin said in private to the little boy who had brought down the storm upon him. "Твой папенька, Осборн, ведь тоже купец!" -заметил как-то Доббин, оставшись с глазу на глаз с тем именно мальчуганом, который и навлек на него всю эту бурю. At which the latter replied haughtily, Но тот отвечал надменно: "My father's a gentleman, and keeps his carriage"; and Mr. William Dobbin retreated to a remote outhouse in the playground, where he passed a half-holiday in the bitterest sadness and woe. "Мой папенька джентльмен и ездит в собственной карете!" После чего мистер Уильям Доббин забился в самый дальний сарай на школьном дворе, где и провел половину праздничного дня в глубокой тоске и унынии. Who amongst us is there that does not recollect similar hours of bitter, bitter childish grief? Кто из нас не помнит таких часов горькой-горькой детской печали? Who feels injustice; who shrinks before a slight; who has a sense of wrong so acute, and so glowing a gratitude for kindness, as a generous boy? and how many of those gentle souls do you degrade, estrange, torture, for the sake of a little loose arithmetic, and miserable dog-latin? Кто так чувствует несправедливость, кто весь сжимается от пренебрежения, кто с такой болезненной остротой воспринимает всякую обиду и с такой пылкой признательностью отвечает на ласку, как не великодушный мальчик? И сколько таких благородных душ вы коверкаете, уродуете, обрекаете на муки из-за слабых успехов в арифметике или убогой латыни? Now, William Dobbin, from an incapacity to acquire the rudiments of the above language, as they are propounded in that wonderful book the Eton Latin Grammar, was compelled to remain among the very last of Doctor Swishtail's scholars, and was "taken down" continually by little fellows with pink faces and pinafores when he marched up with the lower form, a giant amongst them, with his downcast, stupefied look, his dog's-eared primer, and his tight corduroys. Так и Уильям Доббин из-за неспособности к усвоению начал названного языка, изложенных в замечательном "Итонском учебнике латинской грамматики", был обречен прозябать среди самых худших учеников доктора Порки и постоянно подвергался глумлениям со стороны одетых в переднички румяных малышей, когда шел рядом с ними в тесных плисовых штанах, с опущенным долу застывшим взглядом, с истрепанным букварем в руке, чувствуя себя среди них каким-то великаном. High and low, all made fun of him. They sewed up those corduroys, tight as they were. They cut his bed-strings. They upset buckets and benches, so that he might break his shins over them, which he never failed to do. They sent him parcels, which, when opened, were found to contain the paternal soap and candles. Все от мала до велика потешались над ним: ушивали ему эти плисовые штаны, и без того узкие, подрезали ремни на его кровати, опрокидывали ведра и скамейки, чтобы он, падая через них, ушибал себе ноги, что он выполнял неукоснительно, посылали ему пакеты, в которых, когда их открывали, оказывались отцовские мыло и свечи. There was no little fellow but had his jeer and joke at Dobbin; and he bore everything quite patiently, and was entirely dumb and miserable. Не было ни одного самого маленького мальчика, который не измывался бы и не потешался бы над Доббином. И все это он терпеливо сносил, безгласный и несчастный. Cuff, on the contrary, was the great chief and dandy of the Swishtail Seminary. Каф, напротив, был главным коноводом и щеголем в школе Порки. He smuggled wine in. Он тайком приносил в спальню вино. He fought the town-boys. Он дрался с городскими мальчишками. Ponies used to come for him to ride home on Saturdays. По субботам за ним присылали его собственного пони, чтобы взять молодого хозяина домой. He had his top-boots in his room, in which he used to hunt in the holidays. У него в комнате стояли сапоги с отворотами, в которых он охотился во время каникул. He had a gold repeater: and took snuff like the Doctor. У него были золотые часы с репетицией, и он нюхал табак не хуже самого доктора Порки... He had been to the Opera, and knew the merits of the principal actors, preferring Mr. Kean to Mr. Kemble. Он бывал в опере и судил о достоинствах главнейших артистов, предпочитая мистера Кипа мистеру Кемблу. He could knock you off forty Latin verses in an hour. Он мог за один час вызубрить сорок латинских стихов. He could make French poetry. Он умел сочинять французские вирши. What else didn't he know, or couldn't he do? Да чего только он не знал, чего только не умел! They said even the Doctor himself was afraid of him. Говорили, будто сам доктор его побаивается. Cuff, the unquestioned king of the school, ruled over his subjects, and bullied them, with splendid superiority. Признанный король школы, Каф правил своими подданными и помыкал ими, как непререкаемый владыка. This one blacked his shoes: that toasted his bread, others would fag out, and give him balls at cricket during whole summer afternoons. Тот чистил ему сапоги, этот поджаривал ломтики хлеба, другие прислуживали ему и в течение всего лета подавали мячи при игре в крикет. "Figs" was the fellow whom he despised most, and with whom, though always abusing him, and sneering at him, he scarcely ever condescended to hold personal communication. "Сливу", иначе говоря, Доббина, он особенно презирал и ни разу даже не обратился к нему по-человечески, ограничиваясь насмешками и издевательствами. One day in private, the two young gentlemen had had a difference. Однажды между обоими молодыми джентльменами произошла с глазу на глаз небольшая стычка. Figs, alone in the schoolroom, was blundering over a home letter; when Cuff, entering, bade him go upon some message, of which tarts were probably the subject. Слива сидел в одиночестве, трудясь над письмом к своим домашним, когда Каф, войдя в классную, приказал ему сбегать по какому-то поручению, предметом коего были, по-видимому, пирожные. "I can't," says Dobbin; "I want to finish my letter." - Не могу, - говорит Доббин, - мне нужно закончить письмо. "You CAN'T?" says Mr. Cuff, laying hold of that document (in which many words were scratched out, many were mis-spelt, on which had been spent I don't know how much thought, and labour, and tears; for the poor fellow was writing to his mother, who was fond of him, although she was a grocer's wife, and lived in a back parlour in Thames Street). - Ах, ты не можешь? - говорит мистер Каф, выхватывая у него из рук этот документ (в котором было бог весть сколько помарок, поправок и ошибок, но на который было потрачено немало дум, стараний и слез: бедный мальчик писал матери, безумно его любившей, хотя она и была только женой бакалейщика и жила в комнате за лавкой на Темз-стрит). "You CAN'T?" says Mr. Cuff: "I should like to know why, pray? - Не можешь? - говорит мистер Каф, - А почему, например? Can't you write to old Mother Figs to-morrow?" Не успеешь, что ли, написать своей бабке Сливе завтра? "Don't call names," Dobbin said, getting off the bench very nervous. - Не ругайся! - сказал Доббин, в волнении вскакивая с парты. "Well, sir, will you go?" crowed the cock of the school. - Ну, что же, сэр, пойдете вы? - гаркнул школьный петушок. "Put down the letter," Dobbin replied; "no gentleman readth letterth." - Положи письмо, - отвечал Доббин, -джентльмены не читают чужих писем! "Well, NOW will you go?" says the other. - Я спрашиваю тебя, пойдешь ты наконец? "No, I won't. - Нет, не пойду! Don't strike, or I'll THMASH you," roars out Dobbin, springing to a leaden inkstand, and looking so wicked, that Mr. Cuff paused, turned down his coat sleeves again, put his hands into his pockets, and walked away with a sneer. Не дерись, не то в лепешку расшибу! - заорал Доббин, бросаясь к свинцовой чернильнице с таким яростным видом, что мистер Каф приостановился, спустил засученные было обшлага, сунул руки в карманы и удалился прочь с презрительной гримасой. But he never meddled.personally with the grocer's boy after that; though we must do him the justice to say he always spoke of Mr. Dobbin with con- tempt behind his back. Но с тех пор он никогда не связывался с сыном бакалейщика, хотя, надо сказать правду, всегда отзывался о нем презрительно за его спиной. Some time after this interview, it happened that Mr. Cuff, on a sunshiny afternoon, was in the neighbourhood of poor William Dobbin, who was lying under a tree in the playground, spelling over a favourite copy of the Arabian Nights which he had apart from the rest of the school, who were pursuing their various sports--quite lonely, and almost happy. Спустя некоторое время после этого столкновения случилось так, что мистер Каф в один ясный солнечный день оказался поблизости от бедняги Уильяма Доббипа, который лежал под деревом на школьном дворе, углубившись в свои любимые "Сказки Тысячи и одной ночи", вдали от всех остальных школьников, предававшихся разнообразным забавам, - совершенно одинокий и почти счастливый. If people would but leave children to themselves; if teachers would cease to bully them; if parents would not insist upon directing their thoughts, and dominating their feelings--those feelings and thoughts which are a mystery to all (for how much do you and I know of each other, of our children, of our fathers, of our neighbour, and how far more beautiful and sacred are the thoughts of the poor lad or girl whom you govern likely to be, than those of the dull and world- corrupted person who rules him?)--if, I say, parents and masters would leave their children alone a little more, small harm would accrue, although a less quantity of as in praesenti might be acquired. Если бы люди предоставляли детей самим себе, если бы учителя перестали донимать их, если бы родители не настаивали на руководстве их мыслями и на обуздании их чувств, - ибо эти мысли и чувства являются для всех тайной (много ли, в сущности, вы или я знаем друг о друге, о наших детях, о наших отцах, о наших соседях? А насколько же более прекрасны и священны мысли бедного мальчугана или девочки, которыми вы беретесь управлять, чем мысли той тупой и испорченной светом особы, что ими руководит!), - если бы, говорю я, родители и учителя почаще оставляли детей в покое, то особого вреда от этого не произошло бы, хотя латыни, возможно, было бы усвоено поменьше. Well, William Dobbin had for once forgotten the world, and was away with Sindbad the Sailor in the Valley of Diamonds, or with Prince Ahmed and the Fairy Peribanou in that delightful cavern where the Prince found her, and whither we should all like to make a tour; when shrill cries, as of a little fellow weeping, woke up his pleasant reverie; and looking up, he saw Cuff before him, belabouring a little boy. Итак, Уильям Доббин позабыл весь мир и вместе с Синдбадом Мореходом был далеко-далеко в Долине Алмазов или с принцем Ахметом и феей Перибану в той удивительной пещере, где принц нашел ее и куда все мы охотно совершили бы экскурсию, как вдруг пронзительные вопли, похожие на детский плач, пробудили его от чудных грез. Подняв голову, он увидел перед собой Кафа, избивавшего маленького мальчика. It was the lad who had peached upon him about the grocer's cart; but he bore little malice, not at least towards the young and small. Это был мальчуган, наболтавший о фургоне. Но Доббин не был злопамятен, в особенности по отношению к маленьким и слабым. "How dare you, sir, break the bottle?" says Cuff to the little urchin, swinging a yellow cricket-stump over him. - Как вы смели, сэр, разбить бутылку? - кричал Каф маленькому сорванцу, размахивая над его головой желтой крикетной битой. The boy had been instructed to get over the playground wall (at a selected spot where the broken glass had been removed from the top, and niches made convenient in the brick); to run a quarter of a mile; to purchase a pint of rum-shrub on credit; to brave all the Doctor's outlying spies, and to clamber back into the playground again; during the performance of which feat, his foot had slipt, and the bottle was broken, and the shrub had been spilt, and his pantaloons had been damaged, and he appeared before his employer a perfectly guilty and trembling, though harmless, wretch. Мальчику было приказано перелезть через школьную ограду (в известном местечке, где сверху было удалено битое стекло, а в кирпичной кладке проделаны удобные ступеньки), сбегать за четверть мили, приобрести в кредит пинту лимонаду с ромом и под носом у всех докторских караульщиков тем же путем вернуться на школьный двор. При совершении этого подвига малыш поскользнулся, бутылка выпала у него из рук и разбилась, лимонад разлился, пострадали панталоны, и он предстал перед своим властелином, весь дрожа в предвидении заслуженной расплаты, хотя и ни в чем не повинный. "How dare you, sir, break it?" says Cuff; "you blundering little thief. - Как посмели вы, сэр, разбить ее? - кричал Каф.- Ах ты, мерзкий воришка! You drank the shrub, and now you pretend to have broken the bottle. Вылакал весь лимонад, а теперь врешь, что разбил бутылку. Hold out your hand, sir." Ну-ка, протяни руку! Down came the stump with a great heavy thump on the child's hand. Палка тяжело опустилась на руку ребенка. A moan followed. Раздался крик. Dobbin looked up. Доббип поднял голову. The Fairy Peribanou had fled into the inmost cavern with Prince Ahmed: the Roc had whisked away Sindbad the Sailor out of the Valley of Diamonds out of sight, far into the clouds: and there was everyday life before honest William; and a big boy beating a little one without cause. Фея Перибану исчезла в глубине пещеры вместе с принцем Ахметом; птица Рох подхватила Синдбада Морехода и унесла из Долины Алмазов далеко в облака, и перед честным Уильямом снова были будни: здоровенный малый лупил мальчугана ни за что ни про что. "Hold out your other hand, sir," roars Cuff to his little schoolfellow, whose face was distorted with pain. - Давай другую руку, - рычал Каф на своего маленького школьного товарища, у которого все лицо перекосилось от боли. Dobbin quivered, and gathered himself up in his narrow old clothes. Доббин встрепенулся, все мышцы его напряглись под узким старым платьем. "Take that, you little devil!" cried Mr. Cuff, and down came the wicket again on the child's hand.--Don't be horrified, ladies, every boy at a public school has done it. - Получай, чертенок! - закричал мистер Каф, и палка опять опустилась на детскую руку. Не ужасайтесь, дорогие леди, каждый школьник проходит через это. Your children will so do and be done by, in all probability. По всей вероятности, ваши дети тоже будут колотить других или получать от них трепку. Down came the wicket again; and Dobbin started up. Еще удар - но тут вмешался Доббин. I can't tell what his motive was. Не могу сказать, что на него нашло. Torture in a public school is as much licensed as the knout in Russia. Мучительство в школах так же узаконено, как и кнут в России. It would be ungentlemanlike (in a manner) to resist it. Пожалуй, даже не по-джентльменски (в известном смысле) препятствовать этому. Perhaps Dobbin's foolish soul revolted against that exercise of tyranny; or perhaps he had a hankering feeling of revenge in his mind, and longed to measure himself against that splendid bully and tyrant, who had all the glory, pride, pomp, circumstance, banners flying, drums beating, guards saluting, in the place. Быть может, безрассудная душа Доббина возмутилась против такого проявления тиранства, а может быть, он поддался сладостному чувству мести и жаждал помериться силами с этим непревзойденным драчуном и тираном, который завладел здесь всей славой, гордостью и величием, развевающимися знаменами, барабанным боем и приветственными кликами солдат. Whatever may have been his incentive, however, up he sprang, and screamed out, Каковы бы ни были его побуждения, но только он вскочил на ноги и крикнул: "Hold off, Cuff; don't bully that child any more; or I'll--" - Довольно, Каф, перестань мучить ребенка... или я тебе... "Or you'll what?" Cuff asked in amazement at this interruption. "Hold out your hand, you little beast." - Или ты что? - спросил Каф, изумленный таким вмешательством, - Ну, подставляй руку, гаденыш! "I'll give you the worst thrashing you ever had in your life," Dobbin said, in reply to the first part of Cuff’s sentence; and little Osborne, gasping and in tears, looked up with wonder and incredulity at seeing this amazing champion put up suddenly to defend him: while Cuff’s astonishment was scarcely less. - Я тебя так вздую, что ты своих не узнаешь! -отвечал Доббин на первую часть фразы Кафа, и маленький Осборн, захлебываясь от слез, с удивлением и недоверием воззрился на чудесного рыцаря, внезапно явившегося на его защиту. Да и Каф был поражен не меньше. Fancy our late monarch George III when he heard of the revolt of the North American colonies: fancy brazen Goliath when little David stepped forward and claimed a meeting; and you have the feelings of Mr. Reginald Cuff when this rencontre was proposed to him. Вообразите себе нашего блаженной памяти монарха Георга III, когда он услышал весть о восстании североамериканских колоний; представьте себе наглого Голиафа, когда вышел вперед маленький Давид и вызвал его на поединок, - и вам станут понятны чувства мистера Реджинальда Кафа, когда такое единоборство было ему предложено. "After school," says he, of course; after a pause and a look, as much as to say, - После уроков, - ответствовал он, но сперва внушительно помолчал и смерил противника взглядом, казалось, говорившим: "Make your will, and communicate your last wishes to your friends between this time and that." "Пиши завещанье и не забудь сообщить друзьям свою последнюю волю!" "As you please," Dobbin said. - Идет! - сказал Доббин. "You must be my bottle holder, Osborne." - А ты, Осборн, будешь моим секундантом. "Well, if you like," little Osborne replied; for you see his papa kept a carriage, and he was rather ashamed of his champion. - Как хочешь, - отвечал маленький Осборн: его папенька, видите ли, разъезжал в собственном экипаже, и потому он несколько стыдился своего заступника. Yes, when the hour of battle came, he was almost ashamed to say, И в самом деле, когда настал час поединка, он, чуть ли не стыдясь, сказал: "Go it, Figs"; and not a single other boy in the place uttered that cry for the first two or three rounds of this famous combat; at the commencement of which the scientific Cuff, with a contemptuous smile on his face, and as light and as gay as if he was at a ball, planted his blows upon his adversary, and floored that unlucky champion three times running. "Валяй, Слива!" - и никто из присутствовавших мальчиков не издал этого поощрительного возгласа в течение первых двух или трех раундов сей знаменитой схватки. В начале ее великий знаток своего дела Каф, с презрительной улыбкой на лице, изящный и веселый, словно он был на балу, осыпал своего противника ударами и трижды подряд сбил с ног злополучного поборника правды. At each fall there was a cheer; and everybody was anxious to have the honour of offering the conqueror a knee. При каждом его падении раздавались радостные крики, и всякий добивался чести предложить победителю для отдыха свое колено. "What a licking I shall get when it's over," young Osborne thought, picking up his man. "Ну и вздует же меня Каф, когда все это кончится", - думал юный Осборн, помогая своему защитнику встать на ноги. "You'd best give in," he said to Dobbin; "it's only a thrashing, Figs, and you know I'm used to it." - Лучше сдавайся, - шепнул он Доббину, - велика беда лупцовка! Ты же знаешь, Слива, я уже привык! But Figs, all whose limbs were in a quiver, and whose nostrils were breathing rage, put his little bottle-holder aside, and went in for a fourth time. Но Слива, дрожа всем телом, с раздувающимися от ярости ноздрями, оттолкнул своего маленького секунданта и в четвертый раз ринулся в бой. As he did not in the least know how to parry the blows that were aimed at himself, and Cuff had begun the attack on the three preceding occasions, without ever allowing his enemy to strike, Figs now determined that he would commence the engagement by a charge on his own part; and accordingly, being a left-handed man, brought that arm into action, and hit out a couple of times with all his might--once at Mr. Cuffs left eye, and once on his beautiful Roman nose. Не имея понятия о том, как надо отражать сыпавшиеся на него удары, - а Каф все три раза нападал первый, не давая противнику времени нанести удар, - Слива решил перейти в атаку и, будучи левшой, пустил в ход именно левую руку, закатив изо всех сил две затрещины: одну в левый глаз мистера Кафа, а другую в его красивый римский нос. Cuff went down this time, to the astonishment of the assembly. На сей раз, к изумлению зрителей, свалился Каф. "Well hit, by Jove," says little Osborne, with the air of a connoisseur, clapping his man on the back. - Отменный удар, клянусь честью! - сказал с видом знатока маленький Осборн, похлопывая своего заступника по спине. "Give it him with the left, Figs my boy." - Двинь его еще раз левой, Слива! Figs's left made terrific play during all the rest of the combat. Левая рука Сливы до самого конца действовала без промаха. Cuff went down every time. Каф каждый раз валился с ног. At the sixth round, there were almost as many fellows shouting out, На шестом раунде почти столько же человек вопило: "Go it, Figs," as there were youths exclaiming, "Валяй, Слива!" - сколько кричало: "Go it, Cuff." "Валяй, Каф!" At the twelfth round the latter champion was all abroad, as the saying is, and had lost all presence of mind and power of attack or defence. На двенадцатом раунде наш чемпион, как говорится, совершенно скис и не знал, на каком он свете: то ли ему защищаться, то ли нападать. Figs, on the contrary, was as calm as a quaker. Напротив, Слива был невозмутим, точно квакер. His face being quite pale, his eyes shining open, and a great cut on his underlip bleeding profusely, gave this young fellow a fierce and ghastly air, which perhaps struck terror into many spectators. Его бледное как полотно лицо, широко открытые сверкающие глаза, глубоко рассеченная нижняя губа, из которой обильно струилась кровь, придавали ему вид свирепый и ужасный, вероятно, наводивший страх ни на одного зрителя. Nevertheless, his intrepid adversary prepared to close for the thirteenth time. И тем не менее его бестрепетный противник готовился схватиться в тринадцатый раз. If I had the pen of a Napier, or a Bell's Life, I should like to describe this combat properly. Если бы я обладал слогом Непира или "Белловой жизни", я постарался бы достодолжным образом изобразить этот бой. It was the last charge of the Guard--(that is, it would have been, only Waterloo had not yet taken place)--it was Ney's column breasting the hill of La Haye Sainte, bristling with ten thousand bayonets, and crowned with twenty eagles--it was the shout of the beef-eating British, as leaping down the hill they rushed to hug the enemy in the savage arms of battle--in other words, Cuff coming up full of pluck, but quite reeling and groggy, the Fig-merchant put in his left as usual on his adversary's nose, and sent him down for the last time. То была последняя атака гвардии (вернее, была бы, только ведь все это происходило задолго до битвы при Ватерлоо), то была колонна Нея, грудью шедшая на Ля-Эй-Сент, ощетинившись десятью тысячами штыков и увенчанная двадцатью орлами, то был рев плотоядных бриттов, когда они, низринувшись с холма, сцепились с неприятелем в дикой рукопашной схватке, - другими словами, Каф поднялся неизменно полный отваги, но едва держась на ногах и шатаясь, как пьяный. Слива же, бакалейщик, по усвоенной им манере, двинул противника левой рукой в нос, и повалил его навзничь. "I think that will do for him," Figs said, as his opponent dropped as neatly on the green as I have seen Jack Spot's ball plump into the pocket at billiards; and the fact is, when time was called, Mr. Reginald Cuff was not able, or did not choose, to stand up again. - Я думаю, теперь с него хватит! - сказал Слива, когда его соперник грянулся о землю так же чисто, как на моих глазах свалился в лузу бильярдный шар, срезанный рукой Джека Спота. В самом деле, когда закончился счет секунд, мистер Реджинальд Каф либо не мог, либо не соблаговолил снова подняться на ноги. And now all the boys set up such a shout for Figs as would have made you think he had been their darling champion through the whole battle; and as absolutely brought Dr. Swishtail out of his study, curious to know the cause of the uproar. Тогда все школьники подняли такой крик в честь Сливы, что можно было подумать, будто это ему они с первой минуты желали победы. Доктор Порки, заслышав эти вопли, выскочил из кабинета, чтобы узнать причину такого шума. He threatened to flog Figs violently, of course; but Cuff, who had come to himself by this time, and was washing his wounds, stood up and said, Он, разумеется, пригрозил жестоко выпороть Сливу, но Каф, тем временем пришедший в себя и омывавший свои раны, выступил вперед и заявил: "It's my fault, sir--not Figs'--not Dobbin's. - Это я виноват, сэр, а не Слива... не Доббин. I was bullying a little boy; and he served me right." Я издевался над мальчуганом, вот он и вздул меня, и поделом, By which magnanimous speech he not only saved his conqueror a whipping, but got back all his ascendancy over the boys which his defeat had nearly cost him. Такой великодушной речью он не только избавил победителя от розги, но и восстановил свое верховенство над мальчиками, едва не утерянное из-за поражения. Young Osborne wrote home to his parents an account of the transaction. Юный Осборн написал домой родителям следующий отчет об этом событии. Sugarcane House, Richmond, March, IB- "Шугеркеин - Хаус. Ричмонд, марта 18.. г. DEAR MAMA,--I hope you are quite well. Дорогая маменька! Надеюсь, вы здоровы. I should be much obliged to you to send me a cake and five shillings. Пришлите мне, пожалуйста, сладкий пирог и пять шиллингов. There has been a fight here between Cuff & Dobbin. У нас здесь был бой между Кафом и Доббином. Cuff, you know, was the Cock of the School. They fought thirteen rounds, and Dobbin Licked. Каф, как вы знаете, был заправилой в школе, Сходились они тринадцать раз, и Доббин ему всыпал. So Cuff is now Only Second Cock. Так что Каф теперь на втором месте. The fight was about me. Драка была из-за меня. Cuff was licking me for breaking a bottle of milk, and Figs wouldn't stand it. Каф меня бил за то, что я уронил бутылку с молоком, а Слива за меня заступился. We call him Figs because his father is a Grocer--Figs & Rudge, Thames St., City--I think as he fought for me you ought to buy your Tea & Sugar at his father's. Мы называем его Сливой, потому что отец его бакалейщик - Слива и Радж, Темз-стрит, Сити. Мне кажется, раз он дрался за меня, вам следовало бы покупать у них чай и сахар. Cuff goes home every Saturday, but can't this, because he has 2 Black Eyes. Каф ездит домой каждую субботу, но теперь не может, потому что у него два синяка под глазами. He has a white Pony to come and fetch him, and a groom in livery on a bay mare. За ним приезжает белый пони и грум в ливрее на гнедой кобыле. I wish my Papa would let me have a Pony, and I am Как бы мне хотелось, чтобы папенька тоже подарил мне пони! А затем остаюсь Your dutiful Son, GEORGE SEDLEY OSBORNE ваш почтительный сын Джордж Седли Осборн. P.S.--Give my love to little Emmy. P. S. Передайте поклон маленькой Эмми. I am cutting her out a Coach in cardboard. Я вырезываю для нее карету из картона. Please not a seed-cake, but a plum-cake. Пирог пришлите, пожалуйста, не с тмином, а с изюмом". In consequence of Dobbin's victory, his character rose prodigiously in the estimation of all his schoolfellows, and the name of Figs, which had been a byword of reproach, became as respectable and popular a nickname as any other in use in the school. Вследствие одержанной победы Доббин необыкновенно вырос в мнении своих товарищей и кличка "Слива", носившая сперва презрительный характер, стала таким же почтенным и популярным прозвищем, как и всякое другое, обращавшееся в школе. "After all, it's not his fault that his father's a grocer," George Osborne said, who, though a little chap, had a very high popularity among the Swishtail youth; and his opinion was received with great applause. "В конце концов он же не виноват, что отец его бакалейщик!" - заявил Джордж Осборн, пользовавшийся большим авторитетом среди питомцев доктора Порки, несмотря на свой чрезвычайно юный возраст. И все согласились с его мнением. It was voted low to sneer at Dobbin about this accident of birth. С тех пор всякие насмешки над Доббином из-за его низкого происхождения считались подлостью. "Old Figs" grew to be a name of kindness and endearment; and the sneak of an usher jeered at him no longer. "Старик Слива" превратилось в ласкательное и добродушное прозвище, и ни один ябеда-надзиратель не решался над ним глумиться. And Dobbin's spirit rose with his altered circumstances. Под влиянием изменившихся обстоятельств окрепли и умственные способности Доббина. He made wonderful advances in scholastic learning. Он делал изумительные успехи в школьных науках. The superb Cuff himself, at whose condescension Dobbin could only blush and wonder, helped him on with his Latin verses; "coached" him in play-hours: carried him triumphantly out of the little-boy class into the middle- sized form; and even there got a fair place for him. Сам великолепный Каф, чья снисходительность заставляла Доббина только краснеть да удивляться, помогал ему в разборе латинских стихов, репетировал его после занятий, с торжеством перетащил из младшего в средний класс и даже там обеспечил ему хорошее место. It was discovered, that although dull at classical learning, at mathematics he was uncommonly quick. Оказалось, что хотя Доббин и туп по части древних языков, но зато по математике необычайно сметлив. To the contentment of all he passed third in algebra, and got a French prize-book at the public Midsummer examination. К общему удовольствию, он прошел третьим по алгебре и на публичных летних экзаменах получил в награду французскую книжку. You should have seen his mother's face when Telemaque (that delicious romance) was presented to him by the Doctor in the face of the whole school and the parents and company, with an inscription to Gulielmo Dobbin. Надо было видеть лицо его матушки, когда "Телемак" (этот восхитительный роман!) был поднесен ему самим доктором в присутствии всей школы, родителей и публики, с надписью: "Gulielmo Dobbin". All the boys clapped hands in token of applause and sympathy. Все Школьники хлопали в ладоши в знак одобрения и симпатии. His blushes, his stumbles, his awkwardness, and the number of feet which he crushed as he went back to his place, who shall describe or calculate? А румянец смущения, нетвердая походка, неловкость Сливы и то количество ног, которое он отдавил, возвращаясь на свое место, - кто может все это описать или сосчитать? Old Dobbin, his father, who now respected him for the first time, gave him two guineas publicly; most of which he spent in a general tuck-out for the school: and he came back in a tail-coat after the holidays. Старый Доббин, его отец, впервые почувствовавший уважение к сыну, тут же при всех подарил ему две гинеи; большую часть этих денег Доббин потратил на угощение всех школьников от мала до велика и после каникул вернулся в школу уже в сюртучной паре. Dobbin was much too modest a young fellow to suppose that this happy change in all his circumstances arose from his own generous and manly disposition: he chose, from some perverseness, to attribute his good fortune to the sole agency and benevolence of little George Osborne, to whom henceforth he vowed such a love and affection as is only felt by children--such an affection, as we read in the charming fairy-book, uncouth Orson had for splendid young Valentine his conqueror. Доббин был слишком скромный юноша, чтобы предположить, будто этой счастливой переменой во всех своих обстоятельствах он обязан собственному мужеству и великодушию: по какой-то странности он предпочел приписать свою удачу единственно посредничеству и благоволению маленького Джорджа Осборна, к которому он с этих пор воспылал такой любовью и привязанностью, какая возможна только в детстве, - такой привязанностью, какую питал, как мы читаем в прелестной сказке, неуклюжий Орсои к прекрасному юноше Валентину, своему победителю. He flung himself down at little Osborne's feet, and loved him. Он сидел у ног маленького Осборна и поклонялся ему. Even before they were acquainted, he had admired Osborne in secret. Еще до того, как они подружились, он втайне восхищался Осборном. Now he was his valet, his dog, his man Friday. Теперь же он стал его слугой, его собачкой, его Пятницей. He believed Osborne to be the possessor of every perfection, to be the handsomest, the bravest, the most active, the cleverest, the most generous of created boys. Он верил, что Осборн обладает всяческими совершенствами и что другого такого красивого, храброго, отважного, умного и великодушного мальчика нет на свете. He shared his money with him: bought him uncountable presents of knives, pencil-cases, gold seals, toffee, Little Warblers, and romantic books, with large coloured pictures of knights and robbers, in many of which latter you might read inscriptions to George Sedley Osborne, Esquire, from his attached friend William Dobbin --the which tokens of homage George received very graciously, as became his superior merit. Он делился с ним деньгами, дарил ему бесчисленные подарки - ножи, пеналы, золотые печатки, сласти, свистульки и увлекательные книжки с большими раскрашенными картинками, изображавшими рыцарей или разбойников; на многих книжках можно было прочесть надпись: "Джорджу Осборну, эсквайру, от преданного друга Уильяма Доббина". Эти знаки внимания Джордж принимал весьма благосклонно, как и подобало его высокому достоинству. So that Lieutenant Osborne, when coming to Russell Square on the day of the Vauxhall party, said to the ladies, И вот лейтенант Осборн, явившись на Рассел-сквер в день, назначенный для посещения Воксхолла, возвестил дамам: "Mrs. Sedley, Ma'am, I hope you have room; I've asked Dobbin of ours to come and dine here, and go with us to Vauxhall. - Миссис Седли, надеюсь, я не очень стесню вас. Я пригласил Доббина, своего сослуживца, к вам обедать, чтобы потом вместе ехать в Воксхолл. He's almost as modest as Jos." Он почти такой же скромник, как и Джоз. "Modesty! pooh," said the stout gentleman, casting a vainqueur look at Miss Sharp. - Скромник! Вздор какой! - заметил грузный джентльмен, бросая победоносный взгляд на мисс Шарп. "He is--but you are incomparably more graceful, Sedley," Osborne added, laughing. - Да, скромник, но только ты несравненно грациознее, Седли! - прибавил Осборн со смехом. "I met him at the Bedford, when I went to look for you; and I told him that Miss Amelia was come home, and that we were all bent on going out for a night's pleasuring; and that Mrs. Sedley had forgiven his breaking the punch-bowl at the child's party. - Я встретил его у Бедфорда, когда разыскивал тебя; рассказал ему, что мисс Эмилия вернулась домой, что мы едем вечером кутить и что миссис Седли простила ему разбитую на детском балу чашу для пунша. Don't you remember the catastrophe, Ma'am, seven years ago?" Вы помните эту катастрофу, сударыня, семь лет тому назад? "Over Mrs. Flamingo's crimson silk gown," said good- natured Mrs. Sedley. - Когда он совершенно испортил пунцовое шелковое платье бедняжке миссис Фламинго? -сказала добродушная миссис Седли. "What a gawky it was! - Какой это был увалень! And his sisters are not much more graceful. Да и сестры его не отличаются грацией! Lady Dobbin was at Highbury last night with three of them. Леди Доббин была вчера в Хайбери вместе со всеми тремя дочками. Such figures! my dears." Что за пугала! Боже мой! "The Alderman's very rich, isn't he?" Osborne said archly. - Олдермен, кажется, очень богат? - лукаво спросил Осборн. "Don't you think one of the daughters would be a good spec for me, Ma'am?" - Как, по-вашему, сударыня, не составит ли мне одна из его дочерей подходящей партии? "You foolish creature! - Вот глупец! Who would take you, I should like to know, with your yellow face?" Хотела бы я знать, кто польстится на такую желтую физиономию, как у вас! "Mine a yellow face? - Это у меня желтая физиономия? Stop till you see Dobbin. Что же вы скажете, когда увидите Доббина? Why, he had the yellow fever three times; twice at Nassau, and once at St. Kitts." Он трижды перенес желтую лихорадку: два раза в Нассау и раз на Сент-Китсе. "Well, well; yours is quite yellow enough for us. - Ну, ладно, ладно! По нашим понятиям, и у вас физиономия достаточно желтая. Isn't it, Emmy?" Mrs. Sedley said: at which speech Miss Amelia only made a smile and a blush; and looking at Mr. George Osborne's pale interesting countenance, and those beautiful black, curling, shining whiskers, which the young gentleman himself regarded with no ordinary complacency, she thought in her little heart that in His Majesty's army, or in the wide world, there never was such a face or such a hero. Не правда ли, Эмми? - сказала миссис Седли. При этих словах мисс Эмилия только улыбнулась и покраснела. Взглянув на бледное интересное лицо мистера Джорджа Осборна, на его прекрасные черные вьющиеся выхоленные бакенбарды, на которые молодой джентльмен и сам взирал с немалым удовлетворением, она в простоте своего сердечка подумала, что ни в армии его величества, ни во всем широком мире нет и не было другого такого героя и красавца. "I don't care about Captain Dobbin's complexion," she said, "or about his awkwardness. - Мне нет дела до цвета лица капитана Доббина, -сказала она, - или до его неуклюжести. I shall always like him, I know," her little reason being, that he was the friend and champion of George. Знаю одно - мне он всегда будет нравиться! -Несложный смысл этого заявления заключался в том, что Доббин был другом и защитником Джорджа. "There's not a finer fellow in the service," Osborne said, "nor a better officer, though he is not an Adonis, certainly." - Я не знаю среди сослуживцев лучшего товарища и офицера, - сказал Осборн, - хотя, конечно, на Адониса он не похож! And he looked towards the glass himself with much naivete; and in so doing, caught Miss Sharp's eye fixed keenly upon him, at which he blushed a little, and Rebecca thought in her heart, - И он простодушно взглянул на себя в зеркало, по перехватил устремленный на него взгляд мисс Шарп. Это заставило его слегка покраснеть, а Ребекка подумала: "Ah, mon beau Monsieur! I think I have YOUR gauge"--the little artful minx! "Ah, mon beau monsieur! {А, мой красавчик! (франц.).} Кажется, я теперь знаю вам цену!" Этакая дерзкая плутовка! That evening, when Amelia came tripping into the drawing-room in a white muslin frock, prepared for conquest at Vauxhall, singing like a lark, and as fresh as a rose--a very tall ungainly gentleman, with large hands and feet, and large ears, set off by a closely cropped head of black hair, and in the hideous military frogged coat and cocked hat of those times, advanced to meet her, and made her one of the clumsiest bows that was ever performed by a mortal. Вечером, когда Эмилия вбежала в гостиную в белом кисейном платьице, предназначенном для побед в Воксхолле, свежая, как роза, и распевая, как жаворонок, навстречу ей поднялся очень высокий, нескладно скроенный джентльмен, большерукий и большеногий, с большими оттопыренными ушами на коротко остриженной черноволосой голове, в безобразной венгерке со шнурами и с треуголкой, как полагалось в те времена, и отвесил девушке самый неуклюжий поклон, какой когда-либо отвешивал смертный. This was no other than Captain William Dobbin, of His Majesty's Regiment of Foot, returned from yellow fever, in the West Indies, to which the fortune of the service had ordered his regiment, whilst so many of his gallant comrades were reaping glory in the Peninsula. Это был не кто иной, как капитан Уильям Доббин, *** пехотного полка его величества, вернувшийся по выздоровлении от желтой лихорадки из Вест-Индии, куда служебная фортуна занесла его полк, между тем как столь многие его храбрые товарищи пожинали военные лавры на Пиренейском полуострове. He had arrived with a knock so very timid and quiet that it was inaudible to the ladies upstairs: otherwise, you may be sure Miss Amelia would never have been so bold as to come singing into the room. Приехав к Седли, он постучался так робко и тихо, что дамы, бывшие наверху, ничего не слышали. Иначе, можете быть уверены, мисс Эмилия никогда не осмелилась бы влететь в комнату распевая. As it was, the sweet fresh little voice went right into the Captain's heart, and nestled there. Во всяком случае, звонкий и свежий ее голосок прямехонько проник в капитанское сердце и свил себе там гнездышко. When she held out her hand for him to shake, before he enveloped it in his own, he paused, and thought--"Well, is it possible--are you the little maid I remember in the pink frock, such a short time ago--the night I upset the punch-bowl, just after I was gazetted? Когда Эмилия протянула Доббину ручку для пожатия, он так долго собирался с мыслями, прежде чем заключить ее в свою, что успел подумать: "Возможно ли! Вы та маленькая девочка, которую я помню в розовом платьице, так еще недавно - в тот вечер, когда я опрокинул чашу с пуншем, как раз после приказа о моем назначении? Are you the little girl that George Osborne said should marry him? Вы та маленькая девочка, о которой Джордж Осборн говорил как о своей невесте? What a blooming young creature you seem, and what a prize the rogue has got!" Какой же вы стали цветущей красавицей, и что за сокровище получил этот шалопай!" All this he thought, before he took Amelia's hand into his own, and as he let his cocked hat fall. Все это пронеслось у него в голове, прежде чем он успел взять ручку Эмилии и уронить треуголку. His history since he left school, until the very moment when we have the pleasure of meeting him again, although not fully narrated, has yet, I think, been indicated sufficiently for an ingenious reader by the conversation in the last page. История капитана Доббина, с тех пор как он оставил школу, вплоть до момента, когда мы имеем удовольствие встретиться с ним вновь, хотя и не была рассказана во всех подробностях, но все же, думается, достаточно обозначилась для догадливого читателя из разговоров на предыдущих страницах. Dobbin, the despised grocer, was Alderman Dobbin--Alderman Dobbin was Colonel of the City Light Horse, then burning with military ardour to resist the French Invasion. Доббин, презренный бакалейщик, стал олдерменом Доббином, а олдермен Доббин стал полковником легкой кавалерии Сити, в те дни пылавшего воинственным азартом в своем стремлении отразить французское нашествие. Colonel Dobbin's corps, in which old Mr. Osborne himself was but an indifferent corporal, had been reviewed by the Sovereign and the Duke of York; and the colonel and alderman had been knighted. Корпус полковника Доббина, в котором старый мистер Осборн был только незаметным капралом, удостоился смотра, произведенного монархом и герцогом Йоркским. Полковник и олдермен был возведен в дворянское достоинство. His son had entered the army: and young Osborne followed presently in the same regiment. Сын его вступил в армию, а вскоре в тот же полк был зачислен и молодой Осборн. They had served in the West Indies and in Canada. Они служили в Вест-Индии и в Канаде. Their regiment had just come home, and the attachment of Dobbin to George Osborne was as warm and generous now as it had been when the two were schoolboys. Их полк только что вернулся домой; привязанность Доббипа к Джорджу Осборну оставалась и теперь такой же горячей и беззаветной, как в то время, когда оба они были школьниками. So these worthy people sat down to dinner presently. И вот все эти достойные люди уселись за обеденный стол. They talked about war and glory, and Boney and Lord Wellington, and the last Gazette. Разговор шел о войне и о славе, о Бони, о лорде Веллингтоне и о последних новостях в "Газете". In those famous days every gazette had a victory in it, and the two gallant young men longed to see their own names in the glorious list, and cursed their unlucky fate to belong to a regiment which had been away from the chances of honour. В те славные дни каждый ее номер приносил известие о какой-нибудь победе; оба храбреца жаждали видеть и свои имена в списках славных и проклинали свой злосчастный жребий, обрекший их на службу в полку, который не имел случая отличиться. Miss Sharp kindled with this exciting talk, but Miss Sedley trembled and grew quite faint as she heard it. Мисс Шарп воспламенилась от таких увлекательных разговоров, но мисс Седли, слушая их, дрожала и вся слабела от страха. Mr. Jos told several of his tiger-hunting stories, finished the one about Miss Cutler and Lance the surgeon; helped Rebecca to everything on the table, and himself gobbled and drank a great deal. Мистер Джоз припомнил несколько случаев, происшедших во время охоты на тигров, и на сей раз довел до конца свой рассказ о мисс Катлер и военном враче Лансе. He sprang to open the door for the ladies, when they retired, with the most killing grace--and coming back to the table, filled himself bumper after bumper of claret, which he swallowed with nervous rapidity. Он усердно потчевал Ребекку всем, что было на столе, да и сам жадно ел и много пил. С убийственной грацией бросился он отворять двери перед дамами, когда те покидали столовую, а вернувшись к столу, начал наливать себе бокал за бокалом красного вина, поглощая его с лихорадочной быстротой. "He's priming himself," Osborne whispered to Dobbin, and at length the hour and the carriage arrived for Vauxhall. - Здорово закладывает! - шепнул Осборн Доббину, и наконец настал час, и была подана карета для поездки в Воксхолл. CHAPTER VI ГЛАВА VI Vauxhall Воксхолл I know that the tune I am piping is a very mild one (although there are some terrific chapters coming presently), and must beg the good-natured reader to remember that we are only discoursing at present about a stockbroker's family in Russell Square, who are taking walks, or luncheon, or dinner, or talking and making love as people do in common life, and without a single passionate and wonderful incident to mark the progress of their loves. Я знаю, что наигрываю самый простенький мотив (хотя вскоре последует и несколько глав потрясающего содержания), по должен напомнить благосклонному читателю, что мы сейчас ведем речь только о семействе биржевого маклера на Рассел-сквер; члены этого семейства гуляют, завтракают, обедают, разговаривают, любят, как это бывает в обыкновенной жизни, и никакие бурные или необычайные события не нарушают мирного течения их любви. The argument stands thus--Osborne, in love with Amelia, has asked an old friend to dinner and to Vauxhall--Jos Sedley is in love with Rebecca. Положение дел таково: Осборн, влюбленный в Эмилию, пригласил старого приятеля пообедать и потом прокатиться в Воксхолл. Джоз Седли влюблен в Ребекку. Will he marry her? Женится ли он на ней? That is the great subject now in hand. Вот главная тема, занимающая нас сейчас. We might have treated this subject in the genteel, or in the romantic, or in the facetious manner. Мы могли бы разработать эту тему в элегантном, в романтическом или бурлескном стиле. Suppose we had laid the scene in Grosvenor Square, with the very same adventures--would not some people have listened? Предположим, мы, при тех же самых положениях, перенесли бы место действия на Гровнер-сквер. Suppose we had shown how Lord Joseph Sedley fell in love, and the Marquis of Osborne became attached to Lady Amelia, with the full consent of the Duke, her noble father: or instead of the supremely genteel, suppose we had resorted to the entirely low, and described what was going on in Mr. Sedley's kitchen--how black Sambo was in love with the cook (as indeed he was), and how he fought a battle with the coachman in her behalf; how the knife-boy was caught stealing a cold shoulder of mutton, and Miss Sedley's new femme de chambre refused to go to bed without a wax candle; such incidents might be made to provoke much delightful laughter, and be supposed to represent scenes of "life." Разве для некоторой части публики это не было бы интересно? Предположим, мы показали бы, как влюбился лорд Джозеф Седли, а маркиз Осборн воспылал нежными чувствами к леди Эмилии - с полного согласия герцога, ее благородного отца. Или вместо высшей знати мы обратились бы, скажем, к самым низшим слоям общества и стали бы описывать, что происходит на кухне мистера Седли: как черномазый Самбо влюбился в кухарку (а так оно и было на самом деле) и как он из-за нее подрался с кучером; как поваренка изобличили в краже холодной бараньей лопатки, а новая femme de chambre {Горничная (франц.).} мисс Седли отказывалась идти спать, если ей не дадут восковой свечи. Такие сценки могли бы вызвать немало оживления и смеха, и их, пожалуй, сочли бы изображением настоящей жизни.

Or if, on the contrary, we had taken a fancy for the terrible, and made the lover of the new femme de chambre a professional burglar, who bursts into the house with his band, slaughters black Sambo at the feet of his master, and carries off Amelia in her night-dress, not to be let loose again till the third volume, we should easily have constructed a tale of thrilling interest, through the fiery chapters of which the reader should hurry, panting.