Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник]

• Название: Будем кроткими как дети [сборник]
• Автор: Анатолий Ким
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-268-00105-1

Автор известного романа "Белка" интересен и своими рассказами. Большинство из них написаны во время его проживания на Сахалине.

---

— Вот ты даешь, — сказал Эйти по-русски. Затем продолжал по-корейски — Это моя единоутробная сестра, Коля. Мы с ней сосали одну грудь у матери. Родители велели мне до самой смерти жалеть ее и беречь.

— Ако мне тоже единоутробная сестра, и за нее я тоже в ответе, — с достоинством проговорил Коля.

На этом и закончилось сватовство Эйти. Появилась было перед ними Ако, вытолкнутая из соседней комнаты чьей-то гибкой рукой, заикаясь, пробормотала:

— Старший брат, извините… Я… на все согласна. Пусть…

Но брат заорал на нее, пристукнув кулаком по столу, и прогнал назад.

— Сиди там! И с этого дня чтобы твои туфли всегда были на месте, ясно? А иначе не жить тебе больше.

Теперь влюбленные вовсе не могли видеться. Эйти приходил после дневной смены, прохаживался позади крошечного огорода под окнами и уныло свистел в два пальца. В свист этот он вкладывал все свое одиночество и тоску, терзая и себя, и других по нескольку часов, до глубокой ночи. А в дальней комнате Ако крутила ручку радиоприемника, придвигая нос к зеленому глазу индикатора, чтобы никто не видел ее слез, шмыгавших сквозь ресницы, как куропатки сквозь густую траву. Если же °на замечала, что близко брат, то ввертывала звук на всю мощность, давая тем знать, что она слушает музыку и вовсе не слышит призывов Эйти.

Прошел еще год, уже не тягостный для Невесты Моря, но мучительный для двух ее младших дочерей. Ако плакала, Томико дразнила ее. Простушка Ако, такая добродушная и болтливая: тра-та-та-та — тысячу слов в ми- нуту, — бедная Ако стала похожа на собственный призрак. Нос ее распух от вечного шмыганья, волосы стали выпадать — по всей квартире валялись эти длинные, как сама тоска, черные волосы. «Эй, Ако! А-а-ко! — взвивалась Томико, теряя терпение. — Ако! Твой соловей снова прилетел, вон свистит, а на улице пурга. Опять ты плачешь?» — «А что мне еще делать?»— говорила вся мокрая от слез Ако. «Иди утопись в проруби, — советовала Томико, — чем реветь целый день». — «Не твое дело, мегера, злая ведьма, мегера!»— кричала разобиженная Ако по-русски, и Томико произносила, усмехаясь: «Это я мегера?»— и отходила прочь.

— А-а…Что вы ругаетесь, глупые девчонки? — укоряла их мать, сжавшись на постели под одеялом: зимою она теперь сильно мерзла.

Томико никак не могла позабыть своего мужа, хотя и желала ему истлеть где-нибудь под забором. Он пел баритоном и на слух выучил много оперных арий, за что и ценили его в клубе «Шахтер». Разведясь с Томико, он женился на Рае Самолетовой, руководительнице художественной самодеятельности при клубе, полной и приятной женщине. Томико тоже записалась в кружок самодеятельности, но в клубе «Строитель», — и на районном смотре взяла первый приз за исполнение национального танца. Что ж, ей удалось доказать свое: она, танцевавшая на удивление всем еще с детства, всегда была уверена в своем таланте, только никогда до этого не думала выставлять его напоказ. Невеста Моря потихоньку плакала в клубе, окруженная со всех сторон людьми, топавшими ногами и хлопавшими в ладоши, чтобы вызвать на сцену еще раз Томико, ее несчастную дочь… Но бывший муж не вернулся к Томико, не кинулся к ней сквозь толпу, простирая вперед руки.

По случаю торжества Томико устроили гульбу, был приглашен в числе гостей и Эйти, к большому его удивлению. Он пришел на вечеринку позже других, для смелости хватив перед тем вина. Когда он разулся и вошел в комнату, там уже гремела радиола и гости танцевали, высоко вскидывая ноги в капроновых чулках и пестрых носках, — общество разучивало новый полюбившийся танец хали-гали. К Эйти подпорхнула виновница торжества, благоухающая, в белом гипюре. Томико забрала у него бутылку с шампанским и увела к отодвинутым в угол комнаты низеньким столикам. Усадив Эйти на пол за столик, Томико опустилась рядом и налила ему в стакан водки.

— Пей, — сказала она, придвигая палочки для еды и закуску. — Так знай же, что это я тебя пригласила, сегодня я тут хозяйка.

Эйти выпил, но закусывать не стал, лишь прискорбно покачал головой. Он мельком увидел Ако, чье испуганное лицо белело в дальнем углу комнаты.

— Почему я тебя позвала, угадай, Эйти, — громко сказала Томико; розовые скулы ее нежно разгорелись от горячего вина.

— Почему, Томико? — спросил Эйти, не поднимая головы.

— Потому, что для любви нет границ, а ты дурак. Любовь и смерть сильнее всего на свете, а все остальное ерунда, — в наступившей тишине торжественно, с горьким вызовом проговорила хмельная Томико. — Мне жалко вас, и я теперь буду вам помогать. И жизнью своей клянусь, что вы будете вместе!

И эти ее слова слышали гости. Но вновь загремела музыка, и все кинулись в пляс.

— Не надо, Томка, ничего не надо. Эх, Томка, Томка! — плакал и бормотал в углу Эйти.

— Любовь ничего не боится, запомни! — кричала Томико: ее возмущало, что эти двое, обладая взаимной любовью — золотистым оленем, которого они держали за рога с двух сторон, — стоят перед закрытыми воротами судьбы. Стучать, стучать, пока не откроются! — просто разрешала она. Не было бы никакой цены любви, как синей стекляшке на берегу моря, если так легко можно отказаться от нее, считала Томико. И не было предела обиде и мукам, терзавшим ее в этот праздничный вечер.

Настали теплые дни раннего лета, земля и деревья оделись мягкой плотью зелени. Невеста Моря снова ходила на морской промысел. Давно уже поубавилось у нее забот: с тех пор как дети стали сами себя кормить, она перестала варить и продавать брагу, но море свое не бросила, хотя и в этом никакой нужды больше не было. Как и в прежние годы, в любую погоду уходила она из дома с большим рюкзаком за плечами. В последнее время Невеста Моря обзавелась подругой, с ней вместе они теперь и обшаривали прибрежные отмели, собирая, что случай пошлет. Подруга эта была старая девушка Чен, курившая табак, одинокая вековуха с кроткой и виноватой улыбкой на огромном бледном лице. И в сумерки обе старые охотницы вместе возвращались домой, шаркая тапочками по дощатому тротуару, вытягивая вперед шеи под тяжестью мокрых рюкзаков, набитых твердыми, как камни, морскими раковинами.

В эти дни облетела городок весть: отмучилась наконец больная сестра Эйти. Случилось это, когда он был на работе в вечернюю смену. Ночью, вернувшись, как всегда, к двенадцати, он вошел в коридор своего домика, включил свет и увидел на полу под высоким, в четыре ступени, внутренним крыльцом скорченное тело сестры. На крик Эйти прибежали соседи и увидели его во дворе — он стоял, закрыв лицо руками, в том самом виде, как пришел с работы, в грязной спецовке, в шахтерской каске.

Эйти похоронил свою убогую сестру, зачем-то прожившую целых двадцать пять лет на свете. На могилу ей он поставил памятник из листового железа в форме пирамидки, окрасил алюминиевой краской и на пластинке собственноручно выбил надпись: «СПИ СЕСТРА. А Я БУДУ МУЧИТЬСЯ ОДИН».

Но промучился в одиночестве он недолго, спустя три месяца Ако стала его женой. А спустя год Эйти получил от нее сына.

2

К этому времени вернулся из заключения муж Невесты Моря, высокий человек с длинной прямой спиной, с сверкающей прядью седины через всю голову. Возвращение его совпало со свадьбой сына — Коля тоже обзавелся женой и получил квартирку в том же барачном доме, где и жил всегда. Приехала из Холмска старшая дочь, которая была замужем за фотографом, поселилась с детьми и мужем у родителей. И получилось так, что с возвращением отца вокруг него сразу же сплотилась большая крепкая семья, всеми уважаемая в городе.

Отец был сурово-молчалив, держался в семье отчужденно, после работы любил уходить в дальнюю комнату и сидеть там в одиночестве, не зажигая свет и в темноте куря одну папиросу за другой. Накурившись, он тихо укладывался на крашеный пол, подложив под голову набитый опилками валик, и засыпал возле пепельницы. Какая-нибудь из дочерей бесшумно входила в комнату и укрывала спящего отца одеялом.

Возвращение хозяина совсем не изменило жизни Невесты Моря: по-прежнему она летом спала в сарае, в чистенькой клетушке, где на коричневой от времени дощатой стене висели мотки вяленой морской капусты и гирлянды сушеной рыбы; как и всегда, вставала на рассвете и уходила на свое соленое море, не заботясь больше о доме. Давно уже она вся высохла, стала легкой и маленькой, как корюшка, и ее взрослые дочери поражались, что она может носить такие рюкзаки — вдвое, казалось, тяжелее ее. С мужем она редко виделась дома — он устроился дежурным электриком в кочегарку и после работы, когда она приходила с лова, уже спал или сидел в одиночестве на дальней половине квартиры. Он был все еще красив — тяжелой, внушительной красотой крупного, породистого мужчины, а лицо Невесты Моря, когда-то прелестное и точеное, теперь было все иссечено вдоль и поперек глубокими морщинами, настоящими старушечьими морщинами.