Ронни Вуд - Ронни. Автобиография

• Название: Ронни. Автобиография
• Автор: Ронни Вуд
• Жанр: Биографии и Мемуары

Гитарист самой известной в мире рок-н-ролльной группы рассказывает историю группы и свою. Сырую, неочищенную, грязную и увлекательную.

Ронни Вуд происходил из цыганской семьи и вырос недалеко от аэропорта Хитроу, желая только играть музыку и рисовать. Вуд всегда был талантлив, а в 60-х годах, он часто находился в нужном месте и в нужное время, став гитаристом для всех, от Бёрдс и Джеффа Бека, до Фейсиз и Рода Стюарта. Но Вуд раскрылся совершенно по-новому, когда он присоединился к Роллинг Стоунз. Ни одна другая группа никогда не приблизилась к успеху Роллинг Стоунз — как художественному, так и материальному — и их долговечности. Ни одна другая группа никогда не переживала столкновения творческого потенциала таких крупных личностей.

С успехом пришли и серьёзные проблемы — сумасшедший разгул, алкоголь и наркотики преследовали Ронни в его рок-н-ролльных приключениях. Его отношения, особенно с Миком Джаггером, Китом Ричардсом и женщинами в его жизни, становились все более сложными.

Увлекательный портрет не только группы Роллинг Стоунз, но и величайших рокеров — от Эрика Клэптона до Рода Стюарта, Джимми Пейджа и Кит Муна, Джими Хендрикса и Пита Таунсенда. Невероятное путешествие в мир рок-н-ролла.

---

Примерно до 1960-го у нас не было телевизора — маленький 8-ми дюймовый аппарат стоял у соседок — старых дев Дины и Этель, и я ходил к ним смотреть его. Теперь я считаю, что они были лесбийской парой. Когда мы купили собственный телевизор, нужно было обязательно не сводить глаз с экрана, иначе папа мог решить, что ты его не смотришь. Тогда он входил в комнату и выключал его. Происходил примерно такой диалог:

— Зачем ты это сделал?

— Потому что ты его не смотрел.

— Я смотрел на тебя в это время, папа.

— Ты его не смотрел.

И далее в таком же духе. Мне кажется, причиной всему была боязнь расходовать много этой новой материи — электрической энергии.

Тогда я уходил в маленькую комнату за нашей кухней, которая называлась «угольная», и занимался «фотоэкспериментами» с камерой-обскурой. Коробка из-под ботинок, лист бромидной бумаги, проявочная жидкость и красная лампочка стали для меня иным миром — я удалялся в царство настоящего фотографа. Некоторые изображения получались весьма неплохо. Интересно, где они сейчас?

В то время я учился в школе «Руислип Мэнор» и играл в баскетбол на близлежащей американской военной базе. У нас была голубая сатиновая форма и обувь «Конверс»[3] на резиновой подошве. В команде я был самым низкорослым, но меня пускали в игру, так как я мог прошмыгнуть под ногами более высоких. Все мы в команде преклонялись перед «Гарлемскими Путешественниками», и когда они играли на «Уэмбли», Арт и Тед брали меня с собой на их матч. Мне казалось, что они — волшебники, не только из-за того, как они играли в баскетбол, но и в музыкальном плане также, поскольку они использовали в качестве своей темы джаз-стандарт «Милая Джорджи Браун».

В школе Арт занимался бегом с препятствиями, и я тоже присоединился к команде бегунов и бегал на длинные дистанции. Это было 6–7 миль, и мне это очень нравилось — когда я бежал, то прокручивал в голове ритмы и риффы, как и вы.

Оба моих брата учились в Илингском колледже искусств. К тому времени я уже получал награды за свои рисунки. По окончании моей первой школы имени св. Стивена я перерисовал фреску с изображением св. Фрэнсиса и животных, которую я видел в церкви св. Мартина, и директор школы, мистер Схолар, оценил мой талант. Другой учитель, мистер Ризи, поздравил мою маму как «Мать художника». Я выиграл кубок и захотел получить степень «А» по рисованию, но в школе маме сказали, что я там попусту потрачу время и способности. Так что она пришла к директору Илингского колледжа. Он спросил, почему её младший сын захотел поступить сюда, и она ответила: «Потому что мои старшие два сына уже поступили сюда, и я хочу, чтобы у Ронни были такие же шансы, как и у них». Так и вышло. Мама и папа всячески поддерживали нас. За какую бы немыслимую затею мы не брались, или какую бы дурацкую прическу мы не сделали, они неизменно окружали нас всяческой любовью, постоянно даруя нам свою поддержку.

Илинг оказался для меня тем, чем надо, так как, помимо музыки, рисование было мне по нутру, и я все время им занимался. Кроме занятий музыкой, я в детстве все время рисовал и присылал свои творения на программу Би-Би-Си «Клуб эскизов». Это было первое телешоу об искусстве, и его вел парень по имени Адриан Хилл. По четвергам, прямо перед обедом, он вставал у мольберта в своем белом смокинге и говорил о живописи акварелью и маслом, одновременно показывая зрителям, как надо рисовать. Я смотрел его по нашему крохотному черно-белому телику, и когда он попросил детей присылать ему свои рисунки, я просто завалил его своими произведениями. Мне тогда было 10 лет, и мои рисунки показали по телевизору. Несколько лет спустя я выиграл главный приз этого шоу за то, что нарисовал публику в кино — шокированную и испуганную фильмом ужасов (вид по ту сторону экрана). После моей победы мои творения взяли на выставку, и это был мой первый прорыв в искусстве. Иногда я смотрю на тот рисунок как на зерно, из которого произросли плоды того, что составило мой мир впоследствии. Запечатлев публику в шоке и в страхе, я словно соединил в этой картинке два своих мира: живопись и шоу-бизнес, которые потом составили мою работу днем и ночью.

Когда у меня кончалась бумага, и мне приходилось ждать, пока папа принесёт её с работы, я рисовал на чём попало. Папа, бывало, говорил мне, глядя на мой рисунок: «Лошади так не бегают, присмотрись еще раз». Пока Арт не принес домой мольберт, я довольствовался подставкой для книг. Мне особенно нравилось рисовать лошадей, я черпал вдохновение в старых календарях с Буффало Биллом. После окончания школы я немного поработал художником по вывескам, как и Арт с Тедом в своё время.

Однажды я устроился сборщиком картофеля на полях, принадлежавших здоровенному ирландцу, который заставлял меня приходить каждое утро в 7 часов на промозглый холод и кричал: «Господи Иисусе Христе и мать его Пресвятая Богородице, собирай же эту проклятую картошку…» Но подобное не продолжалось долго. Так же как и моя работа резчиком «Формики»[4], которая была замечательна тем, что когда ты её складываешь, она режет тебе руки. Потом я стал помощником мясника, развозя мясо на велосипеде. Я всегда приходил в магазин позже всех, так что мне доставался самый плохой велосипед. На руле у него была большая корзина, и хотя я был самым младшим, мне давали развозить больше всего мяса. Когда я падал с велосипеда, эта корзина переворачивалась на землю, и мне целую вечность приходилось выбирать гальку и гравий из чьей-то телятины. Наконец я получил работу художника — вернее, что-то вроде этого. Я работал в агентстве по недвижимости и рисовал плакаты с надписями «Продаётся», «Продано» и «Сдаётся».

Когда я учился в школе, то больше всего веселья мне доставляло общество Арта. Мы представляли на всеобщий суд рисунки движущихся объектов, например, мчащиеся велосипеды. Когда мы только нарисовали их, все засмеялись, но я внимательно присмотрелся к нашим рисункам и сказал себе: «Внимание, здесь есть нечто!» Мне раскрылась новая форма самовыражения. С одними учениками было не поговорить — они уходили из школы прямо домой, но другие оставались с нами покурить и потусоваться, потому что мы всегда придумывали что-нибудь эдакое. Мы изучали технику, цвет, текстуру и линию, и таким образом я начал читать книги о художниках. Я открыл для себя Пикассо и Брака. Это было очень весёлое время, но так как на дворе было начало 60-х, всё вокруг стремительно менялось.

Однако, хоть 60-е и наступили, кое-какие традиции в доме № 8 по Уайтторн-авеню оставались неизменными. Помню, как я набирался куражу заговорить со своей первой подружкой Линдой, беспрестанно снуя на велосипеде мимо её дома, пока она не выходила, и я не врезался в неё. Не могу забыть и ощущения в своих штанах холодного ночного воздуха в темноте в компании с валлийской красавицей Тэффи. Однажды мои родители позволили ей остаться у нас дома на ночь. Собственно, они-то думали, что я буду ночевать в другой комнате, но когда они отправились спать, я прошмыгнул к ней, и вскоре мы заснули в объятиях друг друга. На следующее утро, когда папа пришел разбудить её, я всё еще находился там, и мы все трое испытали шок! Он смотрел на нас, кажется, целую вечность, пока не произнес: «Думаю, теперь нужно две чашки чая…»

Тем же утром он толкнул меня, сурово воскликнув: «Да будет тебе известно, что твои братья так не поступали, — он покачал головой в знак неодобрения. — Что ты там себе думаешь на яхте твоего отца?» Позднее я узнал, что оба моих брата поступили так же…

Спустя много лет, когда я купил дом в Ирландии, то переделал одну из его пристроек в некое подобие старомодной пивной. Над её дверью висит теперь вывеска с портретом Арчи в морской униформе и название пивной большими буквами: «Яхта твоего отца». Мой зять Пол любезно изобразил всё это, пока я отдыхал в баре. На другой стороне вывески красуется надпись: «Отличное вино, пиво и спирт — абсолютно задаром».

Когда кто-либо из нас разживался деньгами — например, когда я работал на сборе картофеля, или когда Арт и Тед начали выступать с концертами, — то мы всегда вручали половину маме. Папа приносил зарплату домой, на совесть отдавая маме её часть денег для ведения хозяйства, а потом так же на совесть спускал всё оставшееся в пивной. Если бы вы сказали мне, что однажды я построю собственную пивную в стиле тех дней, или что алкоголь сыграет в моей жизни неординарную роль, то я бы вам ни за что не поверил.

Задняя комната в доме № 8 по Уайтторн-авеню вообще-то предназначалась для столовой, но вместо этого её до самого потолка забили пластинками и инструментами. Это была наша музыкальная комната, и именно здесь мои братья устраивали свои вечеринки с друзьями-битниками из школы искусств. Мой дядя Фред вытащил из стены, разделявшей эту комнату и кухню, несколько кирпичей, сделав тем самым люфт, чтобы мама могла передавать нам чай и кофе без лишних хлопот. Получилось нечто вроде бара.