Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

• Название: Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского
• Автор: Антология
• Жанр: Европейская старинная литература

Евгений Витковский — выдающийся переводчик, писатель, поэт, литературовед. Ученик А. Штейнберга и С. Петрова, Витковский переводил на русский язык Смарта и Мильтона, Саути и Китса, Уайльда и Киплинга, Камоэнса и Пессоа, Рильке и Крамера, Вондела и Хёйгенса, Рембо и Валери, Маклина и Макинтайра. Им были подготовлены и изданы беспрецедентные антологии «Семь веков французской поэзии» и «Семь веков английской поэзии». Созданный Е. Витковский сайт «Век перевода» стал уникальной энциклопедией русского поэтического перевода и насчитывает уже более 1000 имен.

Настоящее издание включает в себя основные переводы Е. Витковского более чем за 40 лет работы, и достаточно полно представляет его творческий спектр.

---

Элегия тени

Мельчает род, и опустела чаша
Веселья прежнего. Уже давно
Холодный ветер — ностальгия наша,
И ностальгия — все, что нам дано.

Грядущее минувшему на смену
Ползет с трудом. А в лабиринтах сна
Душа везде встречает только стену;
Проснешься — снова пред тобой стена.

Зачем душа в плену? Виной какою
Отягчены мы? Чей зловещий сглаз
Нам души полнит страхом и тоскою
В последний сей, столь бесполезный час?

Герои блещут в невозможной дали
Былого, — но забвенную страну
Не видно зренью веры и печали;
Кругом туман, мы клонимся ко сну.

Который грех былого столь жестоко
Бесплодьем искупить пора пришла?
Зачем столь беспощадна воля рока,
Столь сердцу безнадежно тяжела?

Как победить, сникая на излете —
Какой войною и каким оружьем?
Для нашей скудной и заблудшей плоти
Ужели казнь горчайшую заслужим?

Прекрасная земля былых героев —
Под знойным солнцем средь лазурной шири.
Что высоко сияло, удостоив
Всех милостей тебя, возможных в мире! —

О, сколько красоты и славы прежней!
Надежды опьяняющая рьяность —
Увы, чем выше взлет, тем неизбежней
История: паденье в безымянность.

О, сколько, сколько!.. Вопросишь невольно,
Где все, что было? В глубине Гадеса,
Во свете черном никому не больно,
Ничьи стенанья не имеют веса, —

Кого, по воле темного владыки,
Отпустят в жизнь из царства древней тьмы,
Когда придем по следу Эвридики —
Иль станет так, но обернемся мы?

Не порт, не море, не закон, не вера —
Велеречивый, горестный застой
Царит один как мертвая химера
Над скорбной влагою, над немотой,

Народ без рода, стебель без опоры,
Предпочитающий не знать о том,
Что смерть спешит к нему, как поезд скорый,
И все в нутро свое вберет гуртом.

Сомнений и неверия стезя,
Ведущая во глубину сознанья,
Где никакою силою нельзя
Спастись от косной жажды нежеланья.

Сиротству подражая и вдовству,
Мы записать хотим рукой холодной
Тот сон смешной, что видим наяву,
Сон бесполезный, скучный и бесплодный.

Что станет со страной, среди народов
На Западе блиставшей, как маяк,
С когортой рыцарей и мореходов,
Вздымавших гордо португальский флаг?..

(О шепот! Вечер, ночь уже почти —
Сдержи слова ненужной укоризны;
Спокойствием страданье сократи
В огромном сердце гибнущей отчизны.

О шепот! Мы неизлечимы. Ныне
Нас пробудить бы, мнится, только мог
Вихрь той земли, где посреди пустыни,
У бездны на краю, почиет Бог.

Молчишь? Не говоришь? Ужель полезней
В себе лелеять слишком горький опыт,
О родина! Как долго ты в болезни —
И спать-то не умеешь. Жалкий шепот!)

О день, в тумане будущего скрытый:
Король воскресший твердою рукой
Спасет народ, и осенит защитой —
Взаправду ль Бог назначил день такой?

День очищенья от греха и срама —
Когда прийти назначено тебе,
Исполнить долг, разверзнуть двери храма,
Затмить глаза блистающей Судьбе?

Когда же, к Португалии взывая,
К душе-пустыне, дальний голос твой
Прошелестит, как благостная вайя
Над влагою оазиса живой?

Когда тоска, дойдя до крайней грани,
Увидит в час перед рассветом, как
Возникнут очертания в тумане,
Что ныне сердцу грезятся сквозь мрак?

Когда? Движенья нет. Меланхоличный
Черед часов: душа привыкла к яду
Ночной досады, вечной и обычной,
А день способен лишь продлить досаду.

Кто, родина, расправился с тобой,
Отравленною сделал и недужной,
Кто жалкой наделил тебя судьбой,
Прельщая пищей — сытной, но ненужной?

Кто вновь и вновь тебе внушает сны?
Кто вновь и вновь тебя могилой манит?
Твои ладони слишком холодны.
О, что с тобою, в жизнь влюбленной, станет?

Да, ты жива, да, длится бытие, —
Но жизнь твоя — лишь сонные мгновенья…
Все существо облечено твое
Позорною хламидою забвенья.

Спи — навсегда. Знай, греза голубая
Хотя бы не спалит тебя дотла —
Как сон безумный, что любовь любая
К тебе, о родина, — всегда мала.

Спи безмятежно, — я с тобой усну,
Волнениям подведены итоги;
Ты, у надежды не томясь в плену,
Не будешь знать ни жажды, ни тревоги.

Спи, и судьбы с тобой единой ради
Пребудут отпрыски твоей семьи
В таком же сне, и в нищенской отраде —
Обнять стопы любимые твои.

Спи, родина, — никчемна и ничтожна,
А коль узришь во сне надежды свет,
Знай, все — не нужно, ибо невозможно,
И цели никакой в грядущем нет.

Спи, кончен вечер, наступает ночь,
Спи, — ненадежный мир смежает веки,
Предсмертным взором отсылая прочь
Все, с чем теперь прощается навеки.

Спи, ибо все кончается с тобой.
Ты вечной жизни жаждала во славе
Пред этой пустотою голубой —
Быть вечным вымыслом? О, спи, ты вправе

Исчезнуть, не внимая ничему;
Для праздных душ в мечтаньях мало проку;
Вечерний час уводит нас во тьму
Навстречу ветру, холоду и року —

Так, лику смерти противостоя,
Взглянув во мрак, что мир вечерний кроет,
Промолвил римский император: «Я
Был всем, однако быть ничем — не стоит»[23].

Алваро де Кампос (Фернандо Пессоа)

Курильщик опиума

Господину Марио де Са-Карнейро

Душа больна, — и пусть не столь жестоко
Хворать и выздоравливать в бреду, —
Я погружаюсь в опий и бреду
Искать Восток к востоку от Востока.

Я много дней страдаю на борту
От боли головной и от горячки,
И сил, чтоб выносить мученья качки,
Должно быть, никогда не обрету.

Презрев устав космического круга,
По шрамам золотым свой путь продлив,
Я грежу, что в приливе есть отлив
И наслажденье — в ганглиях недуга…

Но механизм несчастия таков,
Что вал не совершает оборотов, —
И я плыву меж смутных эшафотов
В саду, где все цветы — без черенков.

Вхожу, на произвол судьбы оставлен,
В сплетенный сердцем кружевной узор,
Мне чудится: в моей руке топор,
Которым был Предтеча обезглавлен.

Я, заточенный, сызнова плачу
За все, что прежде натворим предки.
Мои больные нервы — в тесной клетке,
Я в опий, словно в ямину, лечу.

На зов его, не говоря ни слова,
В прозрачные спускаюсь погреба,
И вот луна восходит, как Судьба,
И ночь алмазами искрится снова.

А наш корабль сегодня, как вчера,
Плетется по Суэцкому каналу,
И жизнь моя на нем течет помалу,
Тягучая, как камфара с утра.

Я зову дней растраченных не внемлю
И утомлен, меня берет тоска —
Она во мне, как жесткая рука,
Что душит, но не даст упасть на землю.

Я в захолустье португальском жил
И познавал природу человечью,
Я с детства овладел английской речью
И упражняюсь в ней по мере сил.

Приятно было бы порой в «Меркюре»[24]
Стихи свои увидеть иль рассказ —
Мы все плывем, и я грущу подчас,
Что до сих пор не видел даже бури!

Тоскливо дни проходят на плаву,
Хотя порой со мной ведут беседы
Какие-то британцы, немцы, шведы —
Я болен тем, что до сих пор живу.

И я смотрю уже как на причуду
На путь в Китай и прочие края:
Ведь есть один лишь способ бытия,
А мир и мал, и очень сер повсюду.

И только опий помогает мне
От жизни, — вязкой скуки и болезни;
Я в подсознаньи прячусь, в утлой бездне.
Как блекнет все, что не внутри, а вне!

Курю. Томлюсь. Чем далее к востоку —
Тем ближе запад, и наоборот.
Коль скоро Индия во мне живет,
То в Индии реальной много ль проку?

Мне горько быть наследником в роду.
Видать, везенье увезли цыгане.
И перед смертью — ведаю заране! —
На собственном замерзну холоду!

Я лгал, что делом инженерным занят,
По Лондонам и Дублинам спеша.
Старушка-нищенка — моя душа —
За подаяньем Счастья руку тянет.

Корабль, не направляйся в Порт-Саид!
Плыви уж сразу к дальнему Китаю!
Я в смокинг-рум'е время коротаю,
Со мною — граф (болтун и сибарит).

Зазря к Востоку плавал я, похоже.
Печально, что ни сил, ни денег нет.
Я есмь сомнамбулический поэт
И монархист, но не католик все же.

Вот так и жить с людьми бы, в их числе,
И не вести бы счет любой банкноте!
Однако нынче я в конечном счете
Всего лишь пассажир на корабле.

Я неприметней всех людей на свете.
Скорей слугу заметишь вон того,
Как жердь, сухого, — посчитав его
Шотландским лэрдом (правда, на диете).

Нет дома у меня. Растрачен пыл.
Скабрезный тип, помощник капитана,
Видал, как я иду из ресторана
Со шведкою… и сплетню распустил.

Кому-нибудь я поломал бы кости
В один прекрасный днесь и повод дал
Для разговора бы, что вот, скандал…
Нет, выше сил молчать, кипя от злости.

Я целый день курю и что-то пью
Американское, тупея разом.
Что выпивка! Поддерживал бы разум
Похожую на розу жизнь мою!

Ложатся долгой чередою строки,
Талантик мой, как вижу, мне не впрок.
Вся жизнь моя — убогий хуторок,
Где дух изнемогает одинокий.

Британцы — хладнокровнейший народ.
Спокойнейший. Подобных в мире нету.
Для них судьба ясна: подбрось монету —
И счастье к одному из них придет.

Но я — из той породы португальцев,
Что без работы, Индию открыв,
Остались. Правда, я покуда жив,
Но только смерть — удел таких страдальцев.

А, дьявол побери весь белый свет!
Наскучила и жизнь, и обстановка.
Мне мерзок стал Восток. Он — как циновка,
Скатать ее — всех красок нет как нет.

И снова опий. Бесконечно жуток
Долг проползти сквозь столько дней подряд,
А тех благонадежных, что едят
И спят в одно и то же время суток, —

Побрал бы черт! Но вся моя беда —
Расстройство нервов, безнадежно хворых.
Кто увезет меня в края, в которых
Я захочу остаться навсегда?

Увы! И сам томленья не отрину!
Мне стал бы нужен опий, но иной —
Что в краткий миг покончил бы со мной
И в смерть меня вогнал бы, как в трясину!

О лихорадка! Это ль не она?
Нет, в самом деле, это лихорадка.
Жизнь длится от припадка до припадка,
Что ж, истина открылась — хоть одна.

Настала ночь. Рожок зовет на ужин.
Общественная жизнь — всего важней!
Блюди, блюди чередованье дней
Вот так-то! И хомут тебе не нужен!

Нет, вряд ли это все мне с рук сойдет.
Увы — не обойтись без револьвера,
И лишь тогда вернется в сердце вера
И, может быть, закончится разброд.

Кто взглянет на меня, сочтет банальной
Всю жизнь мою… Ах, мой наивный друг…
Ведь это мой монокль на все вокруг
Глядит с усмешкой неоригинальной.

Любое сердце сгинуло б давно,
Лишь встретившись с моим астральным мраком.
Сколь многим под таким же точно фраком
Мой вечный страх скрывать не суждено?

Еще хотя б настолько я снаружи
Изящно сложен был, как изнутри!
Скольжу в Мальстрем, — увы, держу пари,
Что я хочу скользить в него к тому же!

Я лишний человек, и в этом суть.
Пускай протерт рукав, засален лацкан,
Но ты, мечтой высокою заласкан,
С презреньем можешь на других взглянуть!

Мне хочется порой завыть от злобы,
Кусать и грызть свои же кулаки.
Да, это было б нормам вопреки
И зрителей почтенных развлекло бы.

Абсурд, на сказочный цветок похож
Той Индии, которой нет в помине
В морях Индийских, — мне зажегся ныне.
Спаси меня, Господь, иль уничтожь!

Лежать бы, ничего не замечая
Здесь, в кресле, — а конец для всех един.
Я по призванью — истый мандарин,
Но нет циновки, полога и чая.

Ах, как бы очутиться я хотел
В гробу, в могиле, под земным покровом.
Жизнь провоняла табаком лавровым.
Куренье — мой позор и мой удел.

Избавь меня, о Боже, от обузы
Всей тьмы, скопившейся во мне, внутри!
Достаточно комедий! Отвори
Моей душе спасительные шлюзы!

Суэцкий канал, с борта парохода

Барроу-ин-Фернесс[25]