Виктор Сергеев - Унтовое войско

• Название: Унтовое войско
• Автор: Виктор Сергеев
• Издательство: бурятское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Роман Виктора Сергеева «Унтовое войско» посвящен исторической теме. Автор показывает, как в середине XIX века происходит дальнейшее усиление влияния России на Дальнем Востоке. В результате русско-китайских переговоров к Русскому государству были присоединены на добровольной основе Приамурье и Уссурийский край.

В романе много действующих лиц. Тут и русские цари с министрами, и генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев, и китайские амбани, и купцы, и каторжники, и солдаты…

Главным же действующим лицом в романе выступает вольнолюбивый, сильный духом сибирский народ, объединенный в Забайкальское казачье войско. Казаки осуществляют сплавы по Амуру, участвуют в обороне Камчатки от нападений англо-французов, обживают новые земли по Амуру и Уссури.

---

— Прошло сколько-то времени… Вдругорядь приезжает на кордон Петр Ильич. «Не напостыло вам, барин, — говорю, — мыкаться по горам да лесам? Дома-то жена, детишки. Сменили бы службу. Поотдохнули бы». Он знай себе посмеивается. Бает мне про Амур, будто бы он земли те поедет осматривать, приглядеться, где что посеять можно, где какую деревню выстроить, где какую дорогу проложить. Да-а. И зовет меня. «Доставь меня, — просит, — до Усть-Стрелочного селения». А сам весь исхудалый, как иной бычина по весне. Сухой — жидель на жиделе. А мне ехать с ним неохота. Чую, что чего-нибудь да случится. Не без этого. Уж раз пошла эта нечистая сила за ним ходить… А как ему отказать? Человек он до меня добрый, обходительный. А тут еще… Забегу я в своем рассказе назад. С неделю как до приезда Петра Ильича возвращался я с караула и вышел мне встреч… Кто он? По обличью вроде как бурят. И бает мне, что тут недалеко бродит убийца. Разыскивается-де кяхтинским пограничным комиссаром. Бежал-де он с Карийских рудников. За поимку его обещана награда. Зовут его Цыциков Очир, а среди беглых и каторжан известен он Очир-ханом. Приметы его главные — это оспины на роже, лошадь под ним вороная. С оружием он, и взять его не просто. Да, может, он и не один, а с такими же беглецами.

Вознамерился я того встречного бурята прищучить да отвесть к хорунжему для спроса, а он — пырк-мырк…

В кусты, в кусты и — от лешой, ну и лешой! Как скрозь землю провалился. Да. Но я его запомнил. Его нельзя не запомнить. Глаза выворочены, как навроде белками зыркал в разные стороны. По сторонам глядел, а прямо на меня не глядел. Да-а.

И что мне странно показалось… Близко от кордона появились конные орочоны. Те орочоны кочуют к нам, бывало, как трава в долинах подрастет, а тут прикочевали из Монголии, не иначе… на одну ветошь. Никогда такого не случалось с имя.

В тую пору я ни об чем таком не подумал, хотя сердце чуяло недоброе.

Выехали мы с Петром Ильичем, как и завсегда, спозаранок. Ну, на что уж я востроглаз, а никакой опасности не примечаю. Едем один по за одному. Петр Ильич песенку про себя замурлыкал, а у меня что-то из головы те орочоны не выходят. Еду и думаю: «Чео они тут ошиваются, возле кордона? Надо бы хорунжему доложить».

Вдруг слышу — ойкнул вроде кто-то. Застонал. Глянул, а впереди-то меня Петр Ильич валится с седла. Медленно так валится, а меж лопаток у него оперенная стрела. Лошадь испугалась, шарахнулась в чапыжник. Сердце во мне взлягнуло: «Ну вот… орочоны!» Дале — боле. Гляжу: батюшки-светы! Тот бурят косоглазый и два орочона. Все на конях. Они на меня смотрят, я на них. Тот, косоглазый, меня узнал, криво так улыбнулся, молчит. Я потихонечку ружьишко с плеча сымаю. Косоглазый проговорил что-то орочонам, те луки подняли… И тут выстрел! Кто, откуда, зачем — не пойму. Весь из ума вышел, из памяти. Ниче не вижу, не слышу. Жив — помер? Не разберу. Куда девалась сок-сила? Сколько так со мной было — не знаю, а очухался я на тропе — ружжо наизготовку, опустился на колено, прислушался.

Затрещали сучки неподалеку. Кричит кто-то. Зовет: «Эй, казак, где ты? Не стрель? Офицер твой живой ли?»

Молчу. А он не отстает. И голос-то как у русского. Орочоны так не могут, и тот косоглазый по-русски чисто не умел.

Кричу ему: «Кто ты и чево тебе надо?» Отвечает:

«Хотел твово офицера спасти!»

Ну, чео мне делать? Не сидеть же до ночи в чапыжнике. Да и с Петром Ильичем как… можа, он жив, какая помощь ему нужна? «Надо выходить», — решаю. Поднялся. Огляделся. Смотрю, выходит из-за кустов бурят в рваной одеже, а оружие на нем в серебряной чеканке. И сабля, и пистолет. В руке штуцерное ружжо. «Меня, — говорит, — не опасайся, я сам за тем косоглазым давно охочусь, лазутчик он манджурский, конокрад и хунхуз. Где, — спрашивает, — твой офицер и что с ним?» Подошел я к Петру Ильичу. Лежит он на боку, будто уснул. Щека бела, как полотенчишко. Глаза закрыты, не дышит. Мертв, как есть. Снял я шапку, и тот бурят снял. «Упокоился, — говорит, — твой офицер, вези его на кордон. Скажи, что тех орочон манджурская стража выдаст». — «Да как же она выдаст? — спрашиваю. — Ни за что не выдаст». — «Это, — отвечает, — мое дело, я послежу, чтобы выдала». — «Да кто же ты таков, чтобы тя стража манджуров послушалась?» — «Скажи начальству обо мне так… Был-де это беглый хан. Того косоглазого я убил, у меня с ним старые счеты по амурскому плаванию. Жалею, что не уберег офицера… Они его убили за то, что он арестовал английского шпиона, а теперя ехал то ли на Амур, то ли еще куда, а они не хотели, чтобы он туда ехал».

Сказал так, свистнул тихонько, и лошадь к нему черная… подбежала и ржет.

Как на исповеди, господин генерал, не вру, бог не даст соврать. Гляжу-у, а у него на роже-то оспины. Тот косоглазый верно сказывал, что у беглого главная примета — оспины. Жутко мне сделалось, осенил себя крестным знамением. Он и пропал, беглый-то этот. Уж верьте, не верьте, господин генерал, а это и была нечистая сила. Она меня в медвежью ловушку толкнула, она и пистолет тот утопила, она и Петра Ильича до смерти довела.

— Что ж ты, дурья твоя голова Егорыч, не донес по начальству? — огорченно спросил Муравьев.

— Как не донес? Донес. Я пока мертвого Ваганова доставил, понамотал слез да сопель на кулак. Выпил с горя чарку из запасов… Не берет проклятая. Проглотил я вторительную. Еду и плачу. Всю флягу распотчевал. Рззлимонило. До начальства явился выпимши. Мне и не поверили. Ни едину слову. «Поблазнило тебе, дурак, спьяну», — сказало начальство.

Муравьев поднялся от костра, велел проводнику собираться в путь.

С деревьев капало, ветер шелестел в вершинах седых елей. Солнца не видать, но оно угадывалось за тучами, высвечивая их по-над зубчатой гривкой урмана.

— А ты знаешь, Егорыч, что манджуры-то выдали орочон? — спросил Муравьев проводника, седлавшего лошадей.

— Ну-у?!

Проводник даже выпустил из рук уздечку, полоротым ртом уставился на генерала.

— Ой, сатана! — восхищенно проговорил он. — Ой, лешой!

— Ты кого это честишь?

— Да тую нечистую силу. Ой, разлихая сатана!

Муравьев не стал переубеждать простодушного и доверчивого проводника. Некогда. Еще час-другой, и день будет на избыве. Надо успеть засветло в Шилкинскую гавань.

Сытые кони шли ходко, екали селезенками. Муравьев думал о покойном Ваганове, о тех орочонах, его убивших. В Кяхте на следствии они показали, что косоглазый баргут с маньчжурской полицией приехали к ним в стойбище, отобрали пятерых орочон и велели им ехать за кордон, делать то, что прикажет им баргут. Если будут слушаться и исполнять его волю, получат по табуну коней и по горшку серебряных ланов. Если выйдут из повиновения, семьи их будут казнены — всем поотрубают головы.

«А вот этот беглый хан… Помнится, что-то говорил о каком-то «хане» Карсаков. И еще кто-то говорил. Кто же? Да, да. Будто бы он бежал с Кары. Ну, дак это же из Кяхты писали. И вроде как он… Вроде, вроде. Из казачьей команды Ранжурова. Да, да. Верно говорит Егорыч: нечистая сила… Англичанин Остен, пробирающийся на Амур, какой-то косоглазый баргут, получивший задание убить поручика Петра Ильича Ваганова. И вот, пожалуйте — беглый каторжник, казак с Чикоя… Зачем-то понадобилось ему убить манджурского лазутчика. Уж не в Айгуне ли они встречались? Ведь тот «хан» был там в плену. Надобно не забыть и расспросить айгуньского амбаня. Загадочно и любопытно сие».

Проводник остановил лошадь, поджидая генерала.

— Ну, а далее, барин-генерал Николай Николаич, сторожко поедем, а то, неровен час, жена ваша останется холостяжничать… Не приведи бог, спаси и помилуй нас! Отдышались, отпышкались, едучи по горам, а теперича — по самой обрывине тронемся. Одно шатанье не туда, в сторону — и считай, ушел из жизни. Царица небесная!

Тропа тянулась вдоль отвесной скалы. Далеко внизу текла Шилка, ворочая льдами. Ползучие кустарники нависали над головой. Муравьев старался не смотреть вниз, вдавливал стремена под пузо лошади, а оно нет-нет да и царапало камень скалы. А другое стремя — он это чувствовал — висело над бездной… Оттуда тянуло сырой промозглостью.

Дорога то сворачивала по сторонам, то спускалась, то поднималась, а Муравьеву казалось, что он попал в какой-то нереальный, потусторонний мир, что его несла над пропастью какая-то сила, что он только думал, что еще жив, а на самом деле он уже разбился и лежал на дне горной реки, а ехал не он, а дух его…

Тропа будто стала шире, внизу послышался шум реки, и уже видна сутулая спина проводника. Его лошадь вовсю мотала репицей и переступала бойчее.

Муравьев, не заглядывая в контору, проследовал прямо в гавань и увидел там по всему берегу бесчисленные брусья стропил, штабеля бревен, костры с чугунными чанами кипящей смолы. Серые армяки каторжников перемежались с зеленоватыми куртками линейных солдат. Всюду визжали пилы, стучали топоры и конопатки. Плотники заняты распилом, обтесом, сплоткой бревен. Пахло дымом, смолой, дегтем, сырым деревом…